– Вы это хотели увидеть? – Именно, капитан. Похоже, удача вас подвела. И правда, для того чтобы, будучи двумя белыми людьми, в эти неспокойные дни выйти на улицу в португальских армейских ботинках, надо быть даже чересчур смелым и удачливым. Монте повернулся к двум вооруженным военным и приказал им связать наемников. Те связали им руки за спиной и затолкали в салон видавшей виды “Тойоты-Короллы”. Один из военных сел на пассажирское сиденье, Монте – за руль. Остальные проследовали за ними на военном джипе. Бенжамин уткнулся лицом в колени, не в силах сдержать слезы. Жеремиаш раздраженно толкнул его в плечо: – Успокойся. Ты солдат португальской армии. Монте вмешался: – Оставьте мальчишку в покое. Не надо было его брать с собой. Вам, проститутке на службе американского империализма, должно быть за это стыдно. – А кубинцы, они что – не наемники? – Кубинские товарищи прибыли в Анголу не за деньгами. Они здесь по убеждению. – Я остался в Анголе по убеждению. Сражаться во благо западной цивилизации, против советского империализма. За то, чтобы Португалия могла увидеть будущее. – Чушь все это. Не верю. Так же, как вы, как ваша мать тоже не верите. Кстати, какого черта вам понадобилось в доме Риты? – Вы знаете Риту?! – Риту Кошта-Рейш? Ритулю? Ноги от зубов. Лучшие в Луанде. Они оживленно заговорили об анголках. Жеремиаш высоко ценил луандских женщин. Однако, уточнил он, никакая женщина в мире не сравнится с мулатками из Бенгелы. Тогда Монте вспомнил про Рикиту Баулет, представительницу одного из древнейших родов Мосамедиша[7], которая стала победительницей конкурса “Мисс Португалия” в 1971-м. Жеремиаш сдался. Рикита. Да, он отдал бы жизнь за то, чтобы однажды утром проснуться рядом с этой черноглазой красоткой. Тем временем мужчина, сидевший рядом с Монте, прервал их разговор: – Это здесь, командир. Приехали. Город остался позади. Перед ними возвышалась стена, пересекавшая большой пустырь. Вдали виднелись баобабы, за которыми простирался голубой, без единого пятнышка, горизонт. Они вышли из машины. Монте развязал обоих наемников и выпрямился: – Капитан Жеремиаш Палач. Как я полагаю, Палач – это прозвище? Вы обвиняетесь в массовых зверствах. Вы пытали и убивали десятки борцов за независимость Анголы. Некоторые наши товарищи желали бы увидеть вас в суде. Я же считаю, что мы не можем тратить время на судебные разбирательства. Народ вас уже приговорил. Жеремиаш усмехнулся: – Народ? Чушь собачья. Не верю я в это. И вы в это не верите, и ваша мать не верит. Отпустите нас, и я дам вам полную пригоршню алмазов. Камни что надо. Вы сможете оставить эту страну и начать жизнь в новом месте. У вас будут женщины, каких вы только пожелаете. – Спасибо. Я не собираюсь уезжать, и единственная женщина, которую я хочу, находится в моем доме. Счастливого пути, и желаю хорошенько поразвлечься там, куда вы отправитесь. Монте вернулся к машине. Солдаты подтолкнули португальцев к стене и отошли на несколько метров. Один из них вынул из-за пояса пистолет, после чего со спокойным, чуть ли не скучающим видом прицелился и трижды выстрелил. Жеремиаш Палач лежал на спине. Высоко в небе он видел летящих птиц. На запятнанной кровью, изрешеченной пулями стене красной краской было написано: Пальба продолжается[8]. Субстанция страха У меня вызывает страх все, что за окном, – ветер, порывами проникающий внутрь, звуки, которые он приносит с собой. Меня пугают комары и целые мириады иных, неизвестных мне насекомых. Для меня здесь все чужое, как для птицы, упавшей в бурную реку. Мне непонятны языки, долетающие до меня с улицы, и те, что приносит в дом радиоприемник; я не понимаю, что они такое говорят, даже когда это похоже на португальскую речь, поскольку их португальский перестал быть моим. Даже свет мне кажется странным. Его слишком много. И некоторые цвета, которых не должно быть на здоровом небе. Мне гораздо ближе моя собака, чем те люди, что снаружи. После конца После конца время стало течь медленнее. По крайней мере, Луду именно так это воспринимала. 23 февраля 1976 года она написала в своем первом дневнике: Сегодня ничего не происходило. Я спала. А во сне видела, что сплю. Вместе со мной спали деревья, животные и огромное количество насекомых. И вот так все мы вместе, хором, словно большая толпа в маленькой комнате, видели этот сон, обмениваясь мыслями, запахами и нежными прикосновениями. Я помнила себя и пауком, ползущим к своей пленнице, и мухой, попавшей в его паутину. Я чувствовала себя цветком, распускающимся на солнце, и ветром, разносящим цветочную пыльцу. Когда я проснулась, я была одна. Интересно: если мы спим и нам снится, что мы спим, можем ли мы так же, проснувшись, оказаться в другой, не такой мрачной реальности? Однажды утром Луду открыла кран, но вода из него не потекла. Это ее напугало. Ей впервые пришла в голову мысль, что она может провести долгие годы, оставаясь запертой в квартире. Проверив запасы в кладовке, она убедилась, что недостаток соли, например, ее волновать не должен. Имелся также значительный, на несколько месяцев, запас муки, кроме этого – мешки и мешки с фасолью, пакеты с сахарным песком, коробки с вином и лимонадом, десятки консервных банок с сардинами, тунцом и сосисками. Вечером того дня полил дождь. Луду достала зонт и поднялась на террасу, натыкаясь по дороге на ведра, тазы и пустые бутылки. Следующим утром, встав пораньше, она вырыла все бугенвиллеи и прочие декоративные растения, набрала горсть лимонных косточек и посеяла их на грядке, где похоронила мальчишку-налетчика. На четырех других клочках земли она посадила остававшиеся у нее картофелины. На одном банановом дереве висела огромная гроздь с плодами. Она сорвала несколько бананов, отнесла на кухню и показала Призраку: – Видишь? Орланду посадил банановые деревья для красоты. А нам они пригодятся, чтобы спастись от голода. Точнее, пригодятся они мне, поскольку ты вряд ли любишь бананы. На следующий день вода в кране появилась. Однако потом она стало часто пропадать, так же, как и электричество. А потом все исчезло полностью. В первые недели Луду больше беспокоило отключение света, нежели воды. Ей очень не хватало радио. Она любила слушать международные новости по Би-би-си или по национальному португальскому радио RDP. Иногда она переключалась и на ангольские радиостанции, даже если ее раздражали постоянные выступления о борьбе против колониализма, неоколониализма и сил реакции. Радиоприемник представлял собой великолепный аппарат с деревянным корпусом в стиле ар-деко и клавишами из слоновой кости. С нажатием на одну из клавиш внутри приемника зажигались огни, и он становился похожим на освещенный город. Луду вертела ручку настройки в поисках различных голосов, и до нее доносились обрывки фраз на разных языках – английском, французском или на каком-то непонятном ей языке Африки: …Israeli commandos rescue airliner hostages at Entebbe… …Mao Tse-tung est mort… …Combatants de l’independance aujour d’hui victorieux… …Nzambe azali bolingo mpe atonda na boboto… Кроме этого, в доме был проигрыватель. Орланду коллекционировал долгоиграющие пластинки с французским шансоном. Жак Брель, Шарль Азнавур, Серж Реджани, Жорж Брассенс, Лео Ферре. Когда океан начинал поглощать дневной свет, Луду слушала Бреля. Город погружался в сон по мере того, как она тщетно пыталась удержать в памяти ускользающие от нее имена. Солнце узким лучом все еще горело, и мало-помалу ночь и время бесцельно растекались в пространстве. Усталое тело, давящая боль в пояснице и ночь, переливавшаяся оттенками синего… Луду представляла себя королевой, веря, что где-то ее непременно ждут так, как и должны ждать королеву. Но не было никого, кто мог бы ждать ее – ни в одном уголке мира. Город засыпал, птицы были, как волны, волны – как птицы, а женщины – как женщины. И ей никак не верилось в то, что они являются будущим для Человека[9]. Как-то днем до нее донеслось громкое эхо чьих-то радостных голосов. В панике она вскочила с постели, испугавшись, что в дом снова пытаются ворваться. Гостиная соседствовала с квартирой Риты Кошта-Рейш. Луду прижалась ухом к стене: две женщины, мужчина и несколько детей. Мужской голос был громкий, бархатистый и приятный. Они говорили на языке, который, среди прочих, она иногда слышала по радио. Некоторые слова будто выпрыгивали из потока речи, словно разноцветные мячи, и оседали внутри ее головы. Bolingo. Biso. Matondi. По мере того как заселялись новые жильцы, в “Доме мечты” становилось все более оживленно. Это были бывшие обитатели городских трущоб – муссекай, крестьяне, недавно переехавшие в город, ангольцы, вернувшиеся из соседнего Заира, и собственно заирцы. Никто из них до этого никогда не жил в многоквартирном доме. Однажды на рассвете Луду выглянула в окно и увидела в квартире “А” на десятом этаже женщину, справлявшую малую нужду прямо на веранде. В квартире “D” пяток куриц встречали восход солнца. Тыльная сторона здания выходила окнами на просторный двор, где еще несколько месяцев назад была парковка. Такие же высокие дома по сторонам и впереди образовывали закрытое пространство. Буйно разросшаяся флора укрывала бывшую парковку теперь по всему периметру, а посередине из некоего подобия котлована била струя воды – взлетала вверх и исчезала в горах мусора и глины вдоль стен домов. Когда-то в центре площадки был пруд. Орланду любил вспоминать, как в тридцатые годы он мальчишкой играл с друзьями среди высоко растущей травы. Иногда они натыкались на скелеты крокодилов и бегемотов, черепа львов. Луду стала свидетелем возрождения пруда. И даже возвращения бегемотов (объективности ради стоит уточнить: всего лишь одного Бегемота). Это произошло много лет спустя. Но до этого мы еще доберемся. В те месяцы, что минули после провозглашения Независимости, Луду с Призраком питались консервированными сардинами, тунцом, а также сосисками и сырокопченой колбасой. Когда банки закончились, они переключились на супы с фасолью и рисом. К тому времени им иногда целыми днями приходилось жить без электричества. На кухне Луду приспособилась разводить небольшой костерок: сначала жгла ящики, ненужную бумагу и сухие ветки бугенвиллей. Потом в ход пошла лишняя мебель. Разобрав перекладины под матрасом двуспальной кровати, Лудовика обнаружила небольшую кожаную сумку. Она открыла ее и ничуть не удивилась, когда из нее высыпались и покатились по полу десятки маленьких камешков. Когда были сожжены кровати и стулья, она стала отдирать от пола паркетные дощечки. Плотное и тяжелое дерево горело медленно и красиво. Поначалу Луду разжигала огонь спичками. Когда они закончились, ей пригодилась лупа, с помощью которой Орланду изучал заграничные марки из своей коллекции. Ей приходилось ждать, когда солнце зальет кухню, что происходило к десяти утра. Естественно, в пасмурные дни готовить еду она не могла. А потом пришел голод. Долгими, словно месяцы, неделями Луду почти ничего не ела. Призрака она кормила кашей из пшеничной муки. Дни и ночи смешались. Просыпаясь, она видела, как пес со свирепым беспокойством наблюдает за ней. Засыпая, она ощущала его горячее дыхание. На кухне Луду выбрала нож, самый острый и длинный, и стала носить его за поясом, словно саблю. Она и сама несколько раз ловила себя на том, что склоняется над псом, когда тот спал. Несколько раз Луду примерялась ножом к его горлу. Смеркалось, рассветало, однако все вокруг оставалось прежней пустотой, без начала и конца. В какой-то из этих неопределенных моментов времени Луду услышала донесшийся с террасы громкий шум. Взбежав наверх, она увидела Призрака, пожиравшего голубя. Она рванулась к нему, попыталась вырвать кусок птицы. Пес уперся когтями в пол террасы и оскалил пасть. С его зубов стекала плотная, черная, как ночь, кровь, пасть была облеплена прилипшими перьями и кусками плоти. Луду отступила. В тот момент ей пришла в голову мысль соорудить несколько самых простых ловушек. Это были ящики, перевернутые вверх дном, которые она приподнимала с одной стороны, оперев на палку с привязанной к ней веревкой. Внутри, под этим шатким навесом, она оставляла два-три сверкавших в темноте алмаза. Присев на корточки и спрятавшись за раскрытым зонтом, Луду прождала более двух часов, прежде чем на террасу прилетел первый голубь. Птица приблизилась к ящику неуверенными, точно у пьяницы, шажками, затем попятилась назад, взмахнула крыльями и исчезла в освещенных солнцем небесах. Чтобы вскоре вернуться. На этот раз голубь обошел ловушку по кругу, недоверчиво коснулся клювом веревки, после чего, привлеченный блеском камней, двинулся вперед в темноту ящика. Луду дернула за веревку. В тот день она поймала еще двух голубей. Приготовив их, она смогла восстановить силы. В следующие месяцы добыча заметно возросла. Уже давно не было дождя. Грядки Луду поливала тем, что скапливалось в бассейне. Наконец холодная пелена низких облаков – касимбу, как ее называют в Луанде, – разверзлась и вода обрушилась на землю. Вскоре подросла кукуруза, фасоль зацвела и выстрелила стручками. На гранатовом дереве закраснели плоды. Голубей в городском небе становилось все меньше. Последний, что попался в ловушку, был с небольшим кольцом на правой лапке. Луду увидела, что к кольцу прикреплен пластмассовый цилиндрик. Она извлекла из него похожую на лотерейный билет, свернутую трубочкой записку. Сиреневыми чернилами, мелким, но твердым почерком там было написано: Завтра. Шесть часов, где обычно. Будь очень осторожна. Люблю тебя. Свернув записку, Лудовика вернула ее на прежнее место. Она колебалась: в животе урчало от голода. Кроме этого, голубь проглотил два или три камня. Осталось всего лишь несколько, некоторые из них были слишком крупными, чтобы служить приманкой. С другой стороны, записка заинтриговала ее. Она вдруг почувствовала себя сильной. Судьба этой пары находилась теперь буквально в ее руках. Крепко сжав эту крылатую судьбу, трепещущую от неподдельного ужаса, Луду бросила ее навстречу огромному небу. В дневнике она тогда написала: Я думаю о женщине, которая ждет голубя. Она не доверяет почте. А может, уже и нет никакой почты? Не доверяет телефону (или телефонная связь уже не работает?). И не доверяет людям, это уж точно. Человечество никогда не отличалось совершенством. Я вижу, как она держит голубя, не зная, что до этого его, трепещущего в моих руках, держала я. Не знаю, от чего, но эта женщина определенно хочет бежать. От этой страны, которая рушится, от замужества, не дающего ей дышать, от будущего, которое сковывает ее по ногам, как чужая тесная обувь? Подумав, я решила, что надо еще приписать: “Убейте почтальона”. Да, убив голубя, она найдет алмаз и прочтет записку, а не отправит птицу назад в голубятню. В шесть утра она встретится со своим мужчиной, высоким, как я его себе представляю, несуетливым, с чутким сердцем. Готовя побег, этот мужчина охвачен какой-то необъяснимой грустью: сбежав, он станет предателем Родины. Он будет блуждать по свету, находя утешение в любви к женщине, но теперь уже никогда не сможет заснуть, не приложив руку к левой стороне груди. Заметив это, она будет спрашивать: “У тебя что-то болит?” А он лишь покачает головой: “Нет. Все нормально”. Как же ты объяснишь, что у тебя болит потерянное детство? Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.