Я с тоской посмотрела на дверь. У меня упало сердце. Голос Агнес внезапно дрогнул. – Луиза, пожалуйста! Ты моя подруга. И ты нужна мне. Я позвонила Ашоку и все рассказала. Единственным утешением было то, что Ашок, собаку съевший на своей работе, моментально оценил ситуацию. – Мне ужасно жаль, – прошептала я по телефону. – Я очень хотела прийти. – Пустяки! Вы должны остаться. Эй, Мина кричит, что отложит вам немного индейки. А я завтра прихвачу ее с собой… Детка, скажи ей сама! Я уже это сказал. Она говорит, чтобы вы выпили все их дорогое вино. Понятно? Внезапно я почувствовала, что вот-вот разревусь. Мне хотелось провести вечер в теплой семейной атмосфере: поиграть с прелестными карапузами, вдоволь посмеяться и отведать вкусной домашней стряпни. Вместо этого мне снова предстояло стать безмолвной тенью, предметом обстановки в холодной комнате. И мои страхи были не напрасны. На обед в честь Дня благодарения прибыли три других члена семьи Гупник: брат, более старая, седая и анемичная версия мистера Гупника, который, очевидно, работал в сфере юстиции. Кажется, руководил Министерством юстиции США. Он привез с собой их мать, сидевшую в инвалидном кресле; она весь вечер категорически отказывалась снимать меховое манто и громко жаловалась, что не может понять, кто о чем говорит. Их сопровождала жена брата мистера Гупника, бывшая скрипачка, очевидно знаменитая. Она оказалась единственной из всех, кто потрудился поинтересоваться, как я поживаю. Она расцеловала Агнес в обе щеки, поприветствовав ее ничего не значившей профессиональной улыбкой. Завершала список гостей Табита. Она прибыла последней с видом человека, всю дорогу обсуждавшего по телефону, как ей не хочется сюда ехать. Сразу же после ее появления нас усадили в столовой, расположенной за основной гостиной, где доминантой служил длинный овальный стол из красного дерева. Можно смело сказать, что разговор за столом шел ни шатко ни валко. Мистер Гупник с братом тотчас же углубились в обсуждение законодательных ограничений в стране, где мистер Гупник в данный момент вел бизнес, а жены задавали друг другу вымученные вопросы, словно люди, осваивающие навыки светской беседы на иностранном языке. – Агнес, как поживаешь? – Прекрасно, спасибо. А ты, Вероника? – Очень хорошо. Ты выглядишь очень хорошо. Очень красивое платье. – Спасибо. Ты тоже очень хорошо выглядишь. – Если не ошибаюсь, ты была в Польше? Леонард точно говорил, ты ездила навестить свою мать. – Ну, я была там две недели назад. Мне было очень приятно повидать ее, спасибо. Итак, я сидела между Агнес и Таб. Агнес пила белое вино, а Таб не отрывалась от экрана телефона, периодически закатывая глаза. Я ела тыквенный суп с шалфеем, кивала, улыбалась и старалась не думать о квартире Ашока с царящим там сейчас радостным хаосом. Я собралась было спросить Таб о том, как прошла неделя, о чем угодно, лишь бы сдвинуть с места спотыкающийся разговор, но не рискнула, памятуя о ее едких замечаниях по поводу новой моды приглашать персонал за стол. Илария подавала одно блюдо за другим. «Эта польская puta не умеет готовить. Поэтому кому-то приходится обеспечивать им День благодарения», – уже после бормотала она себе под нос. Илария поставила на стол индейку, жареный картофель и еще кучу всякой всячины, которую в мою бытность здесь еще ни разу не подавали на гарнир, но от которой, по моим понятиям, у меня непременно разовьется хронический диабет второго типа. Мы ели засахаренный картофель, запеканку с топпингом из маршмэллоу, зеленую фасоль с медом и беконом, жареную желудевую тыкву с беконом в кленовом сиропе, кукурузный хлеб с маслом и морковь в меду со специями. А еще там были поповеры – нечто вроде йоркширского пудинга, – на которые я смотрела с некоторым недоверием, пытаясь определить, нет ли там тоже сиропа. Естественно, на еду налегали в основном мужчины. Таб рассеянно гоняла свою порцию по тарелке. Агнес съела лишь кусочек индейки. Я попробовала всего понемножку, довольная тем, что могу хоть чем-то заняться и что Илария больше не швыряет тарелки передо мной на стол. На самом деле она даже несколько раз посмотрела на меня с жалостью, словно выражая молчаливое сочувствие по поводу моего затруднительного положения. Мужчины продолжали говорить о делах, не подозревая о вечной мерзлоте, сковавшей другой конец стола, или не желая признавать сей факт. Время от времени тишину нарушала старая миссис Гупник, требовавшая, чтобы ей положили картофеля, или вопрошающая, уже в четвертый раз, что, ради всего святого, эта женщина сотворила с морковью. Ей одновременно отвечали сразу несколько человек, радуясь теме для разговора, пусть даже такой нелепой. – Луиза, какое необычное платье, – нарушила Вероника затянувшееся молчание. – Потрясающее! Вы купили его на Манхэттене? В наши дни не часто встретишь меховые манжеты. – Благодарю. Я купила его в Ист-Виллидже. – Это Марк Джейкобс? – Хм, нет. Это винтаж. – Винтаж! – фыркнула Таб. – Что она сказала? – громко спросила старая миссис Гупник. – Мама, она говорит о платье этой девушки, – ответил брат мистера Гупника. – Она говорит, это винтаж. – А что такое винтаж? – Таб, интересно, и чем тебе не угодил винтаж? – ледяным тоном поинтересовалась Агнес. Я вжалась в спинку стула. – Совершенно бессмысленный термин, разве нет? Просто красивое название для секонд-хенда. Манера одеваться с претензией на нечто особенное, что на самом деле таковым не является. Мне хотелось сказать ей, что винтаж – понятие куда более всеобъемлющее, но я не знала, как выразить свою мысль, да и к тому же подозревала, что мне не положено встревать в разговор. Поэтому оставалось только ждать, когда они сменят тему. – А по-моему, винтажные наряды сейчас опять в тренде, – обратилась ко мне Вероника, проявив явные дипломатические способности. – Хотя, конечно, я слишком старая, чтобы разбираться в современной молодежной моде. – Но достаточно хорошо воспитанная, чтобы не говорить подобных вещей, – пробормотала Агнес. – Прошу прощения?! – вспыхнула Таб. – Ага, значит, теперь ты просишь прощения? – Нет, я только хотела уточнить, что ты имела в виду. Мистер Гупник поднял голову, осторожно переводя взгляд с жены на дочь. – А я имела в виду, что ты была груба с Луизой. Луиза – мой гость, хотя и является обслуживающим персоналом. А ты грубо высказалась по поводу ее одежды. – Я отнюдь не была грубой. Просто констатировала факт. – В наши дни это и есть грубость. Что вижу, то говорю. Я просто очень честная. Язык откровенного хамства. Мы все прекрасно знаем, как это делается. – Как ты меня назвала? – Агнес… Дорогая… – Мистер Гупник перегнулся через стол, накрыв ее руку своей. – Что они говорят? – спросила старая миссис Гупник. – Попросите их говорить громче. – Я сказала, что Таб нахамила моей подруге. – Начнем с того, что она вовсе не твоя подруга. Она твоя платная помощница. Впрочем, я сильно подозреваю, что в плане друзей ничего лучшего тебе и не светит. – Таб! – одернул ее отец. – Ты говоришь отвратительные вещи. – Но это чистая правда. Никто не хочет иметь с ней дело. И ты не можешь продолжать делать вид, будто не замечаешь, что это так. Куда бы вы ни пошли. Папочка, ты в курсе, что ваша семья – объект для насмешек. Вы оба стали клише. Она ходячее клише. И ради чего? Мы все знаем, какой у нее план! Агнес сорвала с коленей салфетку и скатала в комок: – Мой план?! Так ты хочешь сказать, какой у меня план? – Такой же, как и у всех остальных хитрожопых иммигрантов. Ты каким-то чудом сумела уговорить папу жениться на тебе. А теперь делаешь все возможное и невозможное, чтобы забеременеть, родить ему ребеночка или даже двух, а затем через пять лет развестись. И ты обеспечена на всю оставшуюся жизнь. Оба-на! Никаких тебе больше массажей. Только «Бергдорф Гудман», личный водитель и постоянные ланчи с твоей польской шоблой. Мистер Гупник наклонился над столом: – Табита, я запрещаю тебе произносить в этом доме слово «иммигрант» в столь уничижительной манере! Твои прадеды были иммигрантами. И ты сама потомок иммигрантов. – Но не таких иммигрантов. – Что ты этим хочешь сказать? – побагровела Агнес. – Мне что, по буквам тебе повторить? Есть те, кто добивается цели тяжелым трудом, а есть те, кто добивается этого, лежа на своей… – Чья бы корова мычала! – взвилась Агнес. – Ты в свои двадцать пять живешь исключительно на средства траст-фонда! Ты хоть когда-нибудь в жизни палец о палец ударила? И не тебе меня учить. По крайней мере, я знаю, что такое работа… – Да-да. Сидеть верхом на голых мужиках. Отличная профессия! – Довольно! – Мистер Гупник вскочил с места. – Табита, ты очень не права и должна извиниться. – С какой стати? Потому что не смотрю на нее через розовые очки? Папочка, мне неприятно это говорить, но ты совершенно ослеп и не видишь, что на самом деле представляет собой эта женщина. – Нет! Это ты ошибаешься! – Неужели ты думаешь, она никогда не захочет иметь детей?! Папа, ей двадцать восемь! Ау, очнись! – О чем они говорят? – сварливо спросила у невестки старая миссис Гупник, и Вероника что-то шепнула ей на ухо. – Но она упоминала о голых мужчинах. Я сама слышала. – Табита, это, конечно, не твое дело, но в нашем доме больше не будет детей. Мы с Агнес договорились об этом еще до того, как я на ней женился. Таб скорчила презрительную физиономию: – Ну надо же! Она договорилась. Словно это хоть что-то значит. Такие, как она, соврут – недорого возьмут, лишь бы выйти замуж. Папочка, мне неприятно это говорить, но ты ужасно наивный. Через год-два случится маленький такой инцидент, и она уговорит тебя… – Никаких инцидентов! – Мистер Гупник хлопнул рукой по столу с такой силой, что зазвенело стекло. – Откуда тебе знать?