«Где я? Что со мной? Который час?..» — вяло закопошились мысли в моей сонной головушке. Словно из густого кисельного варева они принялись всплывать на подкорку, но, неповоротливые, одна за другой снова тонули в её вязких глубинах. Маша, несомненно, назвала бы мою новую реальность «полным трэшем» и оказалась бы права. Потому что эта, нежданно свалившаяся на голову действительность навязчиво пичкала меня спонтанными воспоминаниями, стоило только проснуться, отчего я всё чаще ощущала себя марионеткой в чьих-то недобрых руках… 'Неужели опять начнётся? — мысленно пробурчала я, ощутив тепло солнечных лучей на своих прикрытых веках. В уши хлынули слабые щелкающие звуки чего-то непонятного, но, кажется, отдаленно знакомого. Чего-то, с недавних пор почти привычного… Спонтанное беспокойство тонкой иголочкой кольнуло душу. Зыбкое, едва уловимое, оно поселилось во мне совсем недавно, но с тех пор время от времени окутывало на меня неприятной невидимой пеленой. Я ментально сопротивлялась этому, неприятно липкому наваждению и большую часть времени держала его под контролем, но настороженность моя росла как на дрожжах, потому что с каждым новым утром пелена беспокойства всё больше и больше напоминала рыболовную сеть, с коварством которой мне выпало столкнуться еще в детстве, на моей, первой и последней в жизни, рыбалке. Сеть эту, тяжелую, липкую, насквозь пропахшую рыбой, я еще долго обходила тогда стороной. Стояла осень, но там, куда прилетели мы с дедом, шел снег. Повсюду уже выросли сугробы, но река еще не промерзла. В тот пасмурный день, намертво врезавшийся в память, мы рыбачили втроем: я и два деда: мой и дедушка из тайги. Они не взяли тогда с собой удочек. Они закинули в реку сеть, показавшуюся мне — семилетней девчонке — просто гигантской. И, как в сказке о золотой рыбке, невод принёс рыбину — самую красивую из всех, что я когда-либо видела… В память врезалось, насколько стойко она сражалась за жизнь. Большая, сильная и юркая, вся опутанная толстыми веревками, рыбка моя не сдавалась: трепыхалась что было сил и неистово била хвостом, распыляя повсюду целый фейерверк колючих брызг. Но сеть крепко держала ее в плену. Намертво. Помню, как слезы застилали мне глаза, как я метнулась к пленнице на помощь, как ухватилась за липкую сетку, которую оба дедушки на пару уже вытянули на берег. Помню, как поскользнулась и покатилась бы вниз — в самую реку, по поверхности которой, то там, то тут уже плавали тонкие льдинки. Да, я упала бы в воду, если бы дед не ухватил меня за воротник шубки, не приподнял бы над землей и не откинул бы в мягкий сугроб. Помню, как грозно он тогда велел: «Не лезь! Утащит — утонешь!» Помню, как я просила их отпустить рыбку на волю, твердила, что тогда она вернет мне маму. Помню, как услышала холодное дедушкино: «Не придумывай! Она не вернется…» Помню, как так и не получила ответа на свой вопрос «Почему?», как просидела в сугробе до самого конца экзекуции, затаив дыхание наблюдая, как тугие путы сети не дали моей красавице — рыбке ни малейшего шанса на свободу. Помню, что к ней, приготовленной потом на костре, я тогда так и не прикоснулась… «К чему мне это вспомнилось? — мысленно задалась я вопросом. И сама же себе ответила: — Потому что уже несколько дней подряд чувствую себя той самой рыбой — рыбой, которую кто-то куда-то тянет, но кто, куда и зачем — неизвестно. Хотя куда — как раз известно: на костер…» От невеселых мыслей в висках слегка заломило и первые молоточки принялись ритмично отбивать дробь, пока слабую, едва различимую, но, казалось, ещё чуть-чуть и дробь эта превратится в барабанную, что и спровоцирует очередные спонтанные видения. Я осознавала, что со мной творится нечто неправильное. И совсем не питала иллюзий относительно того, что всё рассосётся само собой. Понимала, что необходимо что-то предпринять, иначе мозг мой попросту взорвется. Судьба кинула мне очередной вызов, и я его приняла. Я всегда так поступала — с самого детства — просто еще не решила, как именно буду действовать в данном случае. «Рассказать ли дедушке? — размышляла я, не открывая глаз. — А, может, психологу? Если психологу, то как это сделать так, чтобы меня не приняли за неадекватку и не закрыли в клинике, как Алиску? Или лучше сначала пройти обследование? Независимое… Да. Пожалуй, это правильнее всего… А падение с горки — отличный повод… Мда… Но МРТ не показала ничего патологического… А если так, то и с откровениями деду и Дане можно подождать…» Неожиданно меня озарило супермыслью! Она возникла словно из ниоткуда и оказалась настолько яркой, что напрочь сбила довольно стройный ход моих размышлений. Резво «растолкав» своих сестер—неудачниц, ворошившихся в «киселе» подкорки, егоза эта резво выпрыгнула на авансцену и, эффектно красуясь перед остальными, словно Мэрилин Монро в своём нарядном воздушном платье, вовсю «затрубила»: «Портсигар! Это портсигар Каменнолицего! Это он был тогда в тоннеле! Вот кто виновен в смерти ма…» «Хватит! Если был бы виновен — сидел бы еще, а не „рассекал“ по „Империалу!“» — мысленно шикнула я на неё. «А если ему помогли не сесть, а? — не унималась настырная супермыслишка. — Тебе ли не знать, что влиятельные родственники — это большие возможности! Эрик тому наглядный пример!» «Хватит! — снова велела я, — я ещё не до конца проснулась! Додумаю тебя позже». Мыслишка «обиделась», нырнула в «кисель» к остальным и затаилась до поры до времени. «И на том спасибо», — с облегчением вздохнула я, но не тут-то было! Не успела я возрадоваться наступившей тишине, как в памяти принялись навязчиво всплывать образы. Уже в который раз за эти несколько нелегких дней я увидела «кадры из фильма» с собой в главной роли. И каким-то непостижимым образом я снова наблюдала себя со стороны. Пред моими, всё так же закрытыми глазами стали проявляться «картинки». Поначалу они прорисовывались нечеткими контурами и чем-то напоминали полупрозрачную голограмму, но, постепенно наливались красками и становились все более узнаваемыми. Вот я стою рядом с мамой, и она меня за что-то отчитывает, а вот мы с папой играем в шахматы, а вот мы с дедом читаем книгу, а бабуля заглядывает в комнату и заговорщицки мне подмигивает. Это подмигивание для меня — тайный знак о том, что пора бежать на кухню, ведь мои любимые блинчики с черникой уже готовы. Кадры из «фильма» о моем счастливом прошлом сменяются, чуть зависая, словно узоры в старом, видавшем виды калейдоскопе, который в раннем детстве подарил мне дед и с которым я потом не расставалась в течение многих лет. В мое видение врывается свист ветра за окном, рядом с которым лежу. Громкий и резкий, он выдергивает меня из воспоминаний о далеком прошлом. Перед моим внутренним взором проявляется, как карабкаюсь в гору, сражаясь с крупинками снега. Назойливые, они больно жалят лицо, а ураган хлестко сбивает их с замерзающей кожи моих щёк, а меня саму — с той самой горки. Но вдруг ветер резко перестает гудеть в ушах. Я больше не ощущаю и его хлестких ударов, не слышу и голоса Новикова, нечетким гулом сопровождавшего те порывы. Прежний кадр на мгновение зависает, а затем стирается, будто ластиком. На его месте проявляется другой. Теперь я вижу себя в комнате с Орловым. Хочу расспросить его о папе, а он предлагает сыграть в викторину. С удивлением замечаю, что в беседе с ним веду себя непривычно дерзко — совсем не так, как раньше, когда Алиса любила называть меня «пугливой мышкой—малышкой». «Надоело! — в сердцах возмущаюсь я про себя. И приказываю: — Все прочь! Не хочу ничего вспоминать!» Как ни странно, образы пред моими опущенными веками «повинуются» и, как по команде рассеиваются один за одним. Я начинаю физически ощущать, как в каждом уголочке моего натруженного мозга постепенно «гаснет свет», неотвратимо окуная его в темную беззвучную пустоту. Заныриваю в долгожданную тишину и покой, будто под плотное жаккардовое одеяло, прятаться под которым так любила в детстве. Но в наступившей тиши уши всё же раздражает некий, едва различимый, но очень знакомый звук. «Что это? — снова „бунтует“ мой, успокоившийся было разум. И тут же подкидывает идейку: — Кто-то набирает текст на „клаве“. Может Маша? Она. Кто ж ещё?» Мне тут же представляется, что нахожусь в нашем с ней «логове», в общежитии. Сейчас открою глаза и увижу дерево, растущее прямо перед окном нашей комнаты. Уже полгода — это единственное, что я вижу каждое утро, просыпаясь. — Маша… — тихо прошептала я, выплыв из зыбкой полудремы. — Хватит клацать. Отдохни… Извини, голова тяжёлая. Раздражает всё… Ответом моему недовольному бурчанию стало полное беззвучье: ни клацанья, ни звука от нее. Это было так не похоже на подругу с вечно вертящимся в пятой точке перфекто мобиле! Та бы уж точно не смолчала и обязательно выдала бы что-нибудь такое—разэтакое. — Что со мной было, Маш? Не молчи… — Её здесь нет, — негромко ответили мне. Глава 2 Сиделка «поневоле» Голос, как ни странно, оказался мужским, отдаленно знакомым. «Кто это?» — недоумённо задумалась я. В ответ на мой молчаливый вопрос память бойко воскресила образ мамы. Нечеткой голографической картинкой он замаячил на фоне раскидистых кустов роз. Еще мгновение — и я плавно погружаюсь в тот летний день. Мне около семи, и я обожаю играть в саду. Вокруг меня весело порхают бабочки. Издали слышится звонкое жужжание шмеля. Но всё это сейчас мне не интересно. Всё мое внимание занимает высокий незнакомец. Он стоит рядом с расстроенной мамой. Его лицо кажется мне знакомым, но где и когда я видела его раньше — не припоминается. В ушах звучит мамин голос. 'Это друг нашей семьи, Котёнок, — представляет она его мне и велит: — Иди погуляй, нам надо поговорить!' 'Хорошо, мамочка! — отвечаю я, вглядываясь в лицо её спутника. Вернее, в его волосы… С ними что-то не так, но что именно?.. «Боже, как я устала от этих навязчивых вспышек из детства!» — мысленно вознегодовала я. Получив немой приказ, мой натруженный мозг моментально стёр «картинку» ластиком, тут же «нарисовав» перед закрытыми глазами «Черный квадрат» Малевича. — Сколько ж можно⁈ — разлепив сомкнутые губы, в сердцах возмутилась я и уловила недоуменное: — Не понял?.. Послышались тихие шаги. Кто-то осторожно крался ко мне. Словно хищник к своей добыче. Я приподняла веки и получила возможность лицезреть Орлова, собственной персоной, но с совершенно другим цветом волос, если сравнить с воспоминаниями из сада, только что посетившими меня. — Почему? — удивлённо спросила я. — Что почему? — Цвет волос… — начала я и осеклась. «Замолчи! — предостерегла меня интуиция, — Откуда ему знать, что всплывает в твоей буйной голове? Он примет тебя за ненормальную!» — А что с ним не так? — спросил Орлов и задумался. — Ничего, — откликнулась я и снова прикрыла глаза. — Как ты себя чувствуешь? — услышала я. Неожиданно ощутив на лице его дыхание, я распахнула глаза и натолкнулась на внимательные зеленые. — Не дергайся! — негромко велели мне. Склонившись над кроватью, он изучал меня своим фирменным взглядом вездесущего сканера, как некую диковинную штучку. Казалось, он вот—вот просмотрит дырку во лбу и вонзится взглядом прямо в мозг. Вонзится и по крупицам вытянет из него всё, что посчитает для себя важным… — Я задал вопрос, — милостиво напомнили мне. — А?.. Главное, что чувствую, — проворчала я в ответ. — Философствовать изволишь?.. Будь добра, добавь конкретики, — миролюбиво предложил он, подушечками проворных пальцев прощупав мои гудящие от напряжения виски. — Бывало и лучше, — пробурчала я и разочарованно вздохнула, когда от оторвал от них пальцы. Прикрыла глаза и сразу перестала ощущать себя лягушкой под микроскопом, которую мы как-то рассматривали на уроке зоологии. — Открой глаза! — прозвучало негромко, но настоятельно. «Знал бы он, какую усталость я в них чувствую, так не требовал!» — мысленно пробрюзжала я, но повиновалась. Повиновалась и снова столкнулась с цепким «сканером» своего настойчивого собеседника. — Что с тобой происходит? — В голосе его проявилась заинтересованность и, кажется, мелькнул легкий намек на озабоченность моим состоянием. — Мне бы тоже хотелось узнать, — вздохнув, тихо ответила я, слегка пожав плечами. — Меня озадачивает ваше состояние, Миледи, — серьезным тоном известили меня. В тоне этом сейчас не ощущалось официальности, как бывало обычно, когда он называл меня этим странным «миледи». Сейчас в нем улавливалось участливость и толика обеспокоенности. — Чем же, Милорд, оно вас так озадачивает? — тут же подхватила я эту его странную манеру подтрунивать надо мной.