– Это хорошее начало. 14 апреля 1926 года Дорогой Чарли, Как поживают Эви и Хелен? Пришли еще один рисунок Эви со своим следующим письмом, хорошо? И ты должен написать в тот момент, когда Хелен начнет ходить или произнесет свое первое слово. Мне грустно думать, что, когда я вернусь домой, она будет болтать и топать, а я пропущу все эти драгоценные первые мгновения. Ты научишь ее говорить «мама», правда? Очень скучаю по всем вам, но ты будешь рад узнать, что я ужасно занята благодаря тому, что много работаю. Но работа занимает мои руки, в то время как вы занимаете мои мысли. В течение нескольких часов каждый день я нахожусь рядом с медсестрами и врачами, спасая жизни таких же пациентов. Все это очень важно и волнующе. Мне сказали, что я быстро учусь и привношу ощущение бодрости и стиля в это заброшенное заведение. Чахотка и пневмония являются здесь более серьезными убийцами, чем сама болезнь, хотя она, безусловно, наносит свою долю вреда. Кстати, конечности у людей просто так не отваливаются. Это просто чушь собачья. Многие пациенты получают травмы рук и ног из-за повреждения нервов. Без тщательного ухода такие травмы могут загноиться и закончиться ампутацией пальцев на ногах, руках или даже всей ноги. Есть пациенты, которые страдают мышечной слабостью или порой даже слепнут. Но не волнуйся, я все еще в полном здравии. Ни одного нового пятна или симптома с тех пор, как я приехала сюда. Я могла бы долго писать обо всем, что делаю, но у меня просто нет времени. Обнимаю и целую девочек. Если кто-нибудь из наших друзей захочет написать, пока я буду ухаживать за своей больной тетей, пожалуйста, убедись, что сможешь это проконтролировать. Твоя жена, Мириэль Глава 16 Мириэль стояла спиной к зеркалу и вытягивала шею, пытаясь разглядеть свое отражение. Стал ли очаг на ее плече темнее? Нет, это оказалась просто грязь на стекле. Однако пятно на ее пояснице было больше, чем на прошлой неделе, на полсантиметра. По крайней мере, с этого ракурса. Когда она посмотрела через противоположное плечо, оно показалось меньше. Однако новое повреждение на ее шее нельзя было объяснить ни ракурсом, ни грязным зеркалом. Она заметила его в тюрьме, но винила в этом раздражении затхлое постельное белье и плохой воздух в камере. Затем, после того как ее освободили, она сочла, что причина в колючем воротнике униформы. Но теперь, по прошествии почти месяца, стало невозможно отрицать, что появилось новое поражение. Она провела указательным пальцем по этому месту. Оно было едва ли больше десятицентовой монетки, но красное и шершавое на ощупь. Нескольких нитей жемчуга или мехового палантина было бы достаточно, чтобы скрыть его. Немного пудры для лица тоже могло бы помочь. Но она не могла не думать снова о Бен-Гуре – испуганное лицо стражника, когда он обнаружил мать и сестру Бен-Гура в темнице, то, как толпа разбежалась при крике: «Прокаженный!» «Ни звука, – прошептала его сестра, когда они увидели спящего Бен-Гура. – Он принадлежит живым, а мы – мертвым». Правда ли это? Неужели Мириэль просто обманывала себя надеждами на исцеление? Неужели она тоже принадлежала к мертвым? Это определенно было так, когда она оглядывала колонию. И не из-за изуродованных лиц и отсутствующих конечностей. Это было в глазах обитателей. Даже у тех, кто мог видеть, во взгляде была пустота. Конечно, не у всех. Не у Фрэнка и не у Айрин. Даже у Жанны в глазах светился огонек, хотя и озорной. Хотя, возможно, они тоже были глупцами. Мириэль завернулась в кимоно, туго затянув шелковые завязки на талии, и вернулась в свою комнату, чтобы переодеться для работы. Одно утешало в обязанности носить унылую униформу: это избавляло ее от необходимости перебирать платья, шляпы и туфли, чтобы создать подходящий ансамбль. Док Джек недавно снял с нее гипс. Ее кисть все еще болела, но, по крайней мере, теперь она могла застегнуть оба рукава. Когда она прибыла в перевязочную клинику, несколько пациентов уже отмачивали ноги или скрипели зубами, пока сестры осматривали и бинтовали их раны. – Принесите мне, пожалуйста, немного ихтиоловой мази, миссис Марвин, – попросила сестра Верена еще до того, как Мириэль успела повесить свой плащ. Она сбросила его и схватила мазь из шкафчика. – Не слишком ли много я прошу, настаивая, чтобы вы приходили вовремя? – поинтересовалась женщина, когда Мириэль протянула ей банку. Она присела рядом с пациентом в инвалидном кресле. Одна его нога была ампутирована до колена. Другая, вытянутая и опирающаяся на табурет, была покрыта язвами. – Это не та мазь. Сколько раз я должна повторить, ихтиол – это фиолетовая мазь, а не белая. – Она вернула банку Мириэль. – Полагаю, что минимум внимания – это тоже непосильная задача? Мириэль вернулась к шкафчику и сменила белую мазь на фиолетовую. Ничего из того, что она делала, не устраивало сестру Верену. В каком это смысле – минимум?! В течение следующих нескольких часов Мириэль вытирала ноги, опорожняла тазы с водой и приносила медикаменты. Ближе к концу ее смены появился Гектор. Он прихрамывал, когда шел, а кожа вокруг его запястий все еще была чуть красной от наручников. Он сел на один из низких табуретов, и она налила для него воду в таз. Мириэль видела его всего несколько раз с момента их приезда и всегда мимоходом. Казалось, он, как и Айрин, старался быть занятым и хватался за разную работу по всей колонии. В свободное время он держался в компании других мексиканцев, а сегодня, как всегда, приподнял шляпу и кивнул ей. – Cómo está, señora?[25] Мириэль с трудом удержалась от того, чтобы не поднять руку, и прикрыть очаг на шее. – Просто шоколадно, – сухо сказала она. – А у тебя? – No estoy mal.[26] Она смотрела, как он расшнуровывает ботинки, снимает носки и аккуратно засовывает их под стул. Мужчина закатал брюки, явно выданные в больнице. Мириэль определила по тусклой ткани и неровному шву, но они были значительно лучше по сравнению с изодранными брюками, в которых он прибыл. Разматывая старые бинты, покрывавшие его ступни и голени, Гектор поморщился. – Сейчас, я помогу. – Мириэль зачерпнула полную ладонь воды из таза. – Иногда нужно немного смочить марлю, это помогает размягчить ее. – Она накапала воду на бинты и принялась снимать их. Это была медленная, прерывистая работа. Всякий раз, встречая сопротивление или чувствуя, что повязка прилипает к его коже, она зачерпывала еще воды. Сначала Гектор сидел неподвижно, стиснув челюсти, с побелевшими костяшками пальцев. Но вскоре его плечи и руки расслабились. Мириэль тоже расслабилась. Она подсунула полотенце под свои колени для амортизации и закатала рукава рубашки. Кожа Гектора была грубой и потрескавшейся с несколькими выступающими узелками, из которых сочилась молочная жидкость. Одна из ран, полученных им во время бегства в Юме, все еще не зажила. Чтобы не причинять ему больше боли, она работала вокруг этих областей с особой осторожностью. – По правде говоря, я не то чтобы в шоколаде. Проснувшись сегодня утром, я обнаружила в своих тапочках зубную пасту. Назойливое внимание Жанны, без сомнения. И эта работа – совсем не то, чего я ожидала. Я думала, что буду… В общем, не знаю, о чем я думала, но точно не о таком. – Она посмотрела на него, ожидая какого-то ответа, однако он только улыбнулся. Вероятно, плохо говорил по-английски. Она продолжила: – У каждого есть свои сильные стороны, верно? Вот все это – не мое. У меня хорошо получается… танцевать, прекрасно выглядеть и устраивать шикарные вечеринки. Она закончила разбинтовывать его правую ногу, опустила ступню в таз с водой и принялась за левую. – Думаю, то, что я говорю, звучит довольно легкомысленно. Не то чтобы ты меня понимал. Но еще я была хорошей матерью. Во всяком случае, раньше. У меня две дочери, и я безумно скучаю по ним. У моей младшей недавно был ее первый день рождения. Кто знает, – ее голос дрогнул, и она вытерла глаза рукавом, – кто знает, вспомнит ли она меня, когда я вернусь домой. Но я обязательно вернусь домой. Это единственное, в чем я уверена. Она наконец размотала повязку и опустила его левую ступню в воду. Он глубоко вздохнул и пошевелил пальцами ног. – Я думаю, что и это у вас хорошо получается, – проговорил он. Мириэль вскинула голову. – Вы говорите по-английски? – Я родился в Калифорнии, как и вы. – О… э-э… извините, я предположила… Откуда вы знаете, что я родилась именно там? – Я узнал вас по журналам. Последний фильм вашего мужа был muy graciosa… очень смешной. Внутренности Мириэль сжались. Она быстро огляделась, но никого поблизости, чтобы услышать их разговор, не было. – Он был бы рад такой оценке. Критики не считали, что это было muy graciosa или даже немного graciosa. Она посмотрела вниз на четкую впадину у основания своего безымянного пальца. Она никогда не носила обручальное кольцо во время работы в клинике. – Я… я даже не смотрела этот фильм. Вы ведь никому не расскажете, правда? Я имею в виду, про меня и моего мужа. Сплетни здесь разносились быстрее, чем фляжка джина на безалкогольной вечеринке. Один бестактный поступок, и к ужину вся колония узнает ее настоящее имя. А дальше – озлобленный обитатель, письмо редактору бульварной газеты, и вся страна в курсе, что она прокаженная. – Ваш секрет в безопасности, сеньора. Возможно, дело было в теплых глазах Гектора или в их совместном путешествии в том душном товарном вагоне, но Мириэль поверила ему. – Спасибо. Она собрала использованные бинты и вытерла влажный пол полотенцем. Ее взгляд снова зацепился за длинную рану на его ноге, которая так и не зажила с момента их прибытия. – Почему ты пытался сбежать? – Я мог бы задать тот же вопрос. – У тебя тоже есть семья? – Sí.[27] Три мальчика и девочка. Теперь они уже взрослые. – Ты пытался вернуться к ним. – Она посмотрела в залитое дождем окно на низкие серые облака. Территория Карвилла простиралась на акры за лабиринтом домов и медицинских зданий. Но иногда она вызывала такую же клаустрофобию, как и ее тюремная камера. Что хорошего было в теннисных лужайках и бейсбольных площадках, аппаратах с содовой и кинопроекторах, когда вы не можете видеть своих детей? – Я бежал не к ним. Мне там больше не рады. Его слова отвлекли ее внимание от окна. – Тогда куда ты пытался отправиться? Он пожал плечами. – Куда-нибудь, где я смог бы найти работу. Он рассказал ей, как познакомился со своей женой, и они поженились совсем юными. Какое-то время жизнь была хорошей. Они владели небольшой бобовой фермой к югу от Семидесятой улицы. Потом случилась болезнь. Слишком быстро. Не так, как у некоторых, кто годами не испытывает ничего, кроме небольшого онемения и нескольких прыщей. Быстро расползлись слухи, и никто больше не покупал их урожай. Они потеряли ферму. Его детей исключили из школы. Они переехали на север, в Сан-Габриэль, но вскоре люди зароптали и там. Появился департамент здравоохранения и бросил его в дом для вредителей[28]. Его жена и дети стали изгоями и голодали. Никто не хотел, чтобы жена прокаженного собирала их фрукты, мыла их полы, или даже убирала их конюшни. Никто не хотел, чтобы дети прокаженного играли с их детьми. Он сбежал, и они снова двинулись в путь. Потом еще раз. Без лечения болезнь усугублялась, ее невозможно было скрыть. – Больше никто в вашей семье не заболел? – поинтересовалась она. – Gracias a Dios[29], нет. Но вскоре моя жена боялась смотреть на меня. – Он оторвался от взгляда Мириэль и уставился на пустую стену позади нее. – Я случайно услышал, как мой старший сын сказал, что хотел бы, чтобы я поскорее умер, чтобы они все освободились от меня. После этого я ушел. Пока она вытирала его ноги, промокая капли воды на его красной восковой коже, он рассказывал о случайных работах, которые выполнял на побережье. Он сшивал мешки из-под муки и спал под ними, когда шел дождь, отсылая почти всю зарплату своей семье. – Даже когда я исчез, им пришлось тяжело, – сказал он. – Без фермы им нечем заниматься. Я не знал, что здесь найдется работа. Это немного, но уже кое-что. Оба молчали, пока Мириэль заканчивала вытирать его ноги. Нежность в его голосе, когда он говорил о своей семье, подтверждала, насколько сильно он все еще волнуется за них. Отчаяние в его глазах, когда он пытался бежать в Юме, приобрело для нее смысл. Она тоже ощутила его, теперь острее, чем раньше, словно часть истории Гектора запала ей в душу и стала ее собственной. Мириэль протянула ему ботинки.