Уве сложил письмо, сунул обратно в конверт. Поднес к глазам фотокарточку. Оттуда на него глядели три девчушки: одна постарше, наверное, учится в средней школе, две другие примерно одного возраста со старшей дочкой Парване. Вернее, не то чтобы глядели, скорей валялись как куча-мала, каждая с водяным пистолетом, явно крича и хохоча. Позади широко улыбалась белокурая женщина лет сорока пяти, раскинув руки, как орел крылья, — в каждой по пластмассовому ведерку, из ведерок плещет вода. В самом низу кучи лежал тот мужик в костюме — правда, на сей раз в насквозь промокшем поло, — безуспешно пытаясь укрыться от этого ливня. Уве бросил письмо в мусор, к рекламе, завязал пакет, поставил у входной двери, вернулся на кухню, выудил из нижнего ящика магнит и повесил фотокарточку на холодильнике. Бок о бок со «взрывом на лакокрасочной фабрике» — портретом Уве, нарисованным Назанин по дороге из больницы. Уве чистит камень еще, хотя сметать с него уж нечего: весь снег, который был, давно сметен. — Думаешь, я не говорил им, что тебе, как любому нормальному человеку, было бы приятней побыть в тишине-покое? Куда там! Им хоть кол на голове теши, — хмурится он и бессильно кладет на камень обе руки. — Привет, Соня! — выскакивает из-за его спины Парване и машет так энергично, что огромные варежки птицами слетают с рук. — Пливеть! — весело кричит младшенькая. — Не «пливеть», а привет! — поправляет ее старшая. — Привет, Соня! — кивают по очереди Патрик, Йимми, Адриан и Мирсад. Уве топает ногами, стряхивая снег с башмаков, кивает на кота, хмыкает: — Ну а кошака ты и так знаешь. Пузо у Парване раздалось еще больше, отчего она напоминает гигантскую черепаху, когда, присев на корточки, одной рукой опирается на камень, другой — на Патрика. Правда, сравнить ее с черепахой вслух Уве по понятным причинам не осмеливается. Есть более приятные способы свести счеты с жизнью. Некоторые он даже опробовал. — А это тебе цветочек от Патрика, детей и меня. — Парване светло улыбается камню. Потом вынимает еще один цветок, прибавляя: — А этот — от Аниты и Руне. И горячий привет! Когда вся разношерстная компания наконец движется обратно в сторону парковки, Парване немного задерживается. Уве пытается спросить, но та лишь отмахивается («а, ерунда, забудь») и еще улыбается хитро — при виде этой улыбки Уве хочется чем-нибудь запустить в Парване. Не больно. Так, чисто символически. Он лишь что-то бурчит басом в ответ, решив, что пререкаться с бабами себе дороже, что с одной, что с другой. И отправляется к машине. — Да поболтали о своем, о женском, — нехотя отвечает Парване, вернувшись наконец на парковку и забираясь на водительское сиденье. Что она имеет в виду, Уве не знает, а расспрашивать не решается. На заднем сиденье старшая помогает младшей пристегнуться. Йимми, Мирсад и Патрик тем временем еле-еле втискиваются в машинку к Адриану. В его «тойоту». Крайне сомнительный выбор, коли думать головой, не один раз твердил ему Уве уже в автосалоне. Добро хоть не француза взял. Да еще стараниями Уве сбили цену на восемь тысяч и выпросили для парня зимнюю резину в подарок. И то хлеб. А ведь не дойди Уве до салона, получилось бы еще хуже: этот салага уже приглядел было «хёндай». По дороге домой заезжают в «Макдоналдс», чтобы порадовать Йимми и девчонок. А еще из-за того, что Парване приспичило. Больше, конечно, ради этого. Вернувшись в поселок, расходятся по домам. Уве и Мирсад с кошаком, помахав на прощание Парване, Патрику, Йимми и девочкам, заходят за угол сарая. Трудно сказать, сколько протомился у дверей Уве квадратный человек. Может, прождал все утро. Лицо сосредоточенно-бдительное, стоит по стойке «смирно», как дозорный на боевом посту. И мороза будто не чует, точно из дубовой колоды вытесан. Но тут из-за угла выходит Мирсад, и человек вдруг оживает: квадратное туловище вдруг переступает с правой ноги на левую. — Здравствуй, — говорит он, приосаниваясь, и тут же переступает обратно на правую. — Здравствуй, папа, — смущается Мирсад, останавливаясь метрах в трех от отца, сжавшись, точно не зная, куда спрятаться. Вечером Уве ужинает на кухне у Парване с Патриком, пока в его собственной кухне отец с сыном на двух языках беседуют о разочарованиях и надеждах и о том, что значит быть мужчиной. Больше всего, вероятно, говорят о мужественности. Соне бы их беседа по сердцу пришлась, знает Уве. Улыбается в усы — так, чтоб не заметила Парване. Старшая же, перед тем как лечь спать, вкладывает ему в руку бумажку, на которой написано «Приглашаю на деньрожденье». Уве внимательно читает от корки до корки, словно ему дали ознакомиться с нотариальным договором дарения доли квартиры. — Эх ты. Так тебе небось и подарок нужен, — бурчит он наконец. — Не надо мне ничего покупать. А вообще я хочу только одну вещь. Уве сгибает приглашение пополам, отправляет в задний карман штанов. Уважительно разводит руками. — И какую же? — Дорогущую, мама мне все равно такую не купит, так что без разницы, — отвечает девочка, не поднимая глаз, и качает головой. Уве понимающе кивает, как уголовник, получивший сигнал от товарища, что их телефон прослушивают. Оба озираются, не затаились ли за ближайшим углом папа с мамой. Наконец девчушка, сложив ладони рупором, шепчет Уве на ухо: — Айпад. Судя по виду Уве, слово это говорит ему приблизительно столько же, сколько какой-нибудь «ватленьшкаваос». — Компьютер такой. Там есть специальные программы для черчения. Для детей! — шепчет она уже чуть громче. И в глазах ее будто загорается огонек. Ой как знаком Уве этот огонечек. 38. Уве и конец одной истории Люди делятся, грубо говоря, на две категории. На тех, кто понимает, сколь хороши белые шнуры, и на тех, которым без разницы. Йимми вот принадлежит к первой. Он обожает белые шнуры. И белые телефоны. И белые планшеты с надкушенным яблоком на задней стороне. Примерно это успевает усвоить Уве, пока они едут в город: всю дорогу Йимми восторженно трещит о вещах настолько скучных всякому рационально мыслящему человеку, что Уве погружается в некоторое медитативное состояние, и треп толстоватого юноши превращается в невнятный гул. Едва Йимми со здоровенным бутербродом, щедро намазанным горчицей, плюхнулся на переднее сиденье «сааба», как Уве пожалел, что попросил парня о помощи. В магазине оказалось не легче: едва вошли, Йимми сперва принялся бесцельно слоняться между полками, а потом со словами «Щас, только шнуры гляну» пропал и вовсе. Хочешь что-то сделать — полагайся только на себя, лишний раз убеждается Уве и направляется к кассе один. И лишь когда неопытный продавец пытается познакомить Уве с ассортиментом портативных компьютеров, а тот ревет на весь зал: «Ты чё, блин, жертва фронтальной лоботомии?» — лишь тогда толстяк спешит на выручку. Но выручать не Уве, а работников магазина. — Мы вместе, — кивает Йимми продавцу с таким выражением, словно тайным рукопожатием сигнализирует: «Не волнуйся, я — свой!» Продавец от расстройства делает долгий вдох, жалуется на Уве: — Я ему помочь хочу, а он… — Впарить мне ТУФТУ, вот чего ты хочешь! — гремит Уве, не давая тому договорить, и хватает с ближайшей полки первый попавшийся предмет с небезобидным намерением запустить в продавца. Уве даже не знает толком, что подвернулось ему под руку, вроде какая-то белая розетка — в любом случае штука довольно увесистая: продавцу мало не покажется, если что. Продавец глядит на Йимми, уголки глаз нервно дергаются — от общения с Уве тик такого свойства нападает на людей столь часто, что впору говорить о нем как о синдроме имени нашего героя. — Слушай, он же как лучше хотел, чувак, — смело встревает Йимми. — Я ему макбук показываю, а он мне: «Что у тебя за машина?» — Вполне резонный вопрос, — бормочет Уве, уверенно кивая Йимми. — А у меня нет машины! Мне машина вообще не нужна, я в принципе за экологический транспорт! — отвечает продавец, в голосе — смесь безотчетной злости с желанием спрятаться, свернувшись клубочком. Уве смотрит на Йимми и разводит руками: мол, с этим гусем все понятно. — Ну, спрашивается, как с таким разговаривать? — кивает Уве на продавца в явном ожидании немедленной поддержки. Чтоб утешить продавца, Йимми кладет тому руку на плечо и призывает Уве успокоиться и сбавить обороты. Уве, и не думая успокаиваться, возражает, что и так спокоен как слон. — А тебя где черти носили? — напускается он уже на Йимми. — А? Я-то? Да так, там мониторчики позырил — думал, свежачок какой подвезли, — оправдывается Йимми. — Тебе что, монитор нужен? — не поймет Уве. — Да нет, — пожимает плечами Йимми, как будто Уве что-то странное спросил — так Соня обыкновенно изумлялась: «А при чем тут это?» — поинтересуйся Уве, на что ей сдалась еще одна пара туфель. Продавец под это дело пытается слинять, но Уве резко выставляет ногу, отрезая ему путь к отступлению. — А ты куда? Мы только начали! Лицо у продавца становится грустным-грустным. Йимми, подбадривая юношу, хлопает его по спине: — Да не загоняйся, нам только айпад выбрать, есть у вас чё? Продавец смотрит на Уве. Смотрит на Йимми. Потом в сторону кассы, стоя возле которой пять минут назад Уве разорялся, что не возьмет «это убожество без клавиатуры». Вздохнув, собирается с духом: — А-а… Ну так пойдемте обратно к кассе. Вам насколько гигов? Шестнадцать, тридцать два или шестьдесят четыре? Уве делает страшные глаза: мол, задолбал ты уже — понапридумывают всяких бессмысленных словечек, лишь бы народ честной смущать. — Айпады различаются по объему памяти, — переводит на более понятный язык Йимми: впору переводчиком в миграционную службу поступать. — Ага, а за память эту ему небось еще хрен его знает какую прорву деньжищ отвали, — фыркает в ответ Уве. Йимми понимающе кивает, поворачивается к продавцу: