По традиции считается, что именно рождение ребенка приносит женщине реальную независимость и освобождает ее от поисков иной цели в жизни. Не замужество, а материнство превращает ее в полноценного индивида; ребенок – это ее счастье, ее оправдание. Становясь матерью, она полностью реализует свои как социальные, так и сексуальные возможности; именно в рождении детей заключается смысл и цель института брака. Рассмотрим теперь этот высший этап в развитии женщины. Глава VI. Мать Именно в материнстве женщина полностью осуществляет свой физиологический удел; это ее «природное» предназначение, поскольку весь ее организм настроен на продолжение рода. Но, как мы уже говорили, человеческое общество никогда не принадлежало природе. В частности, на протяжении последнего столетия репродуктивная функция подчиняется не только биологической случайности; она находится под контролем человеческой воли[401]. В некоторых странах официально приняты конкретные меры по «контролю за рождаемостью»; у тех народов, что находятся под сильным влиянием католицизма, к подобным мерам прибегают тайно: либо мужчина прибегает к прерванному половому акту, либо женщина после акта любви изгоняет из своего тела сперматозоиды. По этой причине между возлюбленными и между супругами возникают конфликты, ссоры; мужчину раздражает необходимость контролировать свое удовольствие; женщина ненавидит обязанность подмываться; он сердится на женщину за ее плодовитое чрево; она страшится тех ростков жизни, которые он может в ней оставить. И оба подавлены, когда, несмотря на все принятые меры, женщина «попадается» – что часто случается в странах, где методы контрацепции пребывают в зачаточном состоянии. Тогда «антифизис» принимает особенно серьезную форму – форму аборта. В странах, где допускается «контроль за рождаемостью», он тоже запрещен, но там необходимость в нем возникает гораздо реже. Но во Франции этой операции подвергаются многие женщины, и страх перед ним омрачает любовную жизнь большинства из них. Не много найдется тем, при обсуждении которых буржуазное общество исходило бы таким лицемерием: аборт – это отвратительное преступление, и говорить об этом даже намеками неприлично. Когда писатель описывает радости и муки роженицы – это прекрасно; когда же он пишет о женщине, которая сделала аборт, его тут же обвиняют в том, что он копается в грязи, представляет человечество в неприглядном свете; между тем во Франции ежегодное число абортов равняется числу новорожденных. Явление это так распространено, что его следует рассматривать как один из рисков, которые заложены в нормальном женском уделе. Однако законодательство упорно представляет его преступлением: оно требует, чтобы эта деликатная операция производилась подпольно. Нет ничего абсурднее тех аргументов, которые выставляются против легализации аборта. Упор делается на то, что это опасное хирургическое вмешательство. Однако честные врачи вслед за доктором Магнусом Хиршфельдом признают, что «аборт, сделанный в больнице рукой врача-профессионала и при соблюдении всех необходимых превентивных мер, не несет тех серьезных опасностей, о которых говорится в Уголовном кодексе». Как раз наоборот, именно в отсутствии легализации аборта содержится огромный риск для женщины. Недостаточная компетентность женщин, незаконно делающих аборты, условия, в которых производится операция, – все это порождает массу несчастных случаев, иногда со смертельным исходом. Вынужденное материнство приводит к появлению на свет хилых детей, которых родители не в состоянии прокормить и которые либо попадают в приют, либо становятся настоящими мучениками. Следует еще отметить, что общество, так рьяно защищающее права эмбриона, не проявляет никакого интереса к детям, стоит им родиться; вместо того чтобы преследовать женщин за аборты, было бы лучше направить эти усилия на реформирование такой возмутительной институции, как детский приют; ответственные за то, что дети в приютах попадают в руки мучителей, разгуливают на свободе; общество закрывает глаза на страшную тиранию в детских «воспитательных домах» или в семьях, где родители или близкие ведут себя как палачи; и если женщине отказывают в праве на плод, который она вынашивает, то почему же ребенок считается принадлежностью только своих родителей; в течение одной недели мы узнаем, что какой-то хирург, уличенный в подпольных абортах, ушел из жизни, покончив с собой, а какой-то отец, чуть ли не до смерти избивший своего сына, получил всего лишь три месяца условно. Совсем недавно по недосмотру отца от крупа умер мальчик, а одна мать отказалась вызвать врача к тяжелобольной дочери, объяснив это своим полным подчинением воле Божьей, – на кладбище дети бросали в нее камни; некоторые журналисты выступили на страницах печати с возмущением по этому поводу, а ряд вполне приличных людей, напротив, публично заявили, что дети принадлежат родителям и что всякое вмешательство со стороны неприемлемо. Газета «Се суар» пишет: сегодня «миллиону детей грозит опасность», а во «Франс суар» читаем: «Зарегистрировано пятьсот тысяч детей, которым грозит физическая либо моральная опасность». В Северной Африке арабская женщина лишена возможности делать аборт: из десяти рожденных ею детей семь или восемь умирают, и никому до этого нет дела, потому что трудные и бессмысленные беременности убивают материнское чувство. Если это нравственно, то как относиться к такой нравственности? Следует добавить, что мужчины, выказывающие наибольшее уважение к жизни эмбриона, одновременно первыми готовы отправить взрослых на войну, то есть на смерть. Практические доводы, выдвигаемые против легального аборта, беспочвенны; что же касается нравственных причин, то они сводятся к старому католическому аргументу: у зародыша есть душа; когда от него освобождаются до рождения, он остается некрещеным и его душе закрыты врата рая. Замечательно то, что Церковь разрешает уничтожение уже живущих людей: на войне или при приговоре к смертной казни; а вот к плоду во чреве Церковь выказывает беспредельное человеколюбие. Зародыш некрещеный. Как же быть тогда со священными войнами против неверных, ведь неверные тоже некрещеные, между тем их уничтожение всемерно поощрялось. Жертвы инквизиции далеко не всегда заслуживали милость Божию, так же как и преступники, приговоренные к гильотине, или солдаты, умирающие на полях сражений. Во всех этих случаях Церковь полагается на Бога, она соглашается с тем, что человек в ее руках лишь инструмент и судьба его души решается между Церковью и Богом. Зачем же тогда запрещать Богу принимать на небеса душу зародыша? Если бы церковный собор согласился на это, Бог протестовал бы не более, чем в известный период, когда индейцы уничтожались по религиозным соображениям. На самом деле мы здесь наталкиваемся на старую тупую традицию, не имеющую ничего общего с моралью. Нужно учитывать также мужской садизм, о котором у меня уже был случай рассказать. Книга доктора Руа, написанная в 1943 году и посвященная Петену, тому яркий пример: это памятник лицемерию. Доктор Руа отечески настаивает на опасности аборта, считая в то же время кесарево сечение самой гигиеничной операцией. Он хочет, чтобы аборт рассматривался как преступление, а не как проступок; он высказывается за запрет аборта даже в терапевтических целях, то есть когда беременность грозит здоровью или жизни матери; аморально делать выбор между одной и другой жизнью, заявляет он и, опираясь на этот аргумент, советует принести в жертву мать. Он заявляет, что зародыш не принадлежит матери, это самостоятельное существо. Однако те же так называемые «благомыслящие» врачи, превознося материнство, утверждают, что плод составляет единое целое с телом матери, что это не паразит, питающийся за ее счет. Мы убеждаемся, насколько жив антифеминизм, наблюдая, с каким ожесточением иные мужчины отказывают женщине во всем, что могло бы освободить ее. К тому же закон, обрекающий на смерть, на бесплодие, на болезнь огромное количество молодых женщин, абсолютно не способен обеспечить повышение рождаемости. В одном сходятся сторонники и враги легального аборта: преследование женщин за него потерпело полный крах. Согласно данным, представленным профессорами Долерисом, Бальтазаром, Лакассанем, во Франции к 1933 году насчитывалось пятьсот тысяч абортов в год; по статистике 1938 года (данные доктора Руа), их – миллион. В 1941 году доктор Обертен из Бордо сообщает, что их число колеблется от восьмисот тысяч до миллиона. Последняя цифра представляется более близкой к истине. В одной из статей газеты «Комба» за март 1948 года доктор Депла пишет: Аборт стал обычным явлением… Преследования за него практически провалились… В департаменте Сена в 1943 году из 1300 расследований 750 завершились вынесением обвинения – 360 женщин арестованы, 513 приговорены к тюремному сроку от одного до пяти и более лет – все это не так много по сравнению с предполагаемыми 15 000 абортов в пределах департамента. На его территории предъявлено 10 000 исков. И далее: Аборт, который считается криминальным, во всех слоях нашего пронизанного лицемерием общества рассматривается так же, как и распространенные противозачаточные средства. Две трети женщин, перенесших аборт, замужем… Можно сказать, что во Франции приблизительно столько абортов, сколько и появлений на свет новорожденных. Операция эта производится нередко в кошмарных условиях, и потому немало случаев, когда женщины гибнут от аборта. В Парижский институт судебно-медицинской экспертизы каждую неделю доставляют по два трупа женщин – жертв аборта; во многих случаях аборт вызывает необратимые заболевания. Иногда приходится слышать, что аборт – «классовое преступление», и это отчасти верно. Контрацепция несравненно шире распространена в буржуазной среде; наличие ванной и туалета облегчает применение противозачаточных средств, тогда как рабочие или крестьяне не имеют водопровода; девушки из буржуазной среды более осторожны; когда же у них появляется семья, то ребенок не такая тяжелая нагрузка: ведь наиболее частые причины аборта – бедность, жилищные трудности, необходимость для женщины работать вне дома. Можно сказать, что чаще всего, родив двух детей, супруги решают на этом ограничиться; то есть ужасная женщина, позволившая себе сделать аборт, и великолепная мать, качающая двух белокурых ангелочков, – это одна и та же женщина. В одном из документов, опубликованном в «Тан модерн» в октябре 1945 года и называвшемся «Общая палата», г-жа Женевьева Сарро описывает больничную палату, где она провела некоторое время и где многие лежали после выскабливания: у пятнадцати из восемнадцати был выкидыш, причем у половины – спровоцированный. На 9-й койке лежала жена грузчика Центрального рынка; от двух браков она родила десять детей, из которых в живых остались только трое; у нее было семь выкидышей, из них пять искусственно вызванных; она охотно пользовалась техникой «железного прутика» и любезно делилась своим опытом; с той же целью она пила таблетки, названия которых сообщила соседкам по палате. На 16-й койке – девочка шестнадцати лет, замужняя, у нее были похождения, она сделала аборт и после этого страдала от сальпингита. На 7-й – тридцатипятилетняя женщина, она рассказывала: «Я уже двадцать лет замужем; я его никогда не любила; двадцать лет я вела себя прилично. А три месяца тому назад у меня появился возлюбленный. Всего один раз мы были вместе, в гостиничном номере. И я забеременела… Надо же было такому случиться! Я с ним рассталась. Никто не знает об этом, ни мой муж, ни… он. Теперь все, кончено; я уж никогда не позволю. Очень мучительно… я имею в виду не выскабливание… Нет-нет, другое; это… самолюбие, понимаете». А на 14-й койке лежала женщина, которая за пять лет родила пятерых; в сорок лет она выглядела старухой. И все они относились к происходящему с покорностью, продиктованной отчаянием. «Женщина сотворена для страданий» – вот их грустные размышления. Тяжесть испытаний, выпадающих на долю женщины, зависит от ее жизненных условий. Замужняя женщина из буржуазной среды или женщина, хорошо устроенная, поддерживаемая мужчиной, женщина, у которой есть деньги и связи, имеет значительные преимущества; прежде всего она намного легче добивается разрешения на аборт «в лечебных целях»; при необходимости ей есть чем оплатить путешествие в Швейцарию, где к аборту относятся снисходительно; при современном развитии гинекологии это неопасная операция, если ее делает специалист с соблюдением всех необходимых санитарных норм и с использованием обезболивающих средств, если нужно; когда такой женщине не удается получить официальное разрешение на аборт, она прибегает к чьим-нибудь известным надежным услугам; она находит нужные адреса, у нее достаточно денег для оплаты добросовестного ухода, а главное, чтобы сделать аборт вовремя, при маленьком сроке беременности; за ней будет обеспечен соответствующий уход; некоторые из этих привилегированных считают к тому же, что подобная операция полезна для здоровья и улучшает цвет лица. Совсем иная судьба у одинокой девушки, без поддержки, без средств, она в полном отчаянии, когда вынуждена прибегнуть к «преступлению», чтобы скрыть совершенный «проступок», который ее окружение ей не простит; в такой ситуации ежегодно во Франции оказываются около трехсот тысяч служащих, секретарш, студенток, работниц, крестьянок; родить же в этом случае – порок еще более ужасный, поэтому многие положению матери-одиночки предпочитают самоубийство или детоубийство, то есть ничто, никакая мера взыскания не помешает им «расстаться с ребенком». Вот банальный случай – один из многих тысяч похожих, этот рассказ приводит в своей книге «Юность и сексуальность» доктор Липманн. Речь идет об одной берлинской девушке, внебрачном ребенке, ее отец – сапожник, мать – прислуга: Я познакомилась с сыном соседа, он был на десять лет старше… Его ласки были так новы для меня, что, признаюсь, я не могла им противостоять. Однако это ни в коем случае не было любовью. Он же настойчиво продолжал меня всячески просвещать, давал мне книги о природе женщины; в конце концов я отдалась ему. А когда после двухмесячного ожидания я получила место учительницы в начальной школе в Шпойце, я уже была беременна. В последующие два месяца у меня не было месячных. Мой соблазнитель писал, что мне абсолютно необходимо предпринять все, чтобы вызвать эти дела, пить керосин и есть хозяйственное мыло. О, я не в состоянии вам описать все мучения, все мои страдания. Я одна должна была пройти весь этот страшный путь. Страх появления ребенка заставил меня совершить ужасное. Вот откуда у меня появилась ненависть к мужчинам. Школьный священник, узнав об этой истории из случайно попавшего в его руки письма, сделал девушке серьезное внушение, и она рассталась с молодым человеком; а относиться к ней стали как к паршивой овце. Полтора года я словно прожила в исправительном доме. Позже эта девушка пошла работать няней в семью одного преподавателя и прожила у них четыре года. В это время я познакомилась с одним судьей. Встретив настоящего мужчину и полюбив его, я почувствовала себя счастливой. Я дарила ему свою любовь и отдавала всю себя. В результате в двадцать четыре года я родила здорового мальчика. Сегодня этому ребенку десять лет. Его отца я не видела девять с половиной… поскольку я считала недостаточной сумму в две тысячи пятьсот марок на воспитание ребенка, которому его отец отказывал и в имени, и в отцовстве, мы расстались. Ни один мужчина не вызывает больше во мне желаний. Чаще всего сам соблазнитель толкает женщину на то, чтобы избавиться от ребенка. Либо он бросает ее еще до того, как она обнаруживает, что беременна, либо она великодушно хочет скрыть от него свое положение, либо, наконец, она не находит в нем никакой поддержки. Нередко женщине трудно отказаться от ребенка; бывает это и потому, что она не решается сразу от него избавиться, а то и потому, что не знает надежного места, куда обратиться за помощью, или не имеет достаточно денег для этого; бывает, что время уже упущено, чтобы принимать таблетки, от которых к тому же и проку мало; так проходит время – три, четыре, пять месяцев беременности, когда наконец женщина решается предпринять меры для избавления от нее; искусственно вызванный выкидыш куда опаснее, болезненнее и морально тяжелее, чем аборт в первые недели. Женщина знает это и только из страха и отчаяния пытается избавиться от беременности. В деревне неизвестен способ введения металлического стержня с целью вызвать выкидыш; согрешившая деревенская женщина нарочно падает с чердачной лестницы, а то и бросается с высоты обычной лестницы, при этом нередко получает сильные ранения, не достигнув никакого результата; а случается, что где-нибудь под забором, в кустах, в выгребных ямах находят трупик задушенного младенца. В городе женщины друг другу помогают. Но не всегда легко найти «подпольную акушерку», еще труднее – соответствующую сумму денег; беременная женщина обращается за помощью к своей подруге или пытается справиться сама; эти доморощенные хирурги, как правило, малокомпетентны. Чтобы вызвать выкидыш, они пользуются металлическим стержнем или вязальной спицей; однажды врач мне рассказывал, как одна невежественная кухарка, намереваясь ввести себе в матку уксус, ввела его в мочевой пузырь, – страдания ее были нестерпимы. Искусственный выкидыш, вызванный грубыми средствами и с последующим плохим уходом, часто более болезнен, чем нормальные роды, следствием его могут быть нервные потрясения, доходящие до припадков, другие серьезные заболевания, он может вызвать кровотечение, грозящее смертельным исходом. Колетт рассказала в «Грибиш» о жестокой агонии молоденькой танцовщицы из мюзик-холла, которой помогла ее невежественная мать; самое распространенное снадобье, по ее мнению, – это концентрированный раствор мыла, его выпивают, а затем в течение четверти часа бегают: подобными средствами нередко можно избавить женщину от рождения ребенка, только убив ее самое. Мне рассказывали о машинистке, которая четыре дня провалялась у себя в комнате, обливаясь кровью, не пила, не ела, боясь кого-нибудь позвать. Трудно представить себе более страшную ситуацию, при которой страх смерти смешивается со страхом перед совершаемым преступлением и чувством стыда. Это испытание менее жестоко для женщин хотя и бедных, но замужних, они действуют с согласия своих мужей и не терзаются излишне: в одном благотворительном учреждении мне рассказывали, что в их «зоне» женщины помогают друг другу советами, одалживают инструменты и даже попросту ассистируют друг другу, как будто речь идет об удалении какой-нибудь мозоли на ноге. Но их физические страдания велики; в больнице обязаны принять женщину, если у нее уже начинается выкидыш; однако ее садистски наказывают, отказывая в анестезии и при болях, и при последующей чистке. Как свидетельствует Ж. Сарро, эти преследования даже не возмущают женщин, они привыкли к физическим страданиям, но их очень мучают оскорбления, которыми их осыпают. Сам факт, что женщина проделывает эту операцию тайно с сознанием, что это преступно, усиливает опасность и придает содеянному гнусный, тревожный характер. Боль, болезнь, смерть воспринимаются как наказание: им известно, что отделяет страдание от пытки, проступок от наказания за него; несмотря на риск, которому подвергает себя женщина, она считает себя виноватой, и именно такое восприятие боли и совершенного проступка делает ее переживания нестерпимо тягостными. Этот моральный аспект драмы переживается ее участницами по-разному, с большей или меньшей силой. У женщин «свободных», обеспеченных, хорошо устроенных, принадлежащих к тем кругам, где нравы не так строги, для тех, кого прошлая бедность или несчастье научили пренебрегать буржуазной моралью, вопросов не возникает: необходимо пережить неприятный момент, и нужно это сделать, вот и все. Но многие женщины запуганы моралью и очень чтят ее, хотя и не могут вести себя в соответствии с ней; они внутренне уважают закон, который нарушают, и очень страдают от совершаемого проступка; еще более они страдают оттого, что им нужно найти сообщниц. Прежде всего их унижает необходимость просить о помощи: они вынуждены кланяться кому-то в поисках нужного адреса; умолять врача, акушерку помочь им; они в страхе, что к ним отнесутся свысока, грубо; либо они вступают в позорный сговор. Специально пригласить другого совершить правонарушение – ситуация, незнакомая большинству мужчин; женщина переживает такие моменты со смешанным чувством страха и стыда. Она просит об операции, но в душе ее отвергает. Она как бы раздваивается. Очень может быть, что у нее явится спонтанное желание сохранить ребенка, которому она хотела помешать родиться; но если она решительно не настроена на материнство, она болезненно остро переживает то, к чему ей приходится прибегать. Так как если аборт – это не убийство, то его также нельзя приравнивать и к противозачаточным средствам; некий факт имел место, это безусловное начало чему-то, развитие же прерывается. Некоторых женщин преследует память о ребенке, которого не было. Хелен Дейч в «Психологии женщин» приводит пример с одной замужней женщиной, психически нормальной, которая в силу своего физического состояния дважды теряла трехмесячных зародышей, так вот она сделала две могилки, за которыми очень любовно ухаживала и после рождения своих многочисленных детей. Женщины, намеренно провоцирующие выкидыш, еще чаще испытывают чувство совершенного греха. Как бы воскресает в сердце чувство упрека, испытанное в детстве, когда ревность к новорожденному брату вызывала желание его смерти, и женщина ощущает себя виноватой, как будто она и в самом деле убила ребенка. Это чувство вины может доходить до патологически меланхолического состояния. Рядом с женщинами, которые думают, что они посягнули на чужую жизнь, есть много других, считающих, что они калечат себя; так рождается неприязнь к мужчине, который согласился или склонил женщину на эту мучительную процедуру. Х. Дейч приводит еще один пример с девушкой, очень сильно влюбленной в своего молодого человека, так она сама воспротивилась рождению ребенка, полагая, что он помешал бы их счастью, а когда вышла из больницы, навсегда отказалась видеть своего возлюбленного. Если примеры таких решительных разлук встречаются нечасто, то нередки случаи, когда женщина становится фригидной, и это не только по отношению к тому, кто стал виновником ее беременности, но и к другим мужчинам. Мужчины обычно легкомысленно относятся к аборту; они его рассматривают как одну из многочисленных жизненных сложностей, на которые сама немилостивая природа обрекла женщину: они не в состоянии осмыслить, какой ценой это дается женщине. Когда мужская этика подвергается самому решительному пересмотру, женщина отвергает ценности своей женственности, свои собственные ценности. Все ее моральное будущее поколеблено. Ведь женщине с детства твердят, что она сотворена для того, чтобы рожать детей, и всячески славят материнство; неудобства ее положения (месячные, связанные с ними болезненные состояния и т. д.), хозяйственные заботы – все оправдывает чудесная привилегия – способность рожать детей. И вот мужчина, ради сохранения своей свободы и чтобы не усложнять себе жизнь, свое положение на работе, требует от женщины отказаться от ее триумфа как самки. Ребенок уже не бесценное сокровище: рожать детей совсем не святое дело; эта пролификация, размножение, рассматривается как нечто случайное, неприятное, имеющее отношение к изъянам женской природы. Ежемесячная повинность, связанная с менструацией, кажется женщине чем-то благословенным, и вот она с тревогой ожидает этого появления крови, которое в свое время, в детстве, повергло ее в ужас, а ее утешили, предрекая радости деторождения. Даже соглашаясь на аборт, желая его, женщина все равно его воспринимает как травму, как ущерб, наносимый ее женской природе, и доходит до того, что начинает смотреть на свой пол как на проклятие, своего рода недуг, опасность наконец. Травмированные абортом, некоторые женщины, дойдя до крайней степени самоотрицания, становятся лесбиянками. Мужчины, для своего еще большего преуспеяния, принуждая женщину приносить в жертву возможности своей плоти, вместе с этим разоблачают все лицемерие морального кодекса, придуманного самцами. Мужчины повсеместно запрещают аборт, но, когда дело касается кого-то лично, аборт оказывается весьма удобным решением; их не смущает это вопиюще циничное противоречие; мужское двуличие женщина переживает своей израненной плотью; как правило, женщина застенчива и не находит в себе силы решительно восстать против мужского лицемерия; она считает себя жертвой несправедливости, делающей ее без вины виноватой, чувствует себя опороченной, оскорбленной; именно в ней конкретно и непосредственно содержится мужской грех; мужчина совершает грех, но тут же от него отделывается, перекладывая его на плечи женщины; он ограничивается словами утешения, иногда мольбами, порою действует угрозами, урезониванием или приходит в ярость; все это он тут же забывает, а ей остается переводить все услышанное в боль и кровь. Бывает, что мужчина вовсе не говорит ни слова, просто уходит, и все; но его молчание, его побег уличают его с еще большей беспощадностью, чем весь моральный кодекс, составленный мужчинами; нечего и удивляться «аморальности» женщин, излюбленной теме всех женоненавистников; как же женщинам не испытывать органического неприятия к высокомерным принципам, громко провозглашаемым мужчинами и тайно ими же нарушаемым? Женщины постигают науку не верить мужчинам ни когда те превозносят женщину, ни когда возвеличивают мужчину; единственно верным остается одно – это опустошенная и кровоточащая утроба, это красные кусочки жизни, это отсутствие ребенка. И «понимать» все женщина начинает с первого аборта. Для большинства из них мир уже никогда не будет прежним. И все-таки из-за плохого распространения противозачаточных средств аборт во Франции сегодня – единственный открытый путь для женщины, которая не хочет рожать детей, обреченных умереть в нищете. Штекель во «Фригидной женщине» очень верно говорит: «Закон о запрете абортов аморален, потому что он будет нарушаться непременно, ежедневно, ежечасно». * * * «Контроль за рождаемостью» и легальный аборт позволили бы женщине свободно принимать свое материнство. В действительности плодовитость женщины определяется отчасти ее собственной волей, отчасти случаем. Пока искусственное оплодотворение не вошло в повседневную практику, случается, что женщина хочет иметь ребенка и не рожает – то ли из-за отсутствия связи с мужчиной, то ли потому, что ее муж бесплоден или сама женщина нездорова. С другой стороны, женщина нередко оказывается вынужденной рожать против своего желания. Беременность и роды переживаются женщинами по-разному, иногда между этими двумя стадиями возникает как бы бунт, иногда смирение, удовлетворение, восторг. Следует учитывать, что решения, принимаемые молодой матерью, и чувства, в которых она признается, не всегда соответствуют ее сокровенным желаниям. Мать-одиночка может быть стеснена материально, ее может угнетать новая, внезапно появившаяся нагрузка, хотя она и не расстраивается так откровенно и даже видит в своем ребенке исполнение тайно взлелеянной мечты; напротив, молодая замужняя женщина, с радостью и гордостью относясь к своей беременности, втайне может бояться ее, порою она ей становится ненавистна, ее мучают наваждения, галлюцинации, детские воспоминания, в которых она же сама себя не узнает. Это одна из причин, делающих женщин в этом положении скрытными. Их неразговорчивость объясняется отчасти тем, что им нравится окружать себя таинственностью, своим поведением показывать, что все это могло произойти только с ними, но, с другой стороны, они как бы выбиты из колеи противоречивыми чувствами, которые их переполняют. «Тревоги, вызванные беременностью, – это как сновидение, которое исчезает так же быстро, как память о боли во время родов»[402], – сказала одна женщина. Беременность проявляет в женщине такие качества, которые самой природой своей обречены на забвение. В детские и девические годы женщина проходит ряд фаз на пути к материнству. Для крошки – это чудо, это игра: кукла для нее дитя, в будущем ребенке она предчувствует кого-то, кто будет в ее власти, в ее полном владении. Девушка же видит в нем некую угрозу сохранения целостности своей бесценной личности. При этом она либо безоговорочно отказывается от материнства, как это делает героиня Колетт Одри, поверяющая нам: Когда я видела ребенка, играющего в песке, я испытывала к нему неприязнь за то, что он появился из женщины… Не меньшую неприязнь я питала к взрослым, которые верховодили над детьми, заставляли пить слабительное, шлепали их, одевали, всячески унижали: мне неприятно мягкое женское тело, всегда готовое наплодить новых деток, и мужчины, с независимым видом и чувством удовлетворения взирающие на всю эту плоть из женщин и детей, им принадлежащих, мне не кажутся привлекательными. Мое тело принадлежало мне одной, я любила его только загорелым, блестящим от морской соли, поцарапанным утесником. Оно должно оставаться крепким и герметически закрытым[403]. Либо она хочет забеременеть и одновременно этого боится, что приводит к страхам и тревогам, связанным уже с самой беременностью. Встречаются девушки, которым нравится исполнять роль матери, но они еще не готовы взять на себя такую ответственность. Это как раз случай с Лидией, который приводит Х. Дейч. Лидия в шестнадцать лет поступила бонной в семью иностранцев, преданно и заботливо относилась к доверенным ей детям; для нее это было продолжением детской игры, где она вместе со своей мамой изображала семейную пару, воспитывала ребенка; внезапно она теряет интерес к своей работе, к детям, начинает гулять, занимается флиртом; пора игр закончилась, девушку уже заботит ее собственная настоящая жизнь, и материнство в ней пока занимает мало места. Некоторые женщины всю жизнь сохраняют желание как старшие воспитывать детей, но питают ужас к биологическому акту родов: они становятся акушерками, медсестрами, учительницами; это очень преданные тети, но они отказываются производить на свет ребенка. Другие, не отвергая категорически материнства, поглощены любовной жизнью либо деловой карьерой, занимающей большое место в их жизни. Бывает, женщины опасаются, что ребенок окажется нагрузкой для них или для их мужа. Нередко женщина не беременеет оттого, что не вступает с мужчиной в сексуальные отношения или умело пользуется средствами, контролирующими рождаемость; но есть другие случаи, когда женщина неосознанно боится ребенка, это уже процесс психической защиты, и он мешает зачатию; иногда у женщины наблюдается функциональное расстройство нервного происхождения, здесь даже и медицинский осмотр не даст ответа на вопрос, почему женщина не беременеет. Доктор Артус в «Браке» наряду с другими приводит следующий поразительный пример: Г-жа X. была не готова к семейной жизни; мать часто рассказывала ей о самых разных и страшных случаях, связанных с беременностью. Когда г-жа X. вышла замуж, на следующий же месяц ей показалось, что она беременна; это ее испугало; то же случилось через три месяца: опять страх. Год спустя она обратилась за консультацией к гинекологу, который ни у нее, ни у ее мужа не обнаружил причин бесплодия. Через три года эта женщина обратилась к другому врачу, а тот ей сказал: «Вы забеременеете, когда меньше будете думать и говорить об этом…» После пяти лет супружеской жизни г-жа X. и ее муж смирились с тем, что у них не будет детей. Ребенок у них родился через шесть лет. Приятие зачатия или отказ от него определяется теми же факторами, что и отношение к беременности вообще. Во время беременности оживают детские мечты о ней и тревоги девического периода; беременность переживается по-разному в зависимости от отношений женщины с матерью, с мужем, к себе самой. Готовясь стать матерью, женщина как бы попадает на место той, которая ее родила: тут происходит ее полное освобождение. Если женщина истинно хочет беременности, она обрадуется ей и переживет ее нормально, без чьей-либо помощи; если же она признает верховенство над собой, принимает его, тогда она охотно отдаст себя в материнские руки; новорожденный ей будет казаться братом, сестрой, но только не собственным ребенком; есть и такое, когда беременность желанна для женщины, но в то же время женщина не может одолеть какой-то страх, она боится, что ребенок, вместо того чтобы освободить, закабалит ее, – эта боязнь бывает столь сильной, что может послужить причиной выкидыша. Х. Дейч рассказывает об одной беременной молодой женщине, предполагавшей после родов отправиться с мужем в поездку, ребенок бы в этом случае остался у ее матери, – эта женщина родила мертвого ребенка, при этом она поразилась, что не так сильно оплакивает его, хотя прежде очень хотела ребенка; оказывается, мысль поручить ребенка матери, которая использует его, чтобы помыкать ею, приводила ее в ужас. Девушка порою испытывает чувство вины по отношению к матери; если оно сохраняется, то, став женщиной, она начинает воображать, что над ее потомством или над ней самой тяготеет проклятие и она или умрет в родах, или ребенок родится мертвым. Именно у молоденьких женщин это чувство собственной вины часто чревато страхом за исход беременности. На примере, приведенном Дейч, видно, как пагубно может сказаться отсутствие близости с матерью: Миссис Смит, младшая в многодетной семье, где был всего один мальчик, появилась на свет, не доставив радости матери, ожидавшей сына; она, казалось бы, не очень страдала от отсутствия материнской любви благодаря привязанности отца и одной из старших сестер. Когда же она вышла замуж и сама ждала ребенка, то ненависть, некогда испытанная ею к матери, вызвала в ней чувство неприятия самой мысли о материнстве, а ведь она очень хотела ребенка; за месяц до срока она родила мертвого ребенка. При повторной беременности ее не покидал страх перед новой неудачей; к счастью, одна из ее близких подруг также забеременела; ее мать, очень сердечный человек, бережно опекала обеих беременных женщин; однако подруга должна была родить на месяц раньше, и миссис Смит очень пугалась при мысли, что ей придется дохаживать беременность одной; ко всеобщему удивлению, подруга переходила лишний месяц[404], и обе женщины разродились в один день. Подруги договорились зачать следующего ребенка в один и тот же день, и миссис Смит совершенно спокойно переносила свою новую беременность. Случилось так, что на третьем месяце беременности подруга уезжает из города; в день, когда это становится известно миссис Смит, у нее происходит выкидыш. У нее никогда больше не было других детей; неблагоприятная память о матери лежала на ней тяжелым бременем. Не менее важно и отношение женщины к отцу ребенка. Взрослая женщина, независимая, может захотеть ребенка только для себя; я знала одну такую, у которой глаза загорались при виде мужчины, оцениваемого ею как красивый самец, не потому, что он вызывал у нее чувственные переживания, а потому, что его данные ей представлялись ценными для производителя, – это тип женщин-амазонок, с энтузиазмом относящихся к чуду искусственного оплодотворения. Если отец ребенка живет вместе с ними, ему все равно отказывают в каком бы то ни было праве на потомство, они стремятся – такова мать Пола в «Сыновьях и любовниках» – образовать со своим малюткой замкнутую пару. Однако в большинстве случаев женщине нужна поддержка мужчины, чтобы принять новую для себя ответственность; только если мужчина отдает всего себя ей, женщина с радостью отдает всю себя ребенку. Если женщина еще дитя и к тому же застенчива, она особенно нуждается в помощи мужчины. Та же Х. Дейч рассказывает об одной пятнадцатилетней женщине, беременной от своего шестнадцатилетнего мужа. В детском возрасте она любила крошек и помогала матери ухаживать за своими маленькими братьями и сестрами. Став же матерью двух детей, она растерялась. Она требовала, чтобы муж был постоянно рядом; ему пришлось найти работу, позволявшую много времени проводить дома. Она жила в постоянной тревоге, преувеличивая серьезность детских ссор, придавая чрезмерное значение малейшим инцидентам в повседневной жизни детей. Немало молодых матерей требуют от своих мужей помощи в таком объеме, что те бегут от домашнего очага, угнетаемые непомерными заботами. Х. Дейч приводит много любопытных случаев, вот один из них: Молодой женщине, замужней, показалось, что она беременна. Это доставило ей огромную радость; между тем ее муж был в отъезде, и она позволила себе небольшое любовное похождение, не опасаясь за последствия ввиду беременности; но вот муж возвращается, возобновляется их близость, немного позже эта женщина понимает, что ошиблась относительно даты зачатия: она приходилась на время отсутствия мужа. Рождается сын, и женщина себя спрашивает, чей он, кто его отец – ее муж или случайный любовник; дело доходит до того, что она уже не способна испытывать материнские чувства к когда-то такому желанному ребенку; в смятении, несчастная, она обращается к психиатру, интерес к новорожденному появляется, только когда ей удается заставить себя считать отцом ребенка своего мужа. Чувства женщины, любящей своего мужа, нередко зависят от его чувств; если муж испытывает гордость, узнав о беременности жены, то и она воспринимает свое положение с радостью; если же ему это только докучает, то и женщиной овладевает уныние. Иногда ребенка хотят ради упрочения связи или замужества, и тогда отношение к нему может зависеть от успеха или провала плана женщины. Если же женщина враждебно относится к мужу, тут могут быть разные ситуации: ребенок поглотит ее полностью, а его отца она отстранит от него, другой вариант – когда женщина свою ненависть к мужчине переносит на ребенка. Г-жа Г. Н., о первой брачной ночи которой мы рассказывали со слов Штекеля, забеременела сразу же и всю свою жизнь ненавидела дочь, зачатую в момент, когда она испытала ужас от грубости мужа в первую ночь их близости. Софья Толстая в своем дневнике тоже пишет, что двойственное отношение к мужу отразилось на ее первой беременности: Всему виновата беременность – но мне невыносимо и физически, и нравственно. Физически я постоянно чем-нибудь больна, нравственно страшная скука, пустота, просто тоска какая-то. Я для Левы не существую… Ничего веселого я не могу ему приносить, потому что я беременна. В своем положении она испытывает только удовольствие мазохистского свойства, – вероятно, неудачно сложившиеся любовные отношения с мужем вызвали в ней чисто детскую потребность в самонаказании. 22 мая 1863 года: Я все больна теперь со вчерашнего дня. Выкинуть боюсь, а боль эта в животе мне даже доставляет наслаждение. Это, бывало так, ребенком сделаешь что-нибудь дурно, мама простит, а сам себе не простишь и начинаешь сильно щипать или колоть себе руку. Боль делается невыносимая, а терпишь ее с каким-то огромным наслаждением… воротится здоровье, будет ребенок, воротится и физическое наслаждение, – гадко!.. И все мне кажется таким скучным. И часы даже жалобно бьют, и собака скучная… и все умерло. А если Лева… Но главным образом беременность – это драма, переживаемая женщиной внутри себя; женщина ощущает беременность и как обогащение, и как потерю; зародыш составляет часть ее, и одновременно он, как паразит, эксплуатирует ее; она им владеет и сама в полной его власти; в нем все ее будущее; вынашивая его, она чувствует себя огромной, как вселенная; но само это богатство ее уничтожает, у нее ощущение, будто она сама – ничто. Появится новая жизнь и оправдает ее собственное существование, это наполняет ее гордостью, но в то же время она чувствует себя игрушкой каких-то темных сил, ее раздирают сомнения, над ней как бы совершается насилие. Но что особенно необычно в беременной женщине – это тело, сохраняющее природные свойства: оно сгибается при тошноте, недомогании; оно уже существует не только для себя и от этого становится, как никогда, объемистым. Когда ремесленник, человек действия, превосходит себя, в этом превосходстве сохраняется субъективность, индивидуальность, у будущей же матери исчезает противопоставление субъекта объекту; женщина и ребенок, из-за которого ее тело раздулось, составляют непостижимую пару, объединенную жизнью; в плену у природы, женщина одновременно и растение и животное, коллоидный склад, наседка и яйцо; ее эгоистичное тело пугает детей, у молодых людей вызывает ухмылку; потому что она, будучи человеческим созданием, сознательным и свободным, стала пассивным инструментом жизни. Жизнь в обычном понимании – всего лишь условие существования; в беременности проявляется ее творческая сущность; но это своеобразное творчество, оно зависит от случайности и от определенного действия. Есть женщины, для которых радости вынашивания ребенка и кормления его грудью так велики, что они хотели бы их бесконечно повторять; как только ребенок отнят от груди, у них появляется чувство лишения. Женщины этого типа скорее «наседки», чем матери, они жадно стремятся отказаться от свободы в пользу своего тела: пассивная плодовитость, как им кажется, сама по себе оправдывает их существование. Если же их тело совершенно инертно, иного пути проявить превосходство, даже малое, им не дано; они становятся ленивыми и скучными, но, как только внутри проявился росток, женщина уже – родоначальница, источник, цветок, она затмевает самое себя, она – и движение к будущему, и физически ощутимое настоящее. Чувство, будто тебя лишили чего-то, которое появилось, когда ребенка отняли от груди, исчезает; она снова погружается в поток жизни, становится частью целого, звеном в непрерывной цепи поколений, плотью, которая живет для другой плоти и при ее помощи. Полное слияние – обрести которое женщина надеялась в объятиях, но только приблизилась к нему – она получает, когда чувствует ребенка в своем тяжелом животе или когда прижимает его к своей полной молока груди. Она уже не какой-то объект, подчиненный некоему субъекту; она и не субъект, обеспокоенный проблемами собственной свободы, она – это непостижимая реальность, которая зовется жизнью. Наконец-то ее тело принадлежит ей, поскольку оно принадлежит ее ребенку. Общество признает, что женщина имеет право на вынашиваемого ребенка, более того, придает этому праву священный характер. Грудь, считавшаяся выражением эротики, теперь выставлена напоказ, это источник жизни даже на картинах религиозного содержания. Пресвятая Дева Мария, которая умоляет Сына пощадить человечество, представлена с обнаженной грудью. Отчужденная в своем теле и в своем социальном достоинстве, женщина-мать строит утешительные иллюзии, чувствует себя бытием-в-себе, готовой ценностью. Но это лишь иллюзия. Ибо на самом деле женщина не делает ребенка; он сам делается внутри ее; ее плоть производит только плоть; женщина не способна обосновать чье-либо существование, оно будет шагом самостановления; в свободных сотворениях объект рассматривается как ценность и облачается в одежды необходимости: пока ребенок не покинул чрева матери, необоснованно его рассматривать как ребенка, это всего лишь немотивированное размножение способом деления клеток, это голый факт, случайность которого симметрична случайности смерти. У матери могут быть свои причины хотеть просто ребенка, но она не сможет передать этому другому, который появится завтра на свет, свой собственный смысл жизни; она рождает его в его самой общей телесности, а не в единичности его существования. Именно это имеет в виду героиня Колетт Одри, когда говорит: