– Второй год, госпожа баронесса. – Полагаю, вы мечтали о большем, чем сопровождать кого-то на вокзал, – заметила баронесса Корф, испытующе глядя на своего гостя. Молодой человек смущенно улыбнулся. – О сударыня, я, конечно… С другой стороны, никогда нельзя знать наверняка, где понадобится твое содействие… Я прекрасно сознаю, что у меня еще мало опыта для того, чтобы выполнять серьезные поручения… – Вы давно знаете Сергея Васильевича? – Нет, госпожа баронесса. Я впервые услышал о нем от господина Осетрова. – Он был сильно недоволен тем, что господин Ломов пропустил поезд и остался в Париже? – Я бы сказал, что господина Осетрова не волновал пропущенный поезд, – медленно проговорил Елагин, глядя на Амалию. – Куда больше его рассердило то, что он назвал самоуправством. – То, что Сергей Васильевич стал расследовать гибель полковника? – Да. Господин Осетров написал ему письмо – довольно резкое, насколько я могу судить. – Откуда вам это известно? – Господин Осетров поручил мне доставить его послание господину Ломову. Ой, как интересно. А ведь Осетров не упоминал ни о каком послании, только о том, что Елагин сопровождал Ломова на Северный вокзал. – И вы доставили письмо Сергею Васильевичу? – спросила Амалия. – Да. – И тогда же познакомились с ним, верно? – Да. – Когда это было? – Дайте-ка подумать… Да, точно, в пятницу. За день до отхода Северного экспресса, на который Сергей Васильевич все-таки сел. – Скажите, Виктор Иванович, какое он на вас произвел впечатление, когда вы впервые его увидели? Елагин замялся. – Сергей Васильевич – очень своеобразный человек, – проговорил он наконец. – Неужели он обругал Осетрова? – Э-э… Боюсь, сударыня, я не могу этого повторить, – ответил молодой человек, краснея. – Сергей Васильевич прочитал вслух несколько фраз из письма… вот откуда мне известно, что оно было довольно резким. А потом господин Ломов… – Полагаю, он сказал, что господин Осетров может подтереться своим письмом, – заметила Амалия. – Или сделать с ним что-нибудь похуже… Елагин издал горлом какой-то булькающий звук и уставился на собеседницу, не веря своим ушам. – Было такое? Ну же, Виктор Иванович… – Было, – выдавил из себя молодой человек. – Как Сергей Васильевич держал себя во время вашей первой встречи? – Боюсь, мне не с чем сравнивать, сударыня. Я ведь не имел чести знать его прежде. – Может быть, он производил впечатление человека, который опасается кого-то или чего-то? – По-моему, – сказал Елагин после паузы, – Сергей Васильевич вообще никого не опасался. По крайней мере, он производил именно такое впечатление. – Он жил в гостинице «Нева» на улице Монсиньи. Когда вы приходили к нему и когда уходили, вы не обратили внимания, может быть, кто-то наблюдал за его номером? Или просто околачивался поблизости? – Я уже думал об этом. Но нет, я ничего такого не заметил. – В разговоре Сергей Васильевич упоминал о полковнике Уортингтоне? Говорил о дуэли, о том, что с ней что-то не так? – Нет, сударыня. Вообще наша беседа получилась короткой. Я представился и передал ему письмо. Он прочитал его, некоторые фразы повторил вслух, потом… потом грубо сказал, что господин Осетров может сделать со своим письмом. «Передай этому любителю просиживать штаны в уютном кабинете, – сказал мне господин Ломов напоследок, – что я ему не подчиняюсь и чихать хотел на его указивки». – Узнаю стиль Сергея Васильевича, – пробормотала Амалия. – Не указания, а именно указивки… Что было дальше? – Дальше, сударыня, я откланялся и ушел. По правде говоря, оказавшись за дверью, я вздохнул с облегчением. Не сочтите за дерзость, но… – Я вполне вас понимаю, – успокоила собеседника Амалия. – Когда господин Осетров известил вас, что вы должны будете сопровождать Сергея Васильевича на Северный вокзал, вы, вероятно, не испытали особого восторга? – Боюсь, что нет. – Каким вам показался Сергей Васильевич в вашу вторую встречу? – Таким же, как и в первую. Он абсолютно не производил впечатления человека, который чего-то опасается или боится. Я имел несчастье сказать ему, что мне нравится Париж и я нахожу Эйфелеву башню смелым творением. Сергей Васильевич возразил, что Париж – та же деревня и что значение Эйфелевой башни – отвлекать людей от их забот. По-моему, ему просто нравилось мне противоречить. Не думаю, чтобы он воспринимал меня всерьез. Как Осетров охарактеризовал Елагина – трезвомыслящий? Действительно, весьма трезвомыслящий молодой человек. Амалия взглянула на собеседника с невольным одобрением. – Вы ехали в наемном экипаже? – спросила она. – Да. – У вас не возникло впечатления, что за вами кто-то следил? – Нет. – А у Сергея Васильевича? – По-моему, нет. Я хочу сказать, если бы он заметил слежку, он бы насторожился, верно? И я бы это заметил. – Но вы ничего не заметили? – Нет. По-моему, он был рад, что вскоре вернется в Петербург. И он выглядел и вел себя абсолютно естественно. Амалия задумалась, машинально мешая ложечкой остывший чай. Ну и что такого особенного она узнала, настояв на беседе с Елагиным? Что Осетров был недоволен, что он прислал Сергею Васильевичу резкое письмо и что Виктор Иванович не заметил абсолютно ничего подозрительного или угрожающего. – Вы остались на перроне до отхода поезда? – спросила она. – Согласно полученным мной от господина Осетрова инструкциям. Я ведь должен был убедиться, что господин Ломов… э… словом, что ему не взбредет в голову покинуть поезд. – Скажите, Виктор Иванович, вы хорошо видели его вагон? – Разумеется. Я остался стоять возле него. – Скажите, когда прозвучал сигнал к отправлению и состав тронулся, кто-нибудь пытался вскочить в поезд? – Нет. – Вы уверены? Может быть, кто-то пытался запрыгнуть не в вагон Ломова, а в другой… – Нет, госпожа баронесса. Я бы заметил, если бы что-то такое имело место. Но никто не пытался догнать поезд. – То есть все было как обычно: последний свисток, паровоз тяжело трогается с места, набирает скорость, вагоны плывут мимо вас… – Да, сударыня, все именно так и было. Паровоз шипел и плевался паром, вагоны стали удаляться от меня, и последний раз я увидел Сергея Васильевича, когда он сидел у окна купе и говорил с кем-то. – Говорил? – Да, он сидел, повернув голову, и явно обращался к кому-то. А что? – С кем он мог говорить? Он ехал в купе один. – Может быть, к нему зашел кондуктор? – Зачем кондуктору входить в купе, если поезд еще не отошел от вокзала? – Я не знаю, – удрученно пробормотал Елагин. – Я просто не обратил внимания… Мне казалось, это неважно… – Вы видели, с кем говорил Сергей Васильевич? – Нет, сударыня.