– Вивург, ты хотел нового раба. Вот он, владей. – Он знает наш язык? – сквозь ленивый зевок спросил лежащий. – Нет, но арабский понимает, так что сможешь им управлять свободно. Затем, улыбнувшись и взяв де Савьера за лицо, добавил: – Он у нас послушный. И вышел. Вивург перевел взгляд на новую собственность. – Тамим, покажи ему, как поднимать крылья шатра. А ты, – он указал пальцем на раба, – отныне каждое утро с восходом солнца будешь их поднимать, с закатом – опускать. Вообще-то это дело женщин, но я слишком люблю свою Тамим. Затем новоявленный хозяин протянул руку к лежавшей чуть в стороне одежде, и та, приподнявшись над ковром, плавно проплыла к девушке. Так он маг! Коллега, демон побери! Что же, извлечем из ситуации хоть каплю пользы, попробуем хоть чему-нибудь новому научиться. В этот момент воздушный кулак ударил в живот, бросил на землю, скрутил тело. – Я, кажется, что-то сказал. – Да, гос… о… господин, ох… уже иду, господин. – То-то же, – самодовольно усмехнулся Вивург, с интересом наблюдая, как раб с трудом, превозмогая боль, поднимается и ковыляет помогать уже одевшейся Тамим. А потом началась работа раба. Оказывается, лагерь стоял не просто так, а у глубокого колодца с мутной, но все же водой. Пять палаток, двадцать кочевников. Все, кроме прекрасной Тамим, мужчины. И для всех надо было набрать воды, ухаживать за животными, чистить посуду. И ходить по раскаленному на солнце песку, от нестерпимого жара которого лишь едва-едва защищала рваная и разбитая обувь, больше похожая на простые тапочки. В общем, этот день был вполне свободным, прошедшим под жуткий аккомпанемент криков, перешедших вначале в хрипы, а потом просто в мычание. В клане, помимо закопанных, было еще пять рабов. Одетых в обноски мужчин с потухшими взглядами. У одного, иссохшего, обгоревшего на солнце до черноты, во весь лоб, прямо над бровями пролегла жуткая полоса омертвевшей кожи. Что это – де Савьер понял, лишь когда солнце склонилось к закату. Вивург аккуратно срезал полоски высохшей кожи с голов наказанных и приказал своему рабу откопать, развязать и поставить на ноги несчастных. У них также на лбу появилась полоса омертвевшей кожи. Это были уже не люди. Все человеческое ушло из их душ, оставив лишь вечный, непреходящий страх и абсолютную покорность. Они уже никогда и никому не смогут возразить. Двое. Третий же… он сошел с ума. Вивург подошел к нему, достал узкий стилет и хладнокровно, словно в соломенный сноп, воткнул несчастному в сердце. Тот умер мгновенно. – Гед, оттащи подальше, закопай. И ушел не оглядываясь. Уверенный, что после такого урока раб не осмелится ослушаться. На следующий день де Савьер почувствовал все прелести рабской жизни – стойбище сворачивалось. Надо было стянуть и сложить в тюки бычьи шкуры, накрывавшие палатки, скатать ковры и упаковать в кофры немудреное имущество. Сами кочевники лишь командовали да несильно лупили палками нерадивых. Особенно весело развлекалась Тамим, ловко орудуя верблюжьей плеткой, оставлявшей на спинах рабов кровавые полосы. Такое небрежное отношение к имуществу не понравилось Вивургу, который мягко обнял девушку за плечи и отвел в сторону. Когда все было закончено и имущество уложено на животных, кочевники уселись на тех верблюдов, что остались свободными. В синих одеждах, с лицами, укрытыми так, что виднелись одни глаза, с длинными мечами на боку они смотрелись героями пустыни. И караван тронулся. Предоставить транспорт рабам, разумеется, никто не подумал, хотя свободные от груза животные были. Ничего. Так дойдут. Под палящим солнцем люди начали падать уже через пару часов. Только тогда, наскоро приведя в чувство, их посадили на свободных ослов. Логично. Одна скотина не должна излишне утомлять другую. К вечеру караван подошел к границе пустыни. Вначале на песке появились мелкие пятна пожухлой травы. Потом ее стало больше, больше. А там и кусты, и даже деревья. Пальмы, оливковые деревья с перекрученными, словно завязанными в узел стволами, невероятные, словно сказочные, кипарисы с голубой листвой. Здесь было главное стойбище клана. Длинные ряды палаток, шумная ребятня, как саранча, сбежавшаяся к каравану поглядеть на покупки, за которыми и уезжали в Тунис мужчины. И напроказить, какие ж дети без этого. В рабов полетели мелкие камушки, бившие больно, но не опасно. Девчонки и мальчишки весело кричали на своем языке, тыкали в рабов пальцами, но без разрешения взрослых близко к ходячему имуществу не подходили. И тут началось. Надо все разгрузить, палатки заново установить, в палатках порядок навести, грузы разнести по стойбищу… Когда наступила ночь, рабы уснули прямо на земле, кто где стоял. Им палатка не полагалась. И пошла суровая рабская жизнь. Правда, де Савьер, как личный раб Вивурга, от многих работ оказался освобожден. Но легче от этого не стало. Как когда-то в Сен-Беа ему помогал сержант Ажан, так здесь он прислуживал местному магу. Переносил мишени, бегал осматривать результаты. Но этот маг оказался на всю голову отмороженным экспериментатором. Ему мало было поднять и переместить предмет, ему интересно было, как быстро предмет полетит, с какого расстояния человек сможет от него увернуться и сможет ли вообще. И эти предметы летели в раба, сбивали с ног, ломали ребра, выбивали зубы. Один раз бревно, внезапно изменив направление полета, выбило глаз. Хорошо еще, что рабовладелец попался рачительный, заботящийся о сохранности имущества. И с дикой болью, но срастались ребра, словно ломая челюсть, вырастали новые зубы. А страшную, разрывающую тело пытку выращивания нового глаза де Савьер во всех подробностях будет помнить до самой смерти. Отсутствие магии? Об этой мелочи забитый и изломанный раб даже не вспоминал. Когда обессиленный от такого лечения, он возвращался в стойбище, начинались новые страдания. И кочевники, и другие рабы были убеждены, что вот именно этому Геду досталась легкая жизнь. Ни тяжелых работ, ни плеток хозяев. А это несправедливо. Значит, несправедливость надо устранить! И обнаруживались в миске с жидкой похлебкой скорпионы, из темноты прилетал камень под заливистый детский смех, ночью под боком оказывалась колючка, загнутые иглы которой приходилось выдирать с кусками кожи. Но время шло. Когда на двадцать восьмой день рабства де Савьер, изодранный, забитый и исхудавший шел за Вивургом на очередное магическое исследование, как на очередную казнь, он вдруг почувствовал, как мир вновь заиграл яркими, живыми красками. Это было как наваждение! Внезапное и прекрасное! Исчезла ставшая привычной боль от солнечных ожогов, от раскаленного песка, сжигающего вечно босые ноги. Он вновь увидел, как текут соки в стволе стоящей рядом пальмы, как внимательно смотрит на него шакал, притаившийся за соседним кустом. Еще не осознав, что это, впервые за долгое время вдохнул полной грудью, почувствовав, как с жарким пустынным воздухом в него вливается сама жизнь! И лишь потом понял – тридцать дней прошло. В постоянной боли и унижениях раб потерял счет времени, а оно шло, как и было положено от сотворения мира. И вот к нему снова вернулась магия. Возвратившийся маг свернул в сторону, поднялся на пригорок и сел на вершине, с наслаждением повернув лицо к животворящему солнцу, которое отныне не могло причинить ему зла. О как интересно! Даже не поворачивая головы, маг знал, что идущий сзади Вивург остановился, приготовил наказующее заклятье… Ну-ну, бывший господин, давай сразимся! Ох, как я соскучился по настоящей схватке. Ну же, начинай! И поверь, я знаю, чем ответить, тебе понравится. Я готов! Но удара не последовало. Де Савьер не видел, но знал – его противник подходит ближе, еще ближе… Ну? – Простите нас, господин! Маг неторопливо обернулся. Вивург стоял на коленях, сняв с головы неизменный платок, что для кочевника было равнозначно согласию на смерть. – Простите нас, господин. Мы были жестоки, вы вправе нас наказать. Но пощадите клан. Умоляю, возьмите мою жизнь, возьмите жизнь вождя, но пощадите клан. Бывший хозяин согнул спину, уставился в землю, не смея поднять глаза. Назад к стойбищу они шли рядом. Со стороны могло показаться, что беседуют старые друзья. Один в обносках, другой в роскошном синем халате из дорогущей ткани. – Как ты узнал? – Радуга мага, господин. Мы называем это радугой мага. Вчера, даже сегодня утром ее не было. А сейчас – есть. Яркая, сильная. Вы могучий маг, господин. Мне с вами не сравниться. Радуга магов? Интересно. Как-то давно, крепко выпив, де Камбре, тогда еще просто Ажан, проговорился, что тоже видит что-то такое, он еще называл это аурой. Значит, она все же существует. И маги востока могут ее видеть… интересно… У де Савьера вдруг проснулся зуд экспериментатора. Он создал заклятье воздушного кулака, впрочем, не сильное, и медленно направил его на Вивурга. Тот упал, обалдело уставившись на обидчика. – За что? Я что-то сделал не так? Вспомнив былые унижения, маг равнодушно пошел дальше. Интересно. Кочевник должен был увидеть заклятье, но не увидел. Зато увидел эту радугу мага. И сила его никуда не делась. Что же получается – у магии не две, а три составляющие? К силе и способности видеть заклятья добавляется способность видеть ауры? Однако здесь есть над чем подумать. Потом, в тиши лаборатории. А сейчас надо, как говорит де Камбре, брать быка за рога. Маги вошли в шатер вождя беспрепятственно. Тот вскочил с ковра, сжал кулаки… и замер. Не мог пошевелиться. Лишь глаза бешено вращались, да покраснело от гнева лицо. – Вивург, успокой человека. У тебя пять минут, потом успокаивать начну я. Кочевник что-то заговорил на своем языке, который де Савьер за неполный месяц так и не научился понимать. Очень скоро глаза вождя перестали вращаться, лицо посветлело, дыхание выровнялось. Убедившись, что вождь осознал свое положение, маг сделал рукой какое-то замысловатое движение, сняв заклятье недвижимости. – Ну что, уважаемый, поговорим? – У меня есть выбор? – Разумного – нет. И я рад, что ты, – он намеренно перешел на «ты», – это понимаешь. Сядь спокойно на ковер, все будет хорошо. Вивург, оставь нас. Когда тот вышел, шатер вождя накрыл купол тишины, потом де Савьер начал допрос. – Сейчас я буду задавать вопросы. Предупреждаю сразу, ты можешь отказаться отвечать, но солгать у тебя не получится. – Что будет, если я откажусь? – В голосе вождя напрочь отсутствовал страх. Старый разбойник вновь был в своей стихии – если нельзя украсть, надо торговаться. Весь вопрос в цене.