Янек Тран: давай Янек Тран убрал телефон в карман куртки. Выжидательно взглянул в сторону улицы, но через запотевшие окна бара мало что было видно: нечеткие формы, размытые огни. “Она придет, – подумал он, откинувшись на пластиковом стуле. – Точно придет”. Янек оглядел бар. Интерьер, если его вообще можно было так назвать, был кошмарный: огромные веера с китайскими драконами и японскими гейшами, красные фонари и золотые фигурки машущего лапкой кота манэки-нэко, копия самурайского меча рядом с рисунком цветущей вишни, искусственные пальмы и наклейки в форме бамбука. С Вьетнамом все это не имело ничего общего, как и большая часть блюд в огромном меню, занимавшем полстены (курица в кисло-сладком соусе, курица по-сычуаньски, курица по-пекински, курица карри). Янек даже когда-то устроил скандал владельцу ресторанчика Михалу – своему младшему брату, – но тот лишь отмахнулся. “Это не хипстерская кафешка на Мокотовской улице, – отрезал он, – а районный бар в Урсынове”. Важно не чтобы было аутентично, а чтобы клиент был доволен, а клиент шел “к китайцу”, или скорее “к китайосу”, и ждал условный Восток: палочки и странные буковки, рис шариком, салат из капусты и мясо в кунжутной панировке. Поэтому Михал и не подумал привезти из Вьетнама картины на шелке или хотя бы распечатать фотографии старого Ханоя с рикшами и французскими виллами, а просто отправился в магазин с дешевыми товарами и скупил все, что могло ассоциироваться с Азией. Вышло дешево и сердито, но никто не жаловался. – Уважаемый, чего пожелаете? – Янек услышал голос брата. – Не соблаговолите ли заказать? Михал стоял за барной стойкой. Затертые джинсы, футболка “Манчестер Юнайтед”, длинные волосы, завязанные сзади, кольцо с бриллиантиком и эта глупая вечная улыбка. Они были совсем не похожи: ни по характеру, ни по внешности. Один замкнутый, резкий, у другого рот не закрывался никогда. Один целыми днями просиживал за компьютером, другой гонял мяч с дворовыми друзьями и сбегал из дома на школьные дискотеки. Их мать говорила: это все потому, что старший сын пошел в молчаливую бабушку, а младший – в дедушку-гуляку, о котором в семье ходили легенды. У Янека была другая гипотеза. На момент их переезда в Польшу Михалу был годик. Он не помнил дом, не помнил родственников, которые там остались (как оказалось, навсегда), не помнил стука муссонного дождя по жестяной крыше и вкуса спелого манго, сорванного прямо с дерева. Не помнил, что когда-то его звали иначе. Не бунтовал, когда родители сменили ему имя, чтобы поляки не ломали себе язык. “Так тебе будет здесь легче, – говорили они, а их лица были серыми от усталости, – вот увидишь”. Янек молча встал, подошел к прилавку. Он слышал долетавшие из-за стены звуки шкворчащего на сковороде мяса, стук ножа о разделочную доску, ток-ток-ток-ток, обрывки разговоров поваров, пение поп-звезды Mỹ Tâm, доносящееся из колонок переносного радио: “Họa mi hot giũa bầu tròi xanh, họa mi long lanh chào ngày moi”… Михал поставил перед ним тарелку с бань-куон, запах еды был такой интенсивный, такой богатый, что дух захватывало. Разумеется, этого блюда в меню не было, да и зачем. – Спасибо. – Янек положил на стол банкноту в двадцать злотых. – Убери. – Возьми. – Янек, не дури. Я знаю, что у тебя сложное время, так позволь мне хотя бы… – Сдачи не нужно. Михал пожал плечами и вернулся в кухню. Янек сел за стол, подцепил палочками тонкий, как бумага, слой рисового теста. Вкус такой же отменный, как и запах. В точности как он запомнил. Он ел быстро, жадно, чавкая и хлюпая носом. Звякнул звонок над входом, и на пороге появилась Мартына: высокая, без косметики, пепельные волосы, небрежно стянутые резинкой. Янек быстро вытер рот бумажной салфеткой, помахал ей. Она сняла куртку, села к нему за стол. Беременность была уже заметна, округлившийся животик натягивал рубашку. Янек почувствовал укол зависти, но быстро подавил его. “Ребенок или нет, – подумал он, – что это меняет? Ничего”. – Спасибо, что пришла, – сказал он. – Чего не сделаешь для друзей. – Будешь что-нибудь? – Только не говори при мне о еде, – скривилась Мартына. – Знаешь, сколько раз я сегодня блевала? – Не знаю. – Угадай. – Пять? – Девять. Прости, можешь отодвинуть подальше эту тарелку? – Конечно. – Янек переставил недоеденный бань-куон на соседний столик; палочки скатились с тарелки на пол. – Мы вообще можем пойти в какое-нибудь другое место, как скажешь… Куда-нибудь, где меньше запахов. – Не, нормально, как-нибудь справлюсь, – отказалась она, хотя Янек видел, что Мартына с трудом сглатывает слюну. – Как ты? Держишься? – Прекрасно. – Врешь ведь. – Ну ладно, раскусила, – вздохнул Янек. – Не прекрасно. – Мы тут с парнями обсуждали, что можно сделать в твоей ситуации… Но, черт, Янек, все совсем хреново. Я хотела даже скандал устроить, но ты же понимаешь, ребенок… – Ты не должна мне ничего объяснять, – он прервал ее, но вежливо, не повышая голоса. – Принесла, что я просил? – Принесла, принесла, но прежде чем я отдам тебе диск… Янек, ты точно знаешь, что делаешь? – Можно и так сказать. – Можно и так сказать? – Голос у нее был язвительный. – Ага. Но я знаю кое-что другое. – Да? И что же? – Я знаю, зачем я это делаю, – сказал он, наклоняясь над столиком. – И пока мне этого достаточно. – Ладно, я не хотела тебе этого говорить, но, блин, Янек, ты сам… Снова звякнул звонок, дверь с треском ударилась о стену. В бар вошли двое: лет двадцать на вид, бритые головы, толстовки с капюшонами. От них несло куревом и пивом, глаза бегали. Михал вышел из кухни. По его лицу пробежала гримаса, которую он быстро спрятал под улыбкой. – Что желаете? – спросил он. “Тихо, – подумал Янек, – слишком тихо. Они слышат, что он их боится, а это их только раззадорит”. – Слышь, Себа, а чё мы ваще будем? – спросил первый, с неумелой татуировкой на руке. – Кебаб давай. – Очень жаль, но в нашем меню такого блюда нет. – Чё, бля? – Мне очень жаль, – ответил Михал, опуская взгляд, – но у нас нет такого блюда… – Рот закрой, узкоглазый, и давай сюда кебаб, бля! – У нас нет. – Чё, бля, значит, нет? Чего, бля, у вас нет, ты, мудила узкоглазый? Мартына потянулась к сумке. Янек поймал ее руку. – Я сам, – прошептал он. – Но… – Никаких но. Ты беременна. Сиди. Янек медленно встал из-за стола, расстегнул куртку. – Если я те, сука, говорю, сделай мне гребаный кебаб, – продолжал гопник, – значит, ты, сука, сделаешь мне этот гребаный кебаб, ясно? – Я… – Рот закрой, педрила китаёзная! – Вон отсюда, – сказал Янек. Громко, но не переходя на крик. Лысые чуваки обернулись в его сторону. Они не были в бешенстве, не были в ярости. В их глазах бегали веселые искорки. – А ты чего, сука, лезешь? А? – А мы ему свиданьице портим. Гляди, блядину какую-то притащил, живот ей надул. – Что, сучка, надоели тебе белые мужики, а? Желтенького хера захотелось? Чё, не знаешь, что у нас-то побольше? Может, тебе, сука, показать, а? – Считаю до пяти, – произнес Янек. – О, смотри, он считать умеет. Интересно как. Может, так: у, у, у, у, у! – Гопник завыл, как обезьяна, а потом заржал. – Раз… – И что ты нам сделаешь, а? Кун-фу панда покажешь? Кийя-я-я! – Себа разрубил воздух выпрямленной рукой. – Ха, ха, ха! – Два… – Я тебе, сука, покажу два, погоди у меня… Себа выхватил из кармана складной нож и раскрыл его одним ловким движением. Лезвие было небольшое, четыре-пять сантиметров. Но его длины было достаточно, чтобы пройти сквозь ребра. Достаточно, чтобы убить. – Три… – продолжал считать Янек, ни на секунду быстрее, ни на децибел громче. Он отодвинул полу куртки, обнажив кобуру с пистолетом. – Ебать, Себа, у него там пушка! – Да я сам вижу! – Четыре… – Янек достал пистолет, медленно, театральным жестом снял его с предохранителя.