Эмма помогла мне задаться вопросом, как я отношусь к прошлому. Агнес сподвигла встретиться лицом к лицу с моим отношением к настоящему. А Джейсон Фуллер — тот самый армейский капитан, страдающий кататонией, впервые вошедший в мой кабинет жарким днем 1980 года и подчинившийся отданному приказу пойти вместе в парк, чтобы выгулять собаку, — научил меня, как принять решение, которое определит мое будущее. То, что я приобрету благодаря ему в тот день, повлияет на качество моей жизни в течение всех последующих лет, а также на качество наследия, которое я решу передать своим детям, внукам и правнукам. Пока мы гуляем по парку, походка Джейсона смягчается. Не только походка, но и лицо с каждым шагом приобретает здоровый цвет и нормальное выражение. Настроен капитан доброжелательно. Он на глазах становится моложе, уже не чувствуется, что он опустошен. Однако по-прежнему неразговорчив. Я не думаю о том, что будет, когда мы вернемся в мой кабинет. Я просто продолжаю идти, дышать, каждая минута, которую в моем присутствии Джейсон ассоциирует с собственной безопасностью, поможет его раскрыть. Неторопливо пройдясь по парку, я веду его обратно в кабинет, наливаю нам воды. Что бы сейчас ни произошло, я знаю, что спешка недопустима. Я должна создать пространство абсолютного доверия — пространство, где Джейсон может рассказать мне обо всем, о любых чувствах; пространство, где он знает, что находится в безопасности, где он знает, что его не будут осуждать. Он снова садится на белый диван, лицом ко мне, а я наклоняюсь вперед к нему. Как удержать его здесь со мной? Не просто физически в моем кабинете. Готов ли он к открытости, готов ли впустить в себя новое? Вместе мы должны найти путь к прозрению и лечению, путь, по которому Джейсон сможет двигаться, какие бы эмоции и чувства ни захлестывали его в кататонических припадках. И как я должна привести его к улучшению, если не могу заставить говорить? Я должна слиться с его сознанием, его выбором и условиями и остаться открытой для возможных откровений и изменений. — Вы не поможете мне? — наконец говорю я. Это прием, который я иногда использую с закрытыми пациентами и трудными клиентами. Увожу внимание от проблемы. Проблема теперь у меня. Я апеллирую к сочувствию пациента. Мне надо, чтобы Джейсон почувствовал, что именно он находится в сильной позиции и может принимать решения, а я просто человек, любопытный и в каком-то смысле отчаянный, просящий о помощи. — Я в самом деле очень хочу знать, как вы хотите провести время здесь со мной. Вы молодой человек, солдат. Я просто бабушка. Вы поможете мне выйти из этого затруднения? Он начинает было говорить, но эмоции встают поперек горла, и он качает головой. Как помочь ему выстоять под напором такого смятения — неважно, внешнего или внутреннего — и не позволить подавить его, замкнуться в себе? — Не могли бы вы помочь мне чуть лучше понять, чем я могу быть вам полезна? Я хочу быть вашим рупором. Пожалуйста, помогите мне немного. Он щурит глаза, будто от яркого света. Или сдерживает слезы. — Моя жена, — говорит он наконец, но после этих слов у него снова встает ком в горле. Я не спрашиваю, какую именно боль причиняет ему жена. Не спрашиваю о деталях. Меня интересует исключительно чувство, скрытое за этими словами. Я хочу, чтобы он провел меня прямо к правде, таящейся глубоко в душе. Я хочу, чтобы он стал человеком, каким, я верю, он может быть, — человеком, который способен раскрыться и чувствовать. Нельзя вылечить то, что не чувствуешь. Это знание далось мне непросто, после десятилетий выбора в пользу закрытости и оцепенения. Как и Джейсон, я закупоривала свои чувства, надевая маску. Что прячется под маской Джейсона, за его закрытостью? Потеря? Страх? — Похоже, вас что-то огорчает, — говорю я. Гадаю, предполагаю. Либо я права, либо он меня поправит. — Я не огорчен, — сквозь зубы отвечает Джейсон. — Я зол. Зол как собака. Я мог бы убить ее! — Вашу жену. — Эта сука мне изменяет! Вот оно что. Правда всплыла. Начало положено. — Расскажите подробнее, — прошу я. Он рассказывает, что у его жены есть любовник. Лучший друг поведал ему. Он не мог поверить, что сам ничего не заметил. — О боже, — произносит он. — Боже, боже. Встает. Ходит по комнате. Пинает диван. Он пробился сквозь свою скованность и теперь становится буйным и агрессивным. Он бьет стену, пока не морщится от боли. Как будто выключатель щелкает, и эмоции выплескиваются через край неистовой волной. Он больше не закрыт и сдержан. Он приходит в исступление. Взрывается. И теперь, когда он мечется по комнате, ничем не защищенный от боли, моя роль меняется. Я сумела подвести его к чувствам. Теперь я должна помочь ему прожить их, не уходя в них с головой, не теряя себя в этом буйстве. Не успеваю и слова сказать, как он замирает в центре комнаты и начинает кричать: — Я так больше не могу! Я убью ее. Я убью их обоих. — Вы так злитесь, что можете убить ее. — Да! Я убью эту суку. Я сделаю это прямо сейчас. Смотрите, что у меня есть. Он не преувеличивает. Он говорит серьезно. Вытаскивает из-за пояса пистолет. — Я убью ее прямо сейчас. Мне следует позвонить в полицию. Предупредительные сигналы, отдававшиеся болью в затылке, когда Джейсон вошел в мой кабинет, не ошиблись. Сейчас, возможно, уже слишком поздно. Я не знаю, есть ли у Джейсона дети, но, когда он выхватывает пистолет, я представляю, как дети плачут на похоронах матери, Джейсон за решеткой, дети теряют обоих родителей на волне секундного желания отомстить. Но я не звоню в полицию. Я даже не звоню помощнице, чтобы дать ей знать, что мне может потребоваться помощь. Ситуация этого не подразумевает. Я буду подавлять его. Я доведу его порыв до последствий. — И что будет, если вы убьете ее прямо сейчас? — Я это сделаю! — Что произойдет? — Она этого заслуживает. Она свое получит. Она пожалеет, что врала мне все время. — Что случится с вами, если вы убьете свою жену? — Мне все равно! Он направляет пистолет на меня, прямо мне в грудь, держа его обеими руками, указательный палец замер рядом с курком. Я мишень? Он хочет выместить свой гнев на мне? Случайно нажмет курок, выпустит пулю? Не время бояться. — А вашим детям? — Я действую интуитивно. — Не говорите мне о детях! — шипит он. Слегка опустил пистолет. Если он спустит курок сейчас, то попадет мне в руку или в стул, но не в сердце. — Вы любите своих детей? Каким бы всепоглощающим ни был гнев, он никогда не является основной эмоцией. Это всего лишь самая внешняя грань, слегка приоткрытый верхний слой намного более глубокого чувства. Настоящее чувство, которое обычно прячется за маской гнева, чаще всего страх. Невозможно одновременно испытывать любовь и страх. Если я смогу обратиться к сердцу Джейсона, если смогу помочь ему ощутить любовь хотя бы на секунду, этого может быть достаточно, чтобы перекрыть сигнал страха, который вот-вот перейдет в насилие. Его ярость уже слегка приостановлена. — Вы любите своих детей? — снова спрашиваю я. Джейсон не отвечает. Он будто застрял на перепутье, запутавшись в противоречье чувств. — У меня трое детей, — говорю я. — Две дочери, один сын. А у вас? — Двое. — Дочь и сын? Он кивает. — Расскажите мне о вашем сыне. Внутри у Джейсона что-то разжимается. Новое чувство. Я вижу это по его лицу. — Он похож на меня. — Как сын на отца. Его взгляд больше не направлен на меня или пистолет, он сейчас где-то в ином месте. Пока еще не понимаю, что это за новая эмоция, но чувствую: что-то меняется. Я не отступаю от курса. — Вы хотите, чтобы ваш сын вел себя как вы? — Нет! О боже, нет. Он трясет головой. Джейсон не хочет идти туда, куда я веду его. — Тогда чего вы хотите? — тихо спрашиваю я. Это вопрос из тех, на которые страшно отвечать, вопрос, который может изменить всю жизнь. — Я этого не вынесу! Я не хочу этого чувствовать! — Вы хотите освободиться от боли? — Я хочу, чтобы эта сука поплатилась! Я не позволю ей дурачить меня. Он снова поднимает пистолет. — Вы снова будете хозяином своей жизни. — Буду, черт возьми! Теперь меня пробирает пот. Я должна помочь ему бросить пистолет. Нет никакого сценария, никакой подсказки. — Она плохо поступила с вами. — Больше этого не повторится! Скоро все закончится. — Вы защитите себя. — Именно. — Вы покажете своему сыну, как справляться с трудностями. Как быть мужчиной. — Я покажу ему, как не позволить другим людям причинять ему боль!