Мы составляем список. Один вариант для Карлоса — остаток дня ходить в сомбреро и говорить только «Sí, señor». Он может согласиться подвергнуться другим унижениям, какие только придумает наставник. Второй вариант выбора — противостоять. Он может сказать наставнику, что отказывается подчиняться. Или он может отозвать свое заявление на членство в братстве. Может снять сомбреро, отложить ершик и уйти. Карлосу не нравятся последствия всех вариантов. Ему не нравятся стыд и бессилие, которые он испытает, если уступит обидчику, особенно если учесть, что унижения имеют расистский душок. Он чувствует, что не может дальше плясать под дудку расиста, не уронив собственного достоинства: если он продолжит уступать, то обидчик станет сильнее, а сам он — слабее. Но прямое противостояние наставнику может быть опасно физически и чревато социальной изоляцией. Карлос боится, что на него нападут, а он ответит тем же. Он не хочет подпадать под влияние насилия, не хочет попасть в ловушку наставника, который пытается вывести его из себя и поиграть на эмоциях Карлоса. Короче говоря, он отказывается открыто возражать. Карлос также боится, что все братства его изгонят, в том числе собственное — то самое общество, чье одобрение он пытается заслужить. Третий вариант выбора — просто забыть о братстве — ничем не лучше. Ему придется отказаться от мечты, отказаться от желания быть своим в университетской среде — он не хочет этого. Тщательно рассматривая возможные варианты, Карлос открывает для себя четвертый. Вместо того чтобы в открытую противостоять наставнику — есть риск, как он опасается, что это обернется жестокой дракой, — он может обратиться с жалобой к тому, кто обладает большей властью. Карлос решает поговорить с президентом братства. Он знает, что может подать жалобу в более высокие инстанции, декану университета, если потребуется, но на первых порах не хочет придавать этому делу широкую огласку. Мы репетируем, что и как он будет говорить. Ему трудно сохранять спокойствие, пока мы тренируемся, но благодаря нашей многолетней совместной работе он уже знает, что когда ты теряешь самообладание, то даже можешь чувствовать себя сильным в данный момент, но на самом деле ты отдаешь свою власть. Сила — это не реакция, а отклик. Сила прощупывает твои чувства, обдумывает их и планирует эффективные действия, чтобы приблизить тебя к цели. Мы с Карлосом также обсуждаем возможные последствия этой беседы. Скорее всего, президент скажет Карлосу, что поведение наставника приемлемо, и Карлосу остается либо согласиться с ним, либо отказаться от притязаний. — Если президент так к этому относится, думаю, мне лучше знать, чем не знать, — говорит Карлос. Карлос звонит мне после встречи с президентом братства. — Я сделал это! — его голос звенит от восторга. — Я рассказал ему, что происходит, и он сказал, что это отвратительно и он этого не потерпит. Он потребует от наставника немедленно прекратить расистские задания. Разумеется, я рада, что Карлоса принимают и поддерживают и что ему не приходится жертвовать своей мечтой. Но я верю, что в любом случае его встреча с президентом триумфальна, вне зависимости от ответа президента. Карлос теперь знает свою силу, знает, что может отстаивать собственные интересы и защищать свою правду под угрозой исключения и насмешек. Он выбирает не быть жертвой. Он утверждает моральные принципы. Он действует в согласии с высшей целью: противостоять расизму, защищать человеческое достоинство. Защищая собственные гуманистические принципы, он защищает каждого из нас. Он прокладывает нам путь к жизни в соответствии с моральными ценностями и идеалами. Делать то, что правильно, редко совпадает с тем, что безопасно. Думаю, определенный риск всегда идет рука об руку с лечением. Так происходит в случае с Беатрисой. В первый день я вижу грустную женщину с бледным лицом и карими глазами — их взгляд рассеянный и отстраненный. Одежда на ней свободная, даже бесформенная, спина вялая и сгорбленная. Я сразу понимаю, что Беатриса не подозревает, как она красива. Она глядит прямо перед собой, стараясь изо всех сил не смотреть на меня. Но не может удержаться и изредка бросает быстрые взгляды, которые как будто пытаются выведать мои тайны. Она недавно слушала мою лекцию о прощении. Более двадцати лет Беатриса пребывает в убеждении, что невозможно простить украденное детство. Однако моя речь о личном пути к прощению вызывает у нее вопросы. Должна ли я прощать? Могу ли я простить? Теперь она осторожно оценивает меня, как будто пытается убедиться, что я настоящая, а не какая-то картинка. Когда вы слышите, как со сцены кто-то рассказывает об исцелении, подобные истории могут показаться слишком ладно скроенными, чтобы быть правдой. До некоторой степени так и есть. В трудном процессе исцеления не происходит катарсиса по истечении сорока пяти минут. Волшебной палочки не существует. Перемены происходят медленно, иногда удручающе медленно. Ваша история свободы настоящая? Есть ли для меня надежда? Мне кажется, я правильно прочитываю вопросы в ее настороженных взглядах. Поскольку ее ко мне направляет другой психолог — моя хорошая подруга, тот же человек, который советует Беатрисе прийти на мою лекцию, — я уже частично знаю ее историю. Когда закончилось ваше детство? Этот вопрос я часто задаю своим пациентам. Детство Беатрисы заканчивается почти тогда же, когда начинается. Ее родители крайне халатно относятся к ней, к ее братьям и сестрам, они отправляют их в школу голодными и немытыми. Монахини в школе резко разговаривают с Беатрисой, ругают за неопрятный вид, кричат на нее, чтобы мылась и ела до школы. Беатриса впитала в себя сразу, что это она виновата в безответственности своих родителей. Затем, когда ей восемь лет, один из друзей ее родителей начинает проявлять к ней нездоровое любопытство. Домогательства растягиваются надолго, она пытается защищаться. Даже объясняет родителям, что происходит, но они обвиняют ее во лжи. На ее десятый день рождения родители разрешают своему другу, который два года непристойно щупает ее, отвести дочь на свидание в кино. После фильма он отвозит девочку к себе домой и насилует в душе. Когда в возрасте тридцати пяти лет Беатриса начинает лечиться у меня, запах попкорна вызывает у нее репереживания. В восемнадцать лет Беатриса выходит замуж за бывшего наркомана, который эмоционально и физически жесток с ней. Она сбегает от родительского кошмара, только чтобы воспроизвести его в собственной семейной жизни, укрепив веру в то, что быть любимой означает подвергаться мучениям. Беатриса наконец разводится со своим мужем и находит новый путь в жизни, с новой работой и новыми отношениями. На пути в Мексику ее снова насилуют. Она возвращается домой совершенно сломленной. По настоянию подруги Беатриса начинает лечиться у психотерапевта, моей коллеги. Она все еще находится во власти фобий и едва может встать с кровати. Женщина испытывает постоянный, тяжелый, гнетущий страх и живет в непреходящей тревоге, боясь выйти из дома из-за страха снова подвергнуться нападению и боясь запахов и ассоциаций, которые вызывают изнурительные репереживания. После первых сеансов с моей коллегой Беатриса соглашается вставать каждое утро, принимать душ, заправлять кровать, а потом пятьдесят минут заниматься на велотренажере в гостиной под фоновый шум телевизора. Беатриса не отрицает свою травму, как когда-то отрицала. Она может говорить о прошлом и логически осмысливать его. Но она еще не оплакивает свою прерванную жизнь. Со временем Беатриса учится сидеть на тренажере просто так, с пустотой в душе, учится верить, что горе — это не болезнь (хотя так может казаться), и понимать, что когда глушишь чувства едой, алкоголем или другим компульсивным поведением, то только продлеваешь страдания. Сначала в течение пятидесяти минут на тренажере Беатриса не крутит педали. Она просто сидит. Через минуту или две она начинает плакать. Плачет, пока не раздается звонок таймера. По мере того как недели идут, она проводит чуть больше времени на тренажере — двадцать минут, потом двадцать пять. Когда она сидит уже по тридцать пять минут, то начинает крутить педали. По чуть-чуть, день за днем, она прокладывает дорогу в тайники своего тела, где прячется ее боль. К тому времени когда я встречаюсь с Беатрисой, она уже успевает сделать очень много для своего исцеления. Ее работа со своим горем уменьшает ее депрессию и нервозность. Она чувствует себя намного лучше. Но услышав мою лекцию в общественном центре, она задумывается, что еще можно сделать, чтобы освободиться от боли своей травмы. Возможность прощения пустила корни. — Прощение не означает, что вы прощаете своего мучителя за то, что он с вами сделал, — говорю я ей. — Вы прощаете ту ипостась себя, которая подвергалась пытке, и отпускаете чувство вины. Если хотите, я могу провести вас по пути к свободе. Мы как будто пойдем по мосту. Страшно смотреть вниз. Но я буду рядом. Что вы думаете? Вы хотите продолжить? В карих глазах вспыхивает тусклый свет. Она кивает. Я начинаю работать с Беатрисой, и через несколько месяцев она готова мысленно провести меня в кабинет своего отца, где начались домогательства. Это крайне болезненная часть терапии, и продолжаются дебаты между сообществами психологов и нейрофизиологов относительно того, насколько вредно или полезно для пациента мысленно погружаться в травматическую ситуацию или в реальной жизни возвращаться на то место, где была нанесена травма. Когда я проходила обучение, то научилась прибегать к гипнозу, чтобы помогать выжившим заново проживать травматическое событие и больше не быть его заложниками. Исследования последних лет показывают: мысленное погружение человека в травматическую ситуацию может быть опасным — психологическое воспроизведение мучительного события способно повторно травмировать пациента. Например, после трагедии 11 сентября 2001 года зафиксировано, что чем чаще люди видят по телевизору сюжеты с рушащимися башнями, тем большую травму они переживают впоследствии. Повторные встречи с прошлым могут усилить, а не успокоить вселяющие страх и боль чувства. В своей практике и на своем опыте я вижу, насколько эффективным может быть мысленное перепроживание травмирующих ситуаций, но делать это необходимо в полной безопасности, с грамотным профессионалом, который сможет контролировать, как долго и глубоко пациент погружается в прошлое. И даже в таком случае подобная практика годится не для всех пациентов и не для всех психологов. Для Беатрисы это необходимо сделать, если мы хотим добиться полного излечения. Чтобы освободиться от травмы, ей нужно получить разрешение чувствовать то, что ей не разрешали, когда произошло первое насилие и в последующие десятилетия. Когда она сможет испытать эти чувства, они начнут требовать внимания, и чем сильнее она будет пытаться подавить их, тем яростнее они будут настаивать на признании и тем более жуткой окажется встреча с ними. В течение долгих недель я медленно, осторожно стараюсь подвести Беатрису ближе к этим чувствам. Чтобы они не поглотили ее. Чтобы она смогла увидеть, что это просто чувства. Из предыдущей терапии Беатриса уже знает, что, в конце концов позволив себе почувствовать свою огромную печаль, она получает некоторое облегчение от депрессии, стресса и страха, которые когда-то приковывали ее к постели. При этом она еще не разрешает себе злиться на прошлое. Однако нет прощения без ярости. Пока Беатриса описывает маленькую комнату: то, как скрипит дверь, когда друг отца закрывает ее, темные клетчатые шторы, которые он заставляет ее задернуть, — я внимательно слежу за ее телом, готовая в любой момент вернуть Беатрису назад, если вдруг она окажется в беде. Беатриса сжимается, когда мысленно задергивает шторы в кабинете. Так она запечатала себя в одной комнате с насильником. — Остановись здесь, милая, — говорю я. Она вздыхает, не открывая глаз. — В комнате есть стул? Она кивает. — Как он выглядит? — Это кресло. Цвета ржавчины. — Я хочу, чтобы ты посадила своего отца в это кресло. Она морщится. — Ты видишь, как он в нем сидит? — Да. — Как он выглядит? — Он в очках. Читает газету. — Во что он одет? — Синий свитер. Серые штаны. — Я дам тебе большой кусок клейкой ленты и хочу, чтобы ты залепила ему рот. — Что? — Заклей ему рот лентой. Ты сделаешь это? Она кивает. Слабо улыбается. — Теперь возьми веревку. Привяжи его к креслу, чтобы он не мог с него встать. — Хорошо. — Ты крепко его привязываешь? — Да. — Теперь я хочу, чтобы ты орала на него. — Что орать? — Я хочу, чтобы ты сказала ему, как сильно ты злишься. — Я не знаю, что говорить. — Скажи вот что: «Папа, я так злюсь на тебя за то, что ты не защитил меня!» Но не говори спокойно. Прокричи это! Я показываю ей. — Папа, я так злюсь на тебя, — говорит она. — Громче. — Папа, я так злюсь на тебя! — Теперь я хочу, чтобы ты ударила его. — Куда? — Прямо в лицо. Она вскидывает кулак и бьет по воздуху. — Ударь снова. Она делает это. — Теперь пни. Ее нога взлетает. — Вот подушка. Можешь бить ее. Прямо молоти по ней. Я передаю ей декоративную подушку. Она открывает глаза и пялится на нее. Сначала удары робкие, но чем больше я поощряю ее, тем сильнее они становятся. Я предлагаю ей встать и пинать подушку, если ей хочется. Бросать ее по комнате. Кричать во всю силу легких. Вскоре она сидит на полу и молотит по подушке кулаками. Когда тело начинает уставать, Беатриса перестает бить подушку и падает на пол, часто дыша. — Как ты себя чувствуешь? — Как будто я никогда не захочу остановиться.