– У меня такое впечатление, что муж «не одобрял» ее друзей. – И что рассказывает эта женщина? – Она встретилась с ней у врача. – Сомер поворачивается к Верити лицом. – Саманта не сказала, что с ней такое, но ее подруга считает, что дело может быть в послеродовой депрессии. Она признала симптомы – видела их у кого-то из своих знакомых. Две женщины стоят какое-то время молча. Сомер отворачивается, а Эверетт продолжает наблюдать за ней. Неожиданно несколько разрозненных фактов, которые она узнала об Эрике после того, как они подружились, встают на свои места. – Ты тоже. Правильно? Тоже видела их у кого-то… – У моей сестры. – Сомер поднимает глаза. – Она на три года старше. – И что с ней было? – мягко спрашивает Эверетт. – Это был просто кошмар. – Эрика вздыхает. – Кэт всегда была одной из тех, кому хочется подражать. Начнем с того, что она потрясно выглядела… «И это кое-что говорит о тебе», – думает Эверетт. Будучи столь привлекательной женщиной, Сомер, казалось, никогда не зацикливалась на своем внешнем виде. Но если у нее была красавица-сестра, то, возможно, это все объясняет. – Кэт всегда была лучшей – окончила университет с отличием, получила работу в престижной адвокатской конторе, вышла замуж за парня, который ее просто обожал… Когда ей исполнилось тридцать, она решила, что если у них будет ребенок, то лучше с этим не затягивать. И строила большие планы – как она наймет няню с проживанием, вернется на работу и так далее… И родившийся ребенок был просто прелесть – самая очаровательная малышка из тех, которых мне доводилось видеть. А Кэт ее просто не перено- сила… Эверетт слегка дотрагивается до плеча Сомер. Она понимает, что подруга предпочитает не распространяться о том, как все это было непросто. – И сколько сейчас малышке? – Восемнадцать месяцев. И все это время Кэт пыталась стать такой, какой была до беременности. Но она все еще не вернулась на работу. Они дали ей долгосрочный больничный. Большинство людей не представляют себе, как долго может продолжаться эта послеродовая депрессия. На лице у Эверетт появляется гримаса. – Должно быть, все это было очень непросто… Особенно для ее мужа. – Для Стюарта? Да он просто герой. Я даже представить себе не могу, что с ней было бы, не имей она такой поддержки. Какое-то время обе молчат, но думают об одном и том же: как поддерживал Саманту Эсмонд ее муж? Дверь открывается, и входит одна из патрульных констеблей. Они с Сомер обмениваются приветствиями. – Ладно, – быстро говорит Эверетт, пока дверь кабинки закрыта. – И что теперь? – В первую очередь завтра я поговорю с ее врачом, – отвечает Эрика. – Посмотрим, что она нам расскажет. – Странно, правда, что родители Саманты даже не упомянули об этом? – Стю понадобились месяцы, прежде чем он признался моим родителям, – Сомер качает головой. – Иногда когда делишься с кем-то своей проблемой, то становится еще хуже, особенно если люди живут далеко и ничем не могут тебе помочь. В ее голосе слышится боль, и Эверетт решает не бередить эту рану. По крайней мере, сейчас. * * * Когда раздается звонок телефона, я сижу в машине – жду, пока мне удастся съехать с кольцевой дороги. Неважно, каким путем вы пытаетесь въехать в город во время утреннего часа пик (а я испробовал их все), все равно попадете в пробку. Настроение у меня не из лучших, и я никак не могу решить, стоит ли отвечать на этот гребаный звонок. Пока не вижу, кто зво- нит. – Алекс? Как здорово, что ты позвонила… Как у тебя дела? Как твоя сестра? «Суетишься, Фаули, суетишься…» Она молчит, и это мне не нравится. – Алекс? – Кто она, Адам? Не знаю, что убивает меня больше – вопрос или тон, которым она его задает. – О ком ты? Прости, я тебя не понимаю. – Вот только не надо… Ты же лжец и всегда им был. – Честное слово, я не понимаю, о чем ты. Я слышу, как она втягивает воздух. У нее прерывистое, злое дыхание. – Я сегодня заезжала домой, чтобы забрать почту… – Надо было предупредить – я бы подождал тебя. Почему ты мне ничего не сказала? – …и когда уже уезжала, встретила миссис Баррет. Которая живет напротив нас и от безделья сует нос куда не следует. Это плохо. – Она сказала, что видела тебя – с ней. – С кем? Послушай, Алекс, я не придуриваюсь – я действительно не понимаю, о чем ты. Честное слово. И почему ты готова верить этой тетке Баррет, а не мне? – Потому что у нее нет причин врать мне. Теперь наступает моя очередь втягивать воздух. Нам обоим надо успокоиться. И попридержать эмоции. – Алекс, клянусь тебе. Я. Не. Знаю. Если речь идет о женщине – ты что, думаешь, у меня есть на это время? Но еще не успев закончить фразы я понимаю, что говорить ее не следовало. – Прошу тебя, только не клади трубку. Мы с тобой не разговаривали несколько недель – и теперь вот это? Клянусь тебе, я ни с кем не встречаюсь. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась домой. Ну как еще тебе это объяснить? Что мне сделать, чтобы ты мне пове- рила? Она молчит. – Послушай, я знаю, что у нас сейчас проблемы. Я знаю, что ты хочешь усыновить ребенка, и мне очень хотелось бы, чтобы я хотел того же, но я не хочу. И не могу позволить нам строить семью на таком глобальном разногласии. Это нечестно по отношению к тебе и, что самое главное, нечестно по отношению к ребенку, которого мы можем усыновить. Мне можно этого не говорить. Все это перелопачено давным-давно. Еще в ноябре Алекс заставила меня выслушать серию передач о том, как искали приемных родителей для брата и сестры, двух и трех лет. Временный воспитатель, старательный и внимательный социальный работник, новые родители, которые, с одной стороны, вне себя от радости, что могут дать этим малышам кров, а с другой – боятся, что те могут им не понравиться; и вот наконец последняя программа, записанная много месяцев спустя, в которой говорится о том, что они, все четверо, создали настоящую семью, в которой царит любовь и в которой существуют те же проблемы и та же необходимость ежедневной притирки, как и во всех других семьях. Я знал, почему Алекс хотела, чтобы я это услышал, – и, естественно, я это сделал. Она хотела доказать мне, что не все думают об усыновлении то же, что и я. Что найти любовь, приятие и сопричастность вполне возможно. И программа это доказывала – доказывали все эти люди, написавшие на радио потому, что были тронуты этой историей, и те, кто написал потому, что хотел доказать правильность своего собственного решения об усыновлении, какие бы сложности ни стояли у них на пути. А потом, в конце, прозвучало интервью с женщиной лет пятидесяти, которая сравнила усыновление с пожизненным приговором и описала то ощущение вины, которое она чувствовала, «будучи каким-то жутким подобием кукушки», то чувство разоб- щенности и боли, которое со временем становилось лишь сильнее, а не легче. Алекс слушала все это, замерев на месте. Я не мог смотреть на нее, поэтому подошел к окну и стал разглядывать сад, который в темноте был не виден. А через три дня она сказала мне, что уходит. И вот теперь она молчит на другом конце линии. – Алекс… – Это было в воскресенье, – говорит она ледяным тоном. – Миссис Баррет выставляла мусорные ящики и видела, как из дома выходила женщина. А еще она сказала, что вы оба вели себя очень «по-свойски». – Теперь в ее словах слышится горечь. – Она блондинка. Лет тридцати. Очень привлекательная. По всей видимости, – добавляет она. Вот теперь я все понимаю. И кто это был и почему это причиняет Алекс такую боль. Она думает, что я хочу поменять ее на кого-то помоложе, кто сможет родить мне ребенка. – Это была Эрика. Эрика Сомер. Она у нас работает. Ты же знаешь. Но Алекс никогда с ней не встречалась. Эрики не было на моем дне рождения. – Миссис Баррет ничего не говорила про форму. – Потому что теперь Сомер работает в криминальном отделе. Я тебе говорил. – И что же она там делала? В нашем доме? В воскресенье? В десять вечера? – Но теперь в ее голосе слышится неуверенность. Она хочет мне верить. Или мне хочется так думать. – Она хотела кое-что обсудить со мной. А в доме царил полный бардак, поэтому Сомер предложила немного убраться. Вот и всё. Правда. И снова тишина. – Дом действительно выглядит чище, чем я ожидала, – говорит она наконец. – По крайней мере, сегодня утром. – Моей заслуги в этом нет. Хотя мне и хотелось бы это сказать. Но ведь ты сразу осадила бы меня. Ты же сама сказала, что я лжец. Я пытаюсь говорить это со смехом, чтобы она присоединилась ко мне. Неожиданно машины передо мной начинают двигаться, и сзади раздается сигнал. – Послушай, почему бы тебе не приехать сегодня? Я закажу еду. Бутылочку вина. И мы сможем нормально поговорить. – Я не знаю, Адам. – Она вздыхает.