– А я должна что-то рассказывать? – Боря! – встрял Арсений. – Ну, она ж ведь тут оказалась. После хорошего тут не оказываются. С тобой что было? Ты же что-то сделала, да? – А какая разница? Боря развел руками. Несколько секунд Октябрина смотрела на него. Руки, сжимавшие кружку, дрожали, огненная кровь прилила к щекам. Хотелось пить, Октябрина поднесла чашку к губам. Песок, прилипший к пальцам на ногах, всасывался в надувавшиеся мозоли. Кружка упала на пол еще до того, как Октябрина успела подумать о том, чтобы ее поставить на стол. Вслед что-то кричал Арсений, Боря, кажется, молчал. Октябрина всунула ноги в кроссовки, вышла из дома, почти выбежала, хоть и старалась выглядеть спокойной. Попавшие на щиколотку брызги расплескавшегося чая саднили, но девушка даже не посмотрела на ноги, чтобы не останавливаться. В висках стучала кровь. В уголках глаз собралась влага, но Октябрина, даже не протерев руки салфеткой, как делала обычно, потерла глаза пальцами. – Не оборачивайся, пусть кричит дальше, – сказала она себе в назидание, хоть никаких криков и шагов позади не было. Никто за ней не бежал. Дорога до трамвайного кольца казалась бесконечной. Ноги чесались, ветер задувал под застегнутую джинсовку, волосы то оттягивало за спину, то надувало на лицо, и Октябрина отмахивалась от себя. Когда ей чудилось, что она проходила последний деревенский дом, появлялся новый. Пятиэтажки уже близко, но от них до кольца еще обогнуть развилку, оставить позади памятник и заросшие, но еще не разобранные трамвайные рельсы. В горле зудело. Октябрина закусила нижнюю губу и проглотила кусочек кожицы. Закурить бы, но сигареты она оставила дома. Сейчас бы достать из кармана теплую, нагревшуюся от бедра, бумажную упаковку, сдвинуть крышечку и достать пахнущую табаком и клеем сигарету. На надписи по типу «Импотенция» с пальцем вниз и мужским торсом, «Пародонтоз» с фотографией коричневых разваливающихся зубов или простой и понятной «Курение убивает» она перестала обращать внимание быстро, стоило сходить на первом курсе с тогда еще другом в университетскую курилку и увидеть, что там люди общаются, желание стать частью ячейки общества пересилило инстинкт самосохранения. Но в кармане ни привезенной из дома зажигалки, ни «Золотой явы». Добрела к трамвайному кольцу Октябрина уже к первым сумеркам. Солнце садилось часов в восемь, может, уже и позже, но света хватало еще на час-полтора, так что до противоположной «конечной» успеет дотемна. Октябрина села на лавочку и сверлила взглядом трамвай, стоявший в отдалении. Водитель разговаривал о чем-то с кондукторшей, хохотал и показывал что-то на телефоне. Мысленно Октябрина проклинала обоих. – А ведь Рома мог забрать, – прошептала Октябрина и вздрогнула. Как бы могла объяснить, что вечером делала на другом конце города? Рома бы понял, что что-то не так. Он бы ничего не сказал, но понял. Или бы сказал, но не понял бы ничего. Октябрина потрогала телефон в кармане через ткань джинсов. Горячий, нагрелся от бедра. Но так ничего и не написала. Уже в трамвае, когда выбрала хорошее одиночное место, расплатившись с кондукторшей и положив билетик в карман на случай внезапной проверки безбилетников, Октябрина вытащила телефон и разблокировала экран. «У вас новая заявка в друзья» значилось на экране, на фоне чьей-то фотографии из Лос-Анджелеса. Когда Октябрина нажала на сообщение, ввела пароль разблокировки и дождалась загрузки, не поверила, что не спит. На нее с экрана телефона взирал Арсений. Темно-русые волосы, длиннее, чем сейчас, светлая рубашка, удлиненные шорты. Поза расслабленная, как у тех людей, которые умудряются на всех снимках выглядеть так, словно фотограф сделал фото случайно, а не ждал несколько минут нужной позы. Октябрина нажала на фото и увидела, что Арсения на фото немного, – большая часть снимка занята огромным водопадом в горах, на фоне которого парень снялся. Как пришло сообщение, Октябрина не видела. Открыла полный профиль Арсения, но ничего, кроме имени, не увидела. Даже даты рождения не указано. Место учебы, работы – пустота. Даже город не указан, только страна. Второе сообщение пришло быстро, и его игнорировать Октябрина уже не могла. Уведомление появилось прямо над пальцем: «Ты на него не обижайся. Боря не всегда думает, что говорит. Он слишком искренний, и я много месяцев не приводил новых друзей в дом». Октябрина перечитала сообщение несколько раз и с каждым разом все больше не понимала смысла. Неужели он уже считал ее другом? Они виделись всего два раза, а в нормальной обстановке – ни раза. Первое сообщение прочитать не получалось, и Октябрине, закусив губу (на внутренней стороне ее уже надулся пузырек), пришлось открыть диалог с Арсением. «Я понимаю, почему ты так умотала. Я бы, наверное, на твоем месте также сделал, но мы не хотели тебя пугать или обижать. Я не рассказал Боре, как тебя нашел. Это же твое дело. Если скажешь, и не расскажу, обещаю». Ни одного смайлика, даже многоточия, которыми так грешили ее научившиеся ставить знаки препинания знакомые, даже без ошибок. Мысленно Октябрина поставила Арсению «отлично» за грамотность. – Как ты меня нашел тут? – спросила Октябрина и, подумав, стерла смайлик. Предложенные стикеры не передавали ее эмоций. – Тут не так-то много девушек с именем Октябрина, – почти сразу ответил Арсений. И следующим же сообщением добавил. – Тем более у тебя очень красивая фотография в профиле. Октябрина усмехнулась и подняла голову от телефона. Трамвай уже набился пассажирами. Напротив сидели школьники и играли в игру на телефоне, поодаль старушки смотрели в окно, а в конце вагона стоял мужчина и глядел на кондукторшу так, словно она должна была ему сдачу с тысячи. – Да ладно, – ответила Октябрина и добавила. – Ха-ха-ха. В жизни она, конечно, не смеялась, но если бы могла, хотя бы улыбнулась. На аватарке Октябрины стояла фотография с четвертого курса. Она стоит у окна в недавно оклеенной новыми обоями комнате общежития, тень падает на лицо, закрывает половину, оставляет только губы и жирно обведенные черным карандашом глаза. Каре еще ровно подстриженное, осанка ровная, даже на футболке больше белого, чем черного. – Я тебе честно говорю. Красивая, – ответил он, не пропустив ни одного знака препинания. – Я могу вспылить, бывает такое, – чуть подумав, ответила Октябрина, и огляделась. Мужчина из конца вагона ушел, из двух играющих в телефон школьников остался один, а бабушки так и сидели. За окном пролетели уже половина остановок, ехать не больше получаса. – А Боря со всеми так? Или он только со мной такой? – Вообще со всеми. Он всегда такой был. Он простодушный, не особо думает, что люди его могут неправильно понять. Арсений хотел написать что-то еще. Под его именем и фамилией появилась надпись «печатает», но быстро исчезла. Передумал. – Пусть он больше не спрашивает, где мы познакомились, хорошо? – написала Октябрина. Арсений снова начал писать что-то и остановился. Пару минут он ждал, обдумывал, а, может, разговаривал с Борей. Октябрина смотрела то в окно, на многоквартирные дома сменявшиеся частными, то на экран, вслушивалась в стук трамвайных колес. Она нажала на фотографию профиля и вернулась к Арсению на страницу. Друзей насчитывалось пятнадцать. Среди незнакомых имен Октябрина без труда опознала Бориса. Борису недавно исполнилось шестьдесят. Фотографий с лицом в профиле у него не было, зато имелось с десяток снимков природы, групп людей в поле, ног на фоне костра и собаки. Под фотографией большой лохматой собаки был даже комментарий Полины: «Милашка!» и смайлик с глазами-сердечками. Без промедлений Октябрина кликнула на знакомое имя. Та самая, о которой говорил Боря. С такой девушкой действительно хотелось подружиться. Полине двадцать пять. Длинные, заплетенные в косу, волосы, платье в пол. Она сидит на фоне горы и улыбается. Чем дольше Октябрина вглядывалась в фотографию Полины, тем больше ей казалось, что это та же гора, у которой фотографировался Арсений. Октябрина сжала пальцы в кулак. «И с чего ты вообще кипятишься? Ревнуешь что ли?» – подумала Октябрина. Тем временем ответил Арсений: – Без проблем. Обязательно ему передам. – А через пару минут добавил. – Уже передал. Он согласен. Октябрина смотрела на появившиеся вверху экрана уведомления и, сама за собой не замечая, улыбалась. Она зашла в диалог и, долго не думая, написала: – А у тебя прикольный ник. – Ты о каком нике? – Ну, фамилию ты себе прикольную придумал. – Это моя настоящая фамилия, – ответил он и добавил улыбающийся смайлик. На странице у Арсения написано «Арсений Бессмертный». Жаль, что проверить документы социальные сети не разрешают – Октябрина с удовольствием бы попросила. – А что ты удивляешься? – написал он. – Тебя зовут Октябрина. Я думал, у тебя исчерпан лимит на удивления. И тут Октябрина расхохоталась на весь трамвай. Несколько пассажиров обернулись, но Октябрина не обращала внимания. Она даже не заметила, как по щеке скатилась слезинка. Общался Арсений все-таки как человек. Как обычный человек, с которым, казалось, можно найти общий язык. Во всяком случае Октябрине бы очень этого хотелось. Глава 9 – Ты бес, а не ребенок! – Услышала Октябрина шесть лет назад уже на лестнице, за грохотом набитого чемодана, падавшего со ступеньки на ступеньку. В подъезде пахло грязными тряпками, будто полы только помыли. В воздухе кружилась пыль. На улице тихо. Ни души, хотя обычно лавочки у подъезда занимали старушки. Октябрина не помнила, как их зовут, но за восемнадцать лет они, кажется, не изменили привычке – каждый день обсуждали покупки в магазине, общих знакомых и людей, которых никогда вживую не знали, но все равно находили слова для каждого. Октябрина тащила чемодан по покрытой крошками снятой щебенки дороге, объезжала дырки, и чемодан все еще подпрыгивал, словно дрожал. Старушек уже нет. Может несколько лет или месяцев. Их нет, а голоса их слышатся в постукивании колесиков. Родители были против поступления в другой, такой далекий город. Присказка «где родился, там и пригодился» действовала внутри их областного городка – в нем жили бабушка и два дедушки, из него родители отправлялись на общественно-полезные работы за свёклой и клубникой, в больнице этого городка на шестьдесят тысяч жителей впервые закричала в родильном доме двадцать шестого октября Октябрина. Рождалась Октябрина нехотя, будто уже в утробе матери наслушалась разговоров взрослых и поняла, что в холодном мире, где весной отключают горячую воду на профилактику, а зимой температура падает ниже тридцати, ей делать нечего. Родители не решились менять свое решение и назвали Октябрину в честь октябрьской революции. Папа, Эдуард Иванович, лелеял эту мечту с детства. Хотелось иметь хоть что-то от разрушенной страны, в которой вырос. Все детство Октябрина объясняла одногруппникам в детском саду, как правильно читается ее имя. В школе приходилось терпеть клички, которые никак с ее именем не соотносились. К сожалению (или к счастью), у имени Октябрина не так-то много обидных прозвищ. Родители советовались с соседями, имя Октябрины выбирала, наверное, половина подъезда. Эта же половина подъезда потом следила за каждым ее шагом. Папки «Люди, ставшие известными в семнадцать» тогда еще не существовало, но в голове она, кажется, была всегда. Кто-то рядом всегда являлся тем, кем хотелось стать. Чем старше Октябрина становилась, тем меньше общалась с родителями. Первым откололся папа. Он и так проводил с Октябриной мало времени, а после того, как начал ездить в командировки, общение свелось к минимуму. Мама откололась на третий год Октябрины в университете. Тогда всем стало ясно, что возвращаться девушка не намерена и город, в десять раз более населенный, чем родной, был новым на очереди к имени «Дом». С тех пор прежние звонки со спорами, обсуждениями и чужими мыслями сократились с нескольких раз в неделю до раза в месяц. Мимо кофеен и ресторанчиков в городе Октябрина проходила настороженно. Не хотелось увидеть семью, сидевшую за одним столом и что-то отмечавшую. Представить себя и своих родителей на месте незнакомцев у Октябрины не получалось, как и думать об этом без ноющей боли в груди. На школьные праздники Октябрина тоже старалась не ходить. Иногда Октябрина, особенно вечерами, сидела в пустой комнате и слушала, как в соседней комнате ворочалась Галина Георгиевна. Под дверью проползала полоска света – старшая птица поднималась и шаркала к туалету или кухне, а потом медленно – к себе в спальню. Октябрина смотрела на темный двор и представляла, что за стеной не Галина Георгиевна, а мама. Не обязательно родная, а хоть какая-то. Мама, которой можно излить душу, мама, с которой можно болтать до полуночи даже после ссор и разногласий, мама, которая приносит порезанные фрукты в постель или будит во выходным перед тем как уйти на работу. Маму Октябрины всегда слишком заботило общественное: работа, другие члены семьи, друзья. Октябрина была словом на совместных посиделках, списком достижений или молчанием неудач. Все детство Октябрина провела в детском саду и секциях, школу – на уроках, продленках и во дворе. Одиночество было ей привычным, но с каждым годом ноша уединения натягивалась на шее узлом. Сейчас об этом узле думать совсем не хотелось. В углу мяукнула Клюква. В ночной мгле, только начинавшей рассеиваться за окном, не хватало света, чтобы осветить кошку. Октябрина улыбнулась и позвала ее на кровать. Клюква оказалась первым шагом к семье – у котенка, брошенного у чьей-то машины, тоже никого не было. Летним вечером кошечка успокоилась в рубашке Октябрины, плакала, пока незнакомка несла ее в дом через несколько дворов. Девушка надеялась, что с котенком ее не выгонят с новой (первой в жизни) съемной комнаты. Галина Георгиевна, на удивление, не была против. С интересом она разглядывала котенка, которого Октябрина пыталась отмыть от блох в тазике в ванной, и приговаривала: – Вся в ягодках, гляди. Такие кругленькие ядрышки. Сама беленькая, а ягодки темненькие. – И улыбалась. Так «ягодное» прозвище к кошке и приклеилось. А вот почему Клюкву прозвали Клюквой, за год уже все забыли. Очередное пробуждение Октябрины было не из сладких. Роман названивал все утро. Сначала он позвонил перед завтраком, но быстро сбросил. Октябрина только взяла телефон в руку, как имя потухло, словно телефон сам испугался. Затем Роман звонил три раза после завтрака – Октябрина была в ванной и не слышала, зато слышала Галина Георгиевна. – Катенька, тебе там кто-то дозвониться пытался, – сказала она из зала. Только интересная телепередача о здоровье спасла Октябрину от чужих у телефона. Ответила на звонок Октябрина только после первого сообщения. «Ты что сдурела? Почему не отвечаешь?» – написал Роман. Октябрина не сразу поняла, что писал он. Таких фраз Роман себе не позволял. Отвечать она не хотела, но после такого сообщения испугалась и перезвонила сама. Первые пару минут Роман отчитывал, говорил ее, что совсем измучился добиваться внимания. Октябрина слушала, даже слышала, но с каждым словом чувствовала в уколы в сердце. Он отчитывал ее как ребенка, который ушел на вечеринку без спроса. А ведь они друг другу посторонние люди. – Ладно, что-то я вспылил. – Он сказал это тихо, словно сам себе не верил, но потом продолжил уже громче. – Помнишь, я предлагал тебе на отдых вдвоем поехать? Так вот, я все нам посмотрел, нашел отличный отель, место очень красивое. Тебе понравится. Октябрина слушала Рому почти издалека, с каждым его словом он отдалялся, пропадал, оставался в прошлом, но стоило ему замолчать, тишина оглушала Октябрину. Тишина в прошлом не бывает – она всегда только в настоящем. Ее просто так не заткнешь. Даже если начать говорить, тишину можно и не прогнать. – Никто не узнает! Я тебе клянусь! – воскликнул Роман. Он никогда просто так голос не повышал, только в редких случаях, когда чувствовал, что слова скоро перестанут помогать, и понадобится крепкая рука. – Что ты клянешься? Толку-то? – прошептала Октябрина и села на пуфик. Галина Георгиевна смотрела телевизор в зале, но программа стала чуть тише. «Не проговориться бы, а то вопросы будут», – подумала Октябрина и прислонилась затылком к прохладной стене. Стены, выходившие к подъезду, никогда не нагревались, и в летнюю жару о них можно охлаждаться, когда нет на мороженого в морозилке.