– Быть такого не может! – воскликнула Октябрина и, вопреки страху, смогла даже улыбнуться. – Ты либо мой ангел-хранитель, либо обманщик. Что ты там делал? Арсений остановился. В пустом поле, где даже деревьев и деревень не было до самого горизонта, он выглядел как светлый колосс – отросшие волосы, щетина, белая рубашка, серые брюки и сандалии в руках. Октябрина не заметила даже, как он разулся. – Я туда часто хожу. Тебе просто повезло меня встретить, – ответил он. – А зачем ты туда ходишь? Октябрина поравнялась с парнем. Арсений остановился. Он смотрел под ноги, на пальцы, которыми медленно подгребал под ступню травинки, и молчал. Ветер стих. – Это не та история, которую стоит рассказывать в такой день, – тихо сказал Арсений и посмотрел на горизонт. Серые облака накрыли небо скатертью, и только на краю виднелся голубой кусочек. Дойти до него, казалось, невозможно. – В какой такой? – спросила Октябрина и попыталась взглянуть на лицо Арсения, но он закрыл его волосами. – Сегодня праздник какой-то? – Нет, нет, что ты, никакого праздника. Просто сегодня хороший день. В хорошие дни не вспоминают плохого. – Ты говоришь, что у тебя каждый день – хороший, – попыталась пошутить Октябрина, но Арсений даже не улыбнулся. – Прости. Если не хочешь говорить, не нужно. Я просто… – Нет, ты имеешь право узнать. Ты же должна понимать, почему ты и… другие встретили меня. – Другие? Есть и другие? – Есть конечно. – Арсений сел на траву и вытянул ноги. Ветерок пошевелил свободные брюки, обнял лодыжки. – Ты с ними еще не познакомилась просто, но они есть. – Борис? – Октябрина хотела сесть рядом, но посмотрела на пыль у дороги, на муравейник, притаившийся за зарослями рапса, и решила, что стоять все-таки безопаснее для новых джинсов. – Боря нет, ты что, – хохотнул Арсений и поглядел на Октябрину снизу. – Ты на него посмотри. Если он и хотел уйти в мир иной, то задолго до моего рождения. Я его уже таким встретил в путешествии много лет назад. Октябрина и хотела спросить о Боре больше, хотя бы узнать, что о нем думал Арсений, но вдруг поняла, что даже не знает, сколько им лет. – А почему Боря к тебе приезжает? Ему не к кому идти? – А кому из нас есть, к кому идти? – спросил он и прищурился. Октябрина хотела было сделать шаг назад. Но остановилась – слишком очевидный проигрыш. – Это только человеку поверхностному кажется, что у нас всегда есть люди, на чьем плече поплакать можно. Он долго смотрел на горизонт. Казалось, приглядывался, словно мог увидеть кого-то в пятнах желтой жары, резвившейся на сером фоне облаков. А потом как-то особенно обреченно выдохнул. – У тебя есть братья или сестры? – наконец спросил он. – Никого нет. Родители когда-то посоветовались с соседями по дому и решили, что сейчас мир уже достаточно «прогнил», чтобы в него приводить больше детей. – Октябрина усмехнулась. – Как видишь, меня в этот мир привели без всяких раздумий. А у тебя есть кто-то? Арсений посмотрел на горизонт и прошелестел в тон травам: – Был и есть. Одновременно. – Как это? Брат или сестра? – Брат. У меня брат. – А что, он уехал далеко? – Он? Нет, что ты. – Арсений не шевелился. – Он умер. Холод упал по ногам на землю. Тело замерзло и, казалось, не могло двигаться. Октябрина пошевелила кончиками пальцев и то – с большим усилием. – Как так? Как, как умер? – Вот так. Взял – и умер. Он сам так решил. Октябрина не знала, как смотреть на него, да и стоило ли вообще. Может, надо отвернуться, может, перевести тему или раскашляться, упасть на землю и сделать вид, что погибаешь в муках, чтобы внимание его переместилось с мыслей о брате на что-то другое. Но Арсений как-то особенно спокойно спросил: – Ты, наверное, не особо понимаешь, да? Я понимаю. Никто не понимает. Арсений, казалось, хотел сорвать цветок, но стоило ему прикоснуться к стебельку пальцами, – отпустил. – Когда-то, когда я был еще ребенком, мой брат решил от нас съехать. Ему было восемнадцать, он учился в техникуме, подрабатывал, нашел девушку и решил жить с ней. Мама с папой не были против, даже сказали, что рады. Девушка им нравилась, ее, кажется, звали Олей. Они жили вместе пару месяцев, устраивали вечеринки. А какие там вечеринки могут быть? Ну, самые обычные, как сейчас, только еще хуже. Тогда-то люди не понимали, как всякая дрянь может убивать. Они смотрели по сторонам, видели, как их друзьям весело, как они ищут «проходы в потайные миры», как «расширяют сознание», а когда кто-то умирал, будто внимания не обращали. Тогда вообще многие умирали. Арсений сложил пальцы ладони и хрустнул стебельком ромашки. Взгляд он так и поднимал к небу. – Он вышел в окно после посиделки. Наверное, открыл окно, подставил табуретку и вышел. Так-то он был высокий, но вряд ли смог подняться без табуретки. Может, он сказал что-то перед уходом. Может, молчал. Никто не видел, как он это сделал, – все спали. Холод пронзил ее ноги до костей. В спине покрылся коркой костный мозг. – Как так? – с шепотом она завалилась на траву рядом с Арсением. – А… а письма? Он не оставил письма? – Он человек настроения. Часто решает сделать что-то за пару минут до того, как на самом деле начинал что-то делать. Не думаю, что он планировал это. Не думаю, что он проснулся и понял, что это его последний день на этой земле. Не думаю, что вообще понимал, что уйдет и кому-то понадобятся ответы после его смерти. – Но, но ведь… – Время было тяжелое, эту дрянь можно было достать намного проще, чем сейчас, – сказал Арсений и все-таки сорвал цветок. – Мы не ценим то, что у нас есть сейчас. Это было не так давно, но я помню это, будто было вчера. Я однажды видел, как одноклассник его зашел к нам домой, разделся, и я… Я видел огромные, налитые засохшей кровью порезы. Они сидели на кухне, родители тогда уехали. Я слышал, как они рылись в ящичках, где у мамы лежали лекарства. Она медсестра, у нее всегда были шприцы. – Арсений поддел пальцем ноги камушек перед собой и отпихнул его. – Я ведь знал, что они делали. Мне было лет семь, может, и того меньше. А я уже знал, что они делали, но не понимал, чем это кончится. А хотя, может, и понимал, но не хотел принимать. Никогда не хочешь думать о том, что кто-то из близких может исчезнуть, а когда уже видишь, как кто-то идет по дороге исчезновения, – обычно закрываешь глаза. Ты будешь ждать его каждый день, ставить тарелку на ужин, здороваться, когда входишь в пустой дом, не удалишь номер в телефоне, все будешь смотреть на него и думать, позвонить, ответит ли… Не хочется думать, что когда-то голос, который слышишь каждый день, забудется. Голос будет слышаться как шелест ветра. Каждый человек знает, как звучит шелест ветра, но описать не сможет. Так и здесь. Я все помню, а ведь записи его голоса у меня не осталось. Арсений замолчал, Октябрина боялась даже открывать рот. Казалось, ее вдох может напугать Арсения, напомнить, как дышал его брат. Как звали его брата? Были ли они похожи? – И как ты… – сорвалось с ее губ и испугалась. Но Арсений ответил спокойно. – Надо жить дальше. У меня много лет слезы и тишина забрали, а брат бы этого не хотел. Он ведь мечтал бросить. Я повзрослел уже, он мог бы со мной разговаривать на такие темы. Он бы хотел, чтобы после него такой ошибки бы не совершали. – Он говорил с тобой об этом, когда ты был маленьким? Он говорил, что… – Он не мог такого рассказать. Я был его брат, не друг. Друзей у него было достаточно, чтобы я оставался братом, а сокровенным он делился с другими. Да и я ведь был слишком мелкий, о чем со мной разговаривать? Я бы его все равно не понял. – Арсений хрустнул суставами на пальцах. – Он любил музыку, эта любовь граничила с помешательством. Он ездил по городам и собирал с друзьями виниловые пластинки, стоял в очереди часами, чтобы привезти домой хотя бы одну. Они оставались у кого-то дома и переписывали выступления на кассеты, а потом брат приходил и ночами смотрел эти записи. Видела бы ты его глаза. Он жил в эти моменты, понимаешь? Жил, а в другое время – нет. Арсений улыбнулся. Улыбнулся совсем немного, дрогнули его губы, а Октябрину словно током прошибло. Арсений говорил так, словно брат все еще жив и мог его слышать. – Он ни минуты не мог прожить без музыки, постоянно либо напевал что-то, либо наигрывал на кастрюлях или на лесках, которые натягивал и дергал, будто это струны гитары. Тогда сложно было достать даже гитару, куда ж там мечтать о барабанах. Знаешь, он как жил рок-н-роллом, так им и умер. Тогда так жили многие. – Это в каком смысле? – Это был протест. Протест против чего-то, я не знаю, чего именно. Я бы хотел понять, что это было, но никогда не пойму. Не прощаю себе этого, но и сделать ничего не могу. Знаю только, что он не стал бы умирать просто так. Он хотел оставить послание, он оставил нам назидание на всю нашу оставшуюся жизнь, но захотел, чтобы мы сами разгадали его загадку. Я в этом уверен. Арсений стих. – Меня только пугает, что он при жизни так и не нашел Бога, – сказал Арсений через пару минут тишины. Лицо его остекленело. Слова резанули Октябрину по живому. Признание в чем-то важном, но совершенно неизвестном, показались ей колдовским заклинанием. – Мне кажется, с ним жить тяжелее, – прошептала Октябрина и зажмурилась. – Ты ведь себе не принадлежишь, получается. Постоянно перед кем-то отчитываешься. Наверное. – С Богом намного легче умирать, – ответил Арсений. Голос его звучал ровно. Октябрина долго не могла посмотреть на Арсения. Деревья на холме медленно качались, ветер шевелил сочные, еще не обожженные солнцем листья. Арсений начал говорить. – Я надеюсь, что он знал, зачем это сделал. У всего ведь должна быть причина. Он ведь необыкновенный. На человеке, которым я мечтал быть, должны рваться принципы. На него посмотреть должно быть страшно – смотришь, и кажется, что вот-вот сам преступишь границы своей «правильности», своей правды, которую так долго творил. На такого человека смотришь и понимаешь, что вот, в нем-то и спряталось то, во что ты так свято верил всю жизнь, но прикидывался агностиком. Каждый ведь хочет, чтобы жизнь на самом деле не кончалась. Каждому хочется вечности, но такой, чтобы она не пугала. Только Бог может ее подарить. А если ты найти его не можешь, надо создать самому. Октябрина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она хотела было возразить, но когда посмотрела на Арсения, поняла, то сможет только промолчать. – Ты, наверное, удивляешься, что я так помню все это. Обычно страшные ситуации забываются, а наоборот все помню. – Арсений то ли поджал губы, то ли улыбнулся. – Я помню свою жизнь удивительно хорошо, лет с четырех себя помню. Наверное, поэтому я так быстро повзрослел. Мне хватило тех «добавочных» лет, которые у остальных забылись. – Может, ты не хотел забывать? – вырвалось у Октябрины. По спине ее нагревшейся на солнце протекла холодная капелька пота. – Что? Октябрина поняла, что придется повторить. Может, Арсений и услышал, но хотел удостовериться, что она действительно спросила его. Она нашла в себе смелость открыть рот и произнести несколько звуков. – Может, говорю, ты и не хотел забывать его? Ты ведь его любил, – Октябрина повторила. В горле пересохло, она закашлялась. Арсений дождался, пока Октябрина перестанет кашлять. Смотрел на нее, но словно сквозь нее, не особо всматриваясь даже в то, что было за ней в поле. – Это-то понятно. Дело ведь в другом, – начал он и поднял голову. – Дело в том, что если бы я просто хотел его запомнить, моя память бы придумала что-то менее жуткое. Мне ведь родители пытались внушить, что он в больнице от какой-то болезни умер. Знакомые родителей советовали фотографии его убрать, чтобы я перестал помнить его лицо. А я ведь взял – и запомнил так, как все было. Я помню, как он одевался и ворчал, когда родители стирали его покрашенные зеленкой вещи. Он стригся дома, перед зеркалом над раковиной, а я сидел на тазу в ванной и видел, как комки его волос падают на белую раковину. Потом он двумя пальцами поднимал их и бросал в туалет. Я помню, как он лежал на полу в зале и в тетрадке рисовал картинки. Тетрадок нет, родители их куда-то спрятали, а я помню каждую страшную рожу, которую он рисовал. Я ведь не просто так не забыл. Я решил оставить его в себе. Может, это он так решил. – Что? – Может, это было его последнее желание. Может, он понял, что только я сделаю какой-то вывод и смогу изменить чью-то жизнь. Может… – Арсений улыбнулся. – Я ведь не просто так в тот дом начал ходить, Октябрин. И не только в тот, много мест таких. Я ведь ходил и искал тех, кому помощь, может, нужна. Может, будь на твоем месте брат, я бы и его спасти смог. Но раз его рядом нет, его слова могут быть во мне. Я думаю, он все-таки хотел бы такого. Хотел, чтобы я кого-то спасал. Иначе бы я так хорошо его не запомнил. «Он спас меня». – Эта мысль появилась в голове Октябрины не в первый раз, но в первый раз – мысль произнеслась. Октябрина услышала свой, но чужой, голос в голове, который произнес это, а потом еще раз, тоже громче, словно побоявшись, что Октябрина не услышала или не верит, что услышала. «Ты живешь, потому что он перед тобой». – Эта мысль произнесена уже тише. Прежде Октябрина об этом не думала. И подумать не могла. Октябрина почувствовала, как в волосах на макушке что-то зашевелилось. Холод добрался до головы. Волосы могли бы встать, протянуться к небу, но Октябрина все еще чувствовала, что слова Арсения вдавливали ее в землю. – Арсений, а можно тебе задать вопрос? – прошептала Октябрина, не пытаясь даже на него посмотреть.