– Ой, а тут тесно, – прохрипела Октябрина и закашлялась. Представить сложно, как они смогут тут не спать друг на друге. Палатка, наверное, рассчитана была на одного Арсения. Вряд ли за день ее успели бы заменить на другую. – В тесноте, да не в обиде, да? – усмехнулся Арсений, но в голосе его сквозило что-то прежде ему чуждое. Неловкость, казалось, пропитала воздух внутри палатки. – Ну да. Типа. Октябрина не поняла даже, как оказалась рядом с Арсением. Он лег следом, аккуратно засунул сначала одну ногу, затем следующую. Потом сел, убрал руки и только потом – залезла его голова. Палатка такая тесная, что толком разъединиться, отодвинуться куда-то никак нельзя. Ноги упирались в край палатки, от головы до другого края тоже места немного. Встать в полный рост никак – только на коленях и то только одному человеку. – Ты прости, в этот раз Боря палатки собирал, – пропыхтел Арсений и застегнул палатку. Подсвеченный фонариком в тесном пространстве палатки он почти светился. Белая футболка, светлые штаны. Только цепочка на шее темнела. – Боря собирал? – спросила Октябрина. – Так у вас все распределено интересно. А ты что выбирал? – Я? – Арсений тяжело дышал, вытащил кусок одеяла из-под себя. – Я выбирал дорогу. Мы только тебе не дали пока права выбора. Блин… – Да меня пока все устраивает, – ответила Октябрина и обрадовалась, что Арсений в этот момент фонарик выключил. Щеки ее покраснели. – Да? А, ну тогда выберешь потом, – он тихо посмеялся, но быстро замолчал, закашлялся. – Я запомню, но ты мне лучше напомни, а то мало ли. У нас на фестивале дел будет много. Надо тебя еще со всеми познакомить. – А там много ваших знакомых? – спросила Октябрина и натянула на себя одеяло. Шорох его в палатке показался оглушительным. – Ну, я точно пока не знаю, кто там будет. Я в этом году что-то забыл прочитать обсуждение в Бориной группе, – сказал Арсений и как-то поежился. В палатке было тепло. – Но нескольких точно встретим, они не пропускают. – А сколько раз ты там уже был? – Я? Ну, раз пять уже точно. Этот шестой, получается. Но я мог и больше, так и не считал же. Спустя недели Октябрина уже не могла вспомнить, кто начал первый. В темноте палатки, с убранным в ноги фонарем, мрак слился с телами, разобрать, чьи ладони первые нашли чужие, но уже будто бы свои, губы, нельзя. Губы у Арсения были мягкие, обветренные. Руки длиннее, чем показалось со стороны в первый раз. Казалось, он мог обнять весь свет, стоило ему только захотеть. Октябрина помнила только, как что-то внутри нее взорвалось. Будто опухоль, росшая в ней многие годы, лопнула как перезрелый плод. Соки опухоли обожгли легкие, Октябрина попыталась сделать вдох, но он потонул в новом поцелуе Арсения. Внутри ее словно щекотали перья. Мягкое тепло опустилось от груди к животу и уже обожгло. По пальцам пробежало покалывание, добралось до груди. Октябрина подавила желание вздохнуть от аккуратного и нежного прикосновения – так ее уже давно не касались. Так, словно каждый сантиметр ее тела был важен. Руки Арсения гладили там, до куда могли достать. В тесноте они не могли толком повернуться, лежать друг у друга на руках тоже не получалось – руки начинали дрожать. Но и отрываться друг от друга им совсем не хотелось. Казалось, что это вовсе невозможно – сантиметры, которые их разделяли, и не должны были быть преградой. Октябрина повернулась на бок, переложила ногу на Арсения и хотела уже залезть на него, но Арсений тихо посмеялся и уложил ее обратно. – Да подожди ты, – хихикнул Арсений, – ты не представляешь, как чутко спит Боря и какие нечуткие вопросы он умеет задавать. – Да мне все равно на Борю! – прошептала Октябрина и снова попыталась взобраться на Арсения. Его руки мягко, но сильным движением остановили ее. – Не стоит. Не здесь. Не сейчас. – Он проговорил это тихо, а затем, словно почувствовав, что Октябрина могла неправильно понять его слова, добавил. – Я хочу, чтобы это было между нами. Здесь и там – слишком много людей. Я ни с кем не хочу тебя делить. Октябрина улыбалась. В темноте палатки черт лиц различить нельзя, но даже во мраке Октябрина, казалось, видела голубые глаза Арсения, в которых навсегда поселилось весеннее утро, различала морщинки в уголках его глаз и почти незаметную царапинку на щеке. Как-то он сказал, что такую оставил ему собутыльник – восемь лет назад она была глубже, страшнее и болела каждый раз, когда Арсений пытался улыбнуться. Через сколько Арсений заснул, Октябрина тоже не могла знать. Время существовать перестало, оно вообще не чувствовалось в компании Арсения. Они могли сидеть у дороги пять минут, но Октябрина ощущала, словно просидела рядом с ним годы, словно годы разговоров и совместной жизни сцепили их жизни навсегда. Казалось, что песок из их песочных часов перемешался и высыпался в песочные часы с тонким горлышком – песчинки ссыпались неохотно. На двоих у них, казалось, вечность. Октябрина коснулась его шеи пальцем. Повела вниз, к ключицам, и нащупала цепочку. Октябрина улыбнулась. Интересно, что на ней: крест или что-то другое? В темноте лицо Арсения не разглядеть, но дышал он спокойно. Октябрина вообще заметила, что дышать у Арсения получалось как-то особенно легко. Его грудь словно ничего не сдавливало – не как у других людей. Октябрина иногда чувствовала, как на шее висела петля и сделать лишний вздох просто так не получалось. Октябрина аккуратно вытянула цепочку. Горячая, Арсений никогда не снимал ее. Медленно, стараясь не пропустить кулон или крест, Октябрина вела пальцем по горячей серебряной цепочке, и казалось, что даже в цепочке Арсения билось его сердце. Когда Октябрина наконец-то нащупала что-то, очень удивилась. Это был не крест, не кулон, даже не фигурка. Это было что-то плоское, треугольное, но закругленное. – Это медиатор, – прошептал сонный Арсений. Октябрина от неожиданности вздрогнула. Арсений хрипло посмеялся – казалось, он спал, но во сне тоже решил поговорить. – Это медиатор моего брата. – Он взял пальцы Октябрины в свои и поднял медиатор так, словно хотел его видеть. – Им на гитаре играют. – И брат играл? – Да. Федя играл. На концерте поймал, с тех пор очень боялся потерять, – ответил Арсений, а Октябрину словно обожгло. Никто не называл брата Арсения по имени. – Федор и Арсений Бессмертные? – прошептала Октябрина, словно пробуя их имена на вкус. Вкус у имени брата Арсения горький, почти ядовитый. – Ага. Такой дуэт просрали, просто кошмар, – усмехнулся Арсений и убрал медиатор под футболку. – Нам даже псевдоним не нужен был бы. Только вот он бы играл, а я не знаю… Воду бы ему в перерывах подносил. Или на синтезаторе. Я полтора года в детстве учился на пианино играть. – И как? Получалось? – Получалось ли? – Арсений словно усмехнулся. Он подложил одну руку себе под голову и задумался. – Ну, Кузнечика я играл на ура. Пару песен знал. Но я это не считаю умением играть. А вот Федя… Видела бы ты, как он играет! У него были черные крашеные волосы, лохматые, черные глаза… – Арсений зашептал. – Он смотрел в душу, он все в человеке видел. – Вы такие разные, – ответила Октябрина и положила голову ему на грудь. Под ухом ее билось живое сердце самого живого человека из всех, кого она только знала. Мерно, спокойно. Так, словно сердце знало – все сейчас правильно, так тому и быть. – Разные. Но вместе мы бы были отличной командой. – Арсений приобнял Октябрину, насколько это позволяла маленькая палатка. – А он ушел, решил, что мне другую команду искать нужно. Он все наперед видел, все-все. Они лежали в тишине. Дыхание их смешивалось и становилось единым. Они не двигались, не смотрели друг на друга, но в этом молчаливом единении мыслей и духа чувствовалась Октябрине большая близость, чем когда бы то ни было со Святославом или Романом. – Знаешь, у меня такое ощущение, что благодаря тебе я Федю уже очень хорошо знаю, – сказала Октябрина. Арсений усмехнулся, и теплое его дыхание коснулось отросших волос Октябрины. – Он рад, что я все еще помогаю ему быть хотя бы немного живым. – Думаешь, он хотел бы этого? – Хотел бы, чтобы даже после физической смерти для живых жить? – Арсений, кажется, улыбнулся. – Конечно. Он этого очень хочет. Он всегда этого хотел. Арсений попытался устроиться удобнее, и Октябрина даже отодвинулась. Но он притянул ее к себе снова. – Нам так даже одеяло не нужно, – усмехнулся он. А потом снова стал серьезен. – Каждый человек хочет, чтобы после смерти о нем помнили. Иначе в жизни смысла нет. Толку, прожил жизнь, ушел, а тебя никто и не видел словно. Так ведь никому не нужно. А он себя оставил. Видишь как? Я до сих пор с ним живу. Октябрина обрадовалась, что тепло Арсения согрело ее в миг, когда все ее тело обожгло холодом. Это были ее мысли в тот день, в тот чертов день, когда она почти умерла – по собственной воле. Никто не вел ее в тот дом, никто не заставлял ее перешагнуть порог в вечное забвение. Никто не знает, что там, есть хоть что-то или, как говорят многие пережившие клиническую смерть, только темнота. Может, в этой темноте, сонной и лишенной ощущений, нужно ждать Великого Суда, может, ждать вовсе некого и нечего и вся вечность – это ничто в тишине. А, может, после смерти ничего и нет. Может, человек просто хочет верить, что чем-то лучше раздавленного машиной кузнечика или убитой на скотобойне свиньи. Может, после смерти есть только смерть. – Так страшно думать об этом, – прошептала Октябрина и почувствовала, как по щеке потекла слеза. Девушка не успела остановить предательскую влагу – слеза упала на футболку Арсения. Он почувствовал. Рука прижала Октябрину к себе сильнее. – Мы оба с тобой одной ногой там побывали, – сказал он тихо и поцеловал девушку в макушку. – Но мы здесь, мы живы. У нас есть вечность, где она кончается, мы не знаем. И хорошо, что не знаем. – Я не хочу знать, что будет потом, – прошептала Октябрина и вытерла ладонью другую щеку. Она научилась плакать беззвучно, но сейчас она чувствовала, что ее тишина была раскатом грома для них обоих. – И я. – Арсений взял ее за руку. – Может, когда-то мы с братом встретимся. Может, мы все когда-то встретимся. Но пока мы живы, нечего мечтать об этом. Чем дольше мы тут, тем больше знают их, тем больше знают их. Октябрина улыбнулась. Все ее лицо мокрое от слез, но она улыбалась. Улыбка даже не через силу. – Жить надо и все, – сказал Арсений и прижался щекой к голове Октябрины. – Больше от нас ничего не требуется. Это и так все, что нам нужно, чтобы запомниться другим. А для самих себя нужно прожить интересную жизнь. В тишине палатки они слышали дыхание друг друга. У них общего больше, чем кажется, на первый взгляд. Больше, чем просто дыхание. Арсений, кажется, говорил что-то еще, но Октябрина не слышала. Впервые за много месяцев она спала без страха сновидений. Глава 17 Фестиваль представлялся Октябрине совсем иначе. Она думала, что после долгого пути по трассе, затем – по полю, колдобинам и через просеку, они приедут в Диснейленд на выезде. Октябрина сразу же ждала увидеть аккуратные палатки с товарами, огромную сцену для выступающих, домики, в которых живут посетители, и уголки для отдыха с мангалами и столиками, но реальность оказалась иной. Они по рыхлой дороге въехали на территорию деревни, которая оврагом спускалась к высохшей реке. У въезда стоял памятник погибшим односельчанам во время Великой Отечественной войны, вокруг памятника росли цветы. Дома в деревне все похожи друг на друга: деревянные, огороженные деревянными заборчиками. У каждого дома, где еще жили люди, стояли лавочки. Дома падали в обрыв, наклонялись, скрипели. Некоторые держались на добром слове. Людей в деревне словно не было – только старушка сидела на полянке у дома, вязала в тени рябины. – А мы точно правильно приехали? – спросила Октябрина, когда увидела, что связь на экране телефона пропала. – Да, нам просто дальше, – ответил Арсений и снизил скорость. – В том году в другом месте проводили, а в этом решили вернуться сюда. – Да там вроде ж другая дорога есть туда, – встрял Борис, который играл в игру на телефоне. – Я знаю, но до поворота на ее дольше, чем нам сейчас до фестиваля. Октябрина выдохнула. Все-таки это еще не фестиваль, это просто дорога. За окном лес сменился высохшим полем и выкорчеванными деревьями. Они проехали мимо машины, у которой с большим пакетом стояли мама с сыном. Между ними вилась собака, а глаза у всех были настолько удивленные, будто людей в этих местах не было годы. Пейзаж сменился снова и менялся так часто, что Октябрина не заметила даже, как лес кончился, они выехали на открытую местность, заставленную белыми большими палатками. Чем ближе Арсений подъезжал к стоянке, тем лучше просматривались пустые и разбросанные по полю лавки, машины, поставленные на стоянку будто в прошлом годы и занесенные пылью, сцена где-то вдалеке и зеленые будки туалетов. – Что-то никого нет, – сказала Октябрина, когда вылезла на уже утром разогретое поле. – Ага, что-то ни души, – согласился Арсений и обошел машину. – Но мы в правильное место приехали. Дорога правильная была ведь. – Да оно, оно, – встрял Боря и, почесывая спину, вылез следом. За ним выплыла Полина.