— Ваша милость! — в комнату торжественно вплыл Саншо. — Пора завтракать. Баск притащил огромную глиняную сковородку, на которой еще скворчала яичница со шпинатом, посыпанная тертым сыром и зеленью, пару ломтей хлеба и кувшин с сидром. Судя по довольной роже и масляным глазам у баска ночью тоже выгорело. Саншо похотлив как сатир, дерет без разбора всех представительниц женского пола, но особенно предпочитает дам монументального строения, точь-в-точь как наша хозяйка мамаша Мадлен. Видимо ее и уговорил. — Прошу, ваша милость! — баск поставил поднос и подал мне оловянную ложку, предварительно протерев ее полотенцем. Сам, не чинясь, тоже пристроился за столом. Слуги не едят с хозяевами, но право вкушать пищу за одним столом с господином даровал роду Саншо еще мой прапрадед за особые заслуги. — Лошадок я посмотрел, тот хромой козел, конюх, умеет обиходить. Дал ему медяка, чтобы старался… — болтал баск, с аппетитом уминая завтрак. — По городу говорят, что объявился какой-то живорез, у реки опять нашли трупы. А вчера, задралась толпа господ, городские стражники похватали всех и в тюрьму без разбора… Я его слушал вполуха, а сам тщательно перебирал все сведения о европейской политике, которые могли мне пригодится. Итак, на дворе тысяча шестьсот тридцатый год. Король Франции Людовик под номером тринадцать, жена у него испанка, хотя носит прозвище Австрийская, по происхождению Габсбургов. Между Людовиком и Анной сильно не ладится, это знают все, а при дворе фактически правит кардинал Ришелье. Мамаша Людовика Мария Медичи и ее младший сын Гастон Орлеанский строят козни королю и кардиналу, за что король удалил мамашу со двора. Но она не угомонилась, заговор сменяет заговор. Мало того, опять начинают поднимать голову гугеноты, хотя их оплот Ла-Рошель два года назад Ришелье взял. В Европе творится сплошной бардак, полным ходом идет Тридцатилетняя война, где все схватились со всеми. Я и сам успел поучаствовать во многих эпизодах, в частности за Испанию против Нидерландов. Франция пока напрямую не участвует, что несомненно хорошо, впрочем, с Испанией у нее, несмотря на королеву испанку, отношения неважные. Чем это грозит мне, ведь я прибыл из Мадрида? Да ничем. Сейчас все воюют против всех, причем зачастую руками наемников. А наемники люди аполитичные, кто платит, за того и воюем. Но надо быть осторожней, чтобы не приняли за испанского шпиона. Что я могу сделать? Верней, как я могу использовать вышеупомянутые события в свою пользу? Ну, вариантов много: от воинской службы, до попытки втереться в доверии к одной из сторон политического противостояния в Париже. Но начну с того, что отвезу рекомендательное письмо одному из самых влиятельных священников Франции — отцу Жозефу. Письмо написал его визави только с испанской стороны — отец Доминик. Мой прежний наниматель. Неплохой дядька, умный и хитрый как змей и ко мне относился неплохо. Именно он прикрыл меня на пару дней от альгвазилов[11] во исполнение прежних обязательств. В общем, сначала посмотрим, что даст письмо, а там видно будет. Где искать отца Жозефа? В соборе Парижской Богоматери, в портале Святой Анны. Но когда он там появится неизвестно, так что поиски могут занять несколько дней. Значит решено, прямо сейчас и отправлюсь. Я отложил ложку. — Я отправляюсь по делам. Пока ополаскивал руки, Саншо мгновенно уничтожил остатки еды, сытно рыгнул и бросился помогать мне одеваться. Закончив, я снова посмотрелся в зеркало и остался доволен, хотя решил в самое ближайшее время обновить гардероб — сваливали мы из Мадрида в чем были. Одежду успели привести в порядок после дороги, она была пошита из дорогого, качественного материала, но по меркам Парижа выглядел я бедновато, точнее — серовато. Опять же, Антуан де Бриенн одет по испанской моде, что подчеркивает мое иностранное происхождение, а это негоже. Шпагу бережно вложил в перевязь — она, пожалуй, самая дорогая вещь в моем имуществе, хотя внешне неброская — никакой позолоты и драгоценных камешков. Ковал ее самый известный оружейник в Толедо Томас да Айала и Антоха отвалил за нее целое состояние. Клинок из стали с узором красноватого цвета, длиной чуть больше восьмидесяти сантиметров, с двумя долами на три четверти клинка, заточка обоюдоострая — можно колоть и рубить. Гарда испанского типа, чашка почти полностью закрытая, сложена из двух получашек, покрыта сплошной гравировкой, дуги и крестовина эфеса четырехгранные, ручка витая и вдобавок обтянута тончайшей кольчужной сеткой замысловатого плетения так, что рука совершенно не скользит. Оголовье восточного вида, в виде чалмы. Ножны твердые, обтянуты очень качественной кордовской кожей. со стальными вставками. Развесовка идеально сбалансирована. Словом — замечательное боевое оружие. Есть у меня еще и парная к шпаге дага, но она пока останется дома, носят ее сзади за поясом, прикрыв плащом, а я сегодня без плаща, да и нет смысла таскать лишнюю тяжесть. Вместо даги сунул за пояс наваху в специальный карманчик. На голову широкополую шляпу с пером страуса, на руки тонкие замшевые перчатки, на безымянный палец перстень от маркизы Гуэрра. Конверт с письмом для отца Жозефа под колет. Пожалуй — все. — Ты со мной. Саншо кивнул и вылетел из комнаты — готовить лошадей. Через полчаса мы уже выехали из гостиницы. В нос сразу ударил смрад, а в уши бурный гомон. Я поморщился и оглядел улицу. Справа возле мясной лавки галдела толпа студиозусов, задирая монахов доминиканцев, назревала добрая потасовка, слева судачили торговки зеленью, чуть дальше, орал как резанный, облитый помоями персонаж в черном. Прямо по середине улицы уныло тащились запряженные ослами тележки с углем и хворостом, по краям дороги, осторожно, чтобы не заляпать обувь грязью, пробирались прохожие. Фоном доносились истеричные неразборчивые вопли — видимо кого-то лупили смертным боем. Париж, мать его, город контрастов… Что-то мне подсказывает, что я здесь бывал и раньше, но формально, в обличье Антуана де Бриенна — в первый раз. Но ничего, городок как городок, а публика, так вообще схожа с мадридской, хотя с другим темпераментом. Поехали, однако… И почти сразу же, я поймал взглядом того самого кавалера, которого встретил на въезде в город. Судя по взгляду, он тоже меня узнал. Снимать шляпы мы не стали, ограничились легкими кивками. Интересно, кто он такой? По первым впечатлениям птица моего полета, я взгляд таких сразу узнаю. Ну что-то часто мы стали встречаться — это настораживает. Но рано бить тревогу, время покажет. Путешествовать верхом по улочкам Парижа куда предпочтительней, чем тащиться по дерьму пешком, но задачка еще та. Надо быть постоянно начеку, чтобы не вывалили на голову ночной горшок или не попасть под ломовую телегу. К тому же, простые парижане народ бурный и своенравный, дворянство его вконец достало, толкнешь лошадью, могут и слегой огреть или какашками закидать. Впрочем, очень скоро мы благополучно выбрались в квартал побогаче. Тут точно так же смердело, а центр улицы покрывала грязь, но публики было поменьше. — Гей, гей… — под ор кучера из-за поворота прямо навстречу вылетела запряженная четверкой роскошная карета. Я успел свернуть перед самыми мордами лошадей. Кучер заорал, натянул поводья, лошади встали на дыбы, карета рыскнула, пошла юзом, снесла выносную витрину магазина посуды, но все-таки остановилась. — Да я тебя! — кучер занес кнут, но увидев пистоль в руке Саншо, тут же заткнулся. Хлопнула украшенная резными виньетками и позолотой дверца, из кареты выскочил расфуфыренный дворянин, одетый в небесно-голубые цвета и увитый ленточками со шнурами словно баран. — Какого черта, ублюдок?!! — заорал он на кучера, но тот с перепуганной рожей показал кнутом на меня. Кавалер обернулся и ехидно процедил: — С каких это пор простолюдины носят шпагу? Слезь с лошади дуралей, когда разговариваешь с благородным господином… Это было прямое оскорбление. Не ответить — значит потерять честь навсегда. Из Парижа можно стразу уезжать — здесь все заплюют, даже чернь. «Как же все достало…» — уныло подумал я, отпустил себе настоящего де Бриенна и пошевелил поводьями. Вышколенный жеребец легонько толкнул дворянина грудью, тот попятился, поскользнулся и сел задницей в размазанную по брусчатке грязь. Я неспешно спрыгнул, шагнул к кавалеру и спокойно процедил: — Я шевалье де Бриенн. Мои предки были коннетаблями Франции, когда ваши еще пасли свиней. И я вас сейчас убью. Выпотрошу словно свинью на бойне. Вы не успеете даже попросить о заступничестве Деву Марию. Если бы я хотел, он бы уже булькал кровью. Но убивать мне не хотелось. В глазах дворянина плеснулись злость и страх, активно работая ногами, он отполз задом от меня, вскочил и выхватил шпагу — коротенькую, придворную, а не боевую. Его лицо сильно исказилось, голос начал заикаться. — Вы… вы… как вы смеете… — Еще как смею… — я тоже достал бретту, все еще очень надеясь, что убивать не придется. Неожиданно раздался резкий окрик. — Гастон, мы спешим. Все потом… Из окошка кареты выглядывало слегка прикрытое вуалеткой хорошенькое женское личико с кокетливой мушкой на подбородке. Из-под изящной шляпки спадал каштановый завитый локон. Выглядела она просто шикарно и соблазнительно, но в глазах этого милого создания пылала совершенно неженская холодная ярость. Меня словно ядовитая змея ужалила. Сердце кольнуло тревожное предчувствие. — Как прикажете… — кавалер мгновенно сник и скрылся в карете, бросив напоследок: — Мы с вами еще встретимся, будь я проклят. Я вежливо обмахнулся шляпой и невозмутимо ответил: — В любое удобное для вас время, мессир… Саншо глянул вслед уезжавшей карете и тихо сказал: — Боюсь, ваша милость, это только начало. Мы с вами опять вляпались в дерьмо. Хорошо, что вы его не убили. У этой благородной сучки из глаз сочится яд. Даже просто смотря на нее можно отравиться. Я пожал плечами и запрыгнул в седло. — Все как всегда, мой друг. Все, как, всегда. Дальше мы без приключений перебрались через мост «Двойного денье» на остров Сите, откуда уже было видно величественную громаду Собора Парижской Богоматери. Но тут пришлось притормозить, масса народа шла с утренней мессы. Так что к собору мы добрались уже ближе к полдню. Я сориентировался, расспросил прохожего монашка, оставил Саншо с лошадьми и пешком перешел к порталу «Святой Анны». После душного и смрадного Парижа, гулять здесь было просто наслаждением. От древних стен несло прохладой, щебетали птички, пахло розами, ладаном и почему-то свежим хлебом. Думал, что ничего не получится, но мне сегодня, наконец, повезло. — Вы к кому, ваша милость? — вежливо задал вопрос дюжий привратник в сутане, стоявший возле боковой дверцы в портал. Я сдержанно поклонился в ответ: — Я ищу отца Жозефа. У меня к нему письмо от отца Доминика Боканегро из Мадрида. — Подождите здесь, мессир, — монах мазнул по мне внимательны взглядом и скрылся за дверью. Я отошел от двери и присел на каменную скамейку у аккуратной постриженной живой изгороди. Неожиданно, сквозь заросли донесся торопливый женский шепот: — Я не могу, вы не понимаете, это очень опасно. Вся корреспонденция королевы тщательно просматривается. Если меня поймают с письмом — сразу посадят в Бастилию и будут пытать, а госпожу снова ждет немилость. — Но в письме нет ничего предрассудительного, только весточка с родины, — уговаривал ее густой мужской голос. — И я вас очень хорошо отблагодарю. Смотрите, вот оно, совсем маленькое, Вы его можете спрятать в корсаж. А это золото. Половину я отдам сразу. Поверьте, вы станете богаты… — Нет, королеве настрого запрещено общаться с родными, отстаньте от меня, я вас прошу. Я уже жалею, что согласилась на встречу…