но все рано или поздно заболевают.— Но это же хуже смерти!— Не смотри на это так. Да, наша жизнь — в сущности, смерть при жизни. Но здесь никто никому не завидует, ну, разве что городским прокаженным, которым живется лучше. Когда ты здесь обживешься, то убедишься, что здесь нет места зависти. Здесь нет ни сеньоров, ни вассалов, здесь все равны. Решай, что ты выбираешь: быстро умереть от холода или медленно умирать от болезни, дожидаясь, пока плоть твоя сгниет прямо на костях и они упокоятся с миром?И тогда Эдельмунда приняла решение.— Я пойду с тобой, — сказала она, — и буду жить мечтой о мести.— Ненависть помогает жить. Только оставь напрасную надежду, что сможешь отсюда выбраться. Отсюда ещё никто не вышел.— Когда-нибудь я это сделаю, и тогда кое-кто за все ответит!76Той весной весь город праздновал. Из уст в уста передавались новости, по пути изменяясь до неузнаваемости. На одной улице говорили, что посла аль-Мутамида Севильского сопровождают триста копейщиков в серебряных доспехах, то уже на следующей это число увеличивалось: воинов было пятьсот, они носили золотые кольчуги, а лошадей украшали шелковые попоны. Вегер разослал по всему городу глашатаев в сопровождении горнистов и барабанщиков, чтобы горожане были в курсе всех серьезных новостей. В нескольких случаях пришлось вмешаться командиру городской стражи, чтобы никто не препятствовал менестрелям.Когда же вегер приказал красильщикам убрать с улицы чаны с прокисшей мочой, которую использовали для отбеливания тканей, дома наполнились столь невыносимым аммиачным духом, что дышать стало почти невозможно. От клубящихся под потолком ядовитых испарений люди теряли сознание и приходилось бежать за лекарем, а у одной женщины даже случился выкидыш.Кузнецы трудились денно и нощно, чтобы выковать нужное число фонарей. В те дни Барселона бурлила, жители не переставали удивляться кипучей деятельности городских властей. На углах улиц и площадей на высоте в два человеческих роста установили что-то вроде открытых сверху железных клеток, внутри которых размещалась емкость с фитилем. Люди гадали о предназначении этих клеток.Но когда через несколько недель изобретение заработало, город наполнился восхищенными возгласами.С наступлением сумерек по городу рассыпались специальные служители с длинными шестами и щипцами на конце для регулировки фитилей, а также факелами, которыми поджигали эти фитили, смоченные в черной жидкости из емкости. Когда в свои права вступила ночь, Барселона совершенно переменилась. Графиня в сопровождении Дельфина и первой придворной дамы Лионор, лично проехала по городу в закрытом паланкине, чтобы убедиться — всё выглядит именно так, как ей и обещали. Она проехала по Калю и через ворота Бисбе направилась к малому дворцу, а оттуда довольная вернулась обратно.Чуть в стороне, приноравливая темп лошадей к шагу носильщиков, ехали вегер Ольдерих де Пельисер и сияющий Бернат Монкузи.Когда процессия ступила на мощеный двор графского дворца, графиня вышла, а за ней Дельфин и Лионор.— Поздравляю вас, вегер, — сказала она. — Просто не верится, что город, представший моему взору в этом волшебном свете — знакомая мне Барселона.— Мне приятно это слышать, сеньора, однако не я сотворил это чудо, — ответил вегер. — Это дело рук вашего советника, его идея и исполнение.Повернувшись к советнику, Альмодис произнесла:— Бернат, все это прекрасно, но у меня вызывает сомнение одно обстоятельство. Что нам делать, если мы привыкнем к такому благоденствию, а потом по воле случая внезапно лишимся столь замечательного продукта?Монкузи потеребил свой плащ.— Я был бы плохим слугой, если бы не предусмотрел подобной возможности, — ответил он. — Запасов этого продукта хватит почти на полгода, они находятся в надежном месте и будут регулярно пополняться.— Передайте мои поздравления вашему молодому другу, — сказала Альмодис. — Если все пойдёт, как ожидается, приём севильского посла войдёт в историю, а вы будете удостоены особой благодарности вашей графини.С этими словами Альмодис де ла Марш проследовала во дворец в сопровождении верного шута. В дверях тот дернул ее за плащ.— Чего тебе, Дельфин? — спросила она.— Не верьте ему, сеньора, — прошептал карлик. — По глазам видно, что он лжёт.— Я знаю, Дельфин. Но не могу отказаться от его услуг, этот человек приносит графству большую пользу.С этими словами Альмодис скрылась в своих покоях.Руфь не находила себе места. Визиты Марти в дом ее отца становились все более частыми. Слишком много накопилось тем для обсуждения: и склад, который предстояло оборудовать в подвале, и покупка новых партий товаров, и кораблей, и прочее, и прочее, и прочее. И как-то незаметно повелось, что Марти стал приходить в дом Баруха немного раньше назначенного времени, чтобы успеть хоть немного поболтать с дочерью своего друга. С каждым днем Руфь все больше понимала, что любит его, и все остальное уже не имеет значения. Но она не собиралась довольствоваться крошками с чужого стола. Она твердо решила, что Марти будет принадлежать ей, пусть он сам пока еще об этом не знает, и теперь при каждом удобном случае старалась спросить у него совета и вообще сблизиться с ним, насколько это возможно.В тот вечер Марти, как всегда, пришел чуть раньше. Руфь увидела его из окна комнаты, которую делила с сестрой Башевой. От внимания последней не укрылось, с какой поспешностью Руфь бросилась к медному зеркалу и стала прихорашиваться, поправляя косы.— И тебе не надоело слушать разговоры старших? — спросила Башева. — Он же не подходит тебе по возрасту и к тому же не еврей. Не представляю, что у вас может быть общего.— Ну конечно, глазеть тайком на Ишаи Меламеда с женской галереи синагоги намного лучше, — ответила Руфь. — А ещё лучше караулить его у выхода. И, конечно, предел твоих мечтаний — стать скучной еврейской женой, готовить кошерные блюда, есть по субботам харосет [27], вытирать детские сопли да распевать слащавые гимны на Пурим. А вот я предпочитаю оставаться свободной и общаться с теми, кто мне нравится.С этими словами она сбежала вниз по лестнице и через минуту уже сидела под старым каштаном, жадно слушая Марти.— Помните, вы сказали, что вам нравится некий молодой человек? — спросил он.— Да, нравится. Вот только он не обращает на меня внимания. К тому же любовь между нами невозможна.Марти нравился этот разговор и откровенность девушки, беседа с ней помогала ему отвлечься от тяжёлых мыслей.— Не отчаивайтесь: нет такой крепости, которая устояла бы перед натиском Купидона.— Значит, вы мне советуете не отказываться от своей любви?— Кто я такой, чтобы давать советы юной девушке? Но и на войне, и в жизни, всегда побеждает тот, кто не сдаётся.— Кое-чего я уже успела добиться благодаря вашим советам. До сих пор ко мне относились, как к ребенку, а теперь считают взрослой.Марти немного растерялся: высказывания Руфи нередко ставили его в тупик.— Я имею в виду, что в любых обстоятельствах вы не должны пасовать перед трудностями, а должны бороться с ними. Этот совет пригодится в любых обстоятельствах.— А если препятствия слишком велики?— Вы тем более не должны отступать.На какой-то миг девушка как будто засомневалась.— А если я вам скажу, что между нами стоят и другие препятствия — например, вера — что вы мне посоветуете? — спросила она.— Признаюсь, мне трудно что-то советовать. Я могу говорить лишь о себе самом. Я тоже безнадёжно влюбился в девушку, которая мне совершенно не подходила ни по происхождению, ни по воспитанию, но, тем не менее, я не отказался от своей любви.— А теперь вы больше ее не любите?— Я по-прежнему люблю память о ней.Руфь, знавшая о трагедии, разразившейся в жизни Марти, постаралась ответить как можно деликатнее:— Благословенна та, что сумела внушить к себе такую любовь. Как же я ей завидую!Во взгляде Марти промелькнула тень.— К сожалению, Господь тоже возлюбил ее, а его возможности несравнимы с моими. Он забрал ее к себе. Не завидуйте ей, ведь вы можете сделать вашу жизнь, какой захотите, а она не может сделать уже ничего.— Я завидую той любви, которую она внушает вам — даже после своей смерти.В эту минуту Марти взглянул на девушку совершенно иными глазами, он словно впервые увидел безупречный овал ее лица, обрамлённый белой косынкой, и тёмные миндалевидные глаза. Отчего-то ему вдруг подумалось, что человек, которому она достанется в жены, окажется счастливчиком.В эту минуту дверь на галерее открылась и появилась величественная фигура Баруха Бенвениста.Что-то странное почудилось Марти в голосе Баруха, когда тот заговорил с дочерью.— Сколько раз я должен тебе повторять, Руфь, когда в этот дом приходят гости, ты должна их принять и тут же удалиться? А ты настолько дурно воспитана, что донимаешь их своей болтовней о разных пустяках.Марти поспешил заступиться за девушку.— Она нисколько мне не мешает. Напротив, она помогает мне отвлечься.— Вы очень любезны, — резким жестом остановил его Барух. — Но она знает, о чем я.К величайшему удивлению Марти, девушка тут же удалилась, ни слова не сказав отцу.— Таковы женщины, друг мой, — вздохнул Барух. — Ни одному мужчине ещё не удалось сорвать розу, не уколовшись шипами.77Наступила пятница. Толпы народа повалили на улицы, люди жаждали своими глазами увидеть сказочное шествие, о котором были столько наслышаны, и убедиться, действительно ли оно так великолепно, как о нем говорят. Окна богатых домов украшали полотнища красного дамасского бархата, а окна простых людей были убраны обычной шерстяной тканью. Улицы города, по которым предстояло проехать послу, разукрасили с невиданной пышностью. Посол должен быть поражен роскошью города, чтобы потом рассказать об этом своему повелителю, блистательному аль-Мутамиду Севильскому. Толпы людей в праздничных нарядах затопили улицы, где предстояло проехать кортежу. Графиня решила, что процессия вступит в город ближе к вечеру, тогда на всех улица, площадях и вдоль дворцовой стены зажгут новые светильники и город засияет во всем своем великолепии.Многие горожане пригласили в гости родственников из деревни, чтобы они тоже могли полюбоваться невиданным зрелищем, а уж если добавить к этому новое освещение, то с уверенностью можно сказать — ничего подобного в своей жизни они не видели и не увидят. Процессия должна была войти в город через ворота Кастельнау, затем, обогнув Каль, пройти мимо церкви святого Иакова, оттуда направиться к воротам Бисбе, а потом — прямиком к графскому дворцу. Городской страже едва удавалось сдерживать пеструю разряженную толпу, отчаянно напиравшую, чтобы лучше видеть. Пришлось даже установить вдоль улиц деревянные заграждения, чтобы восторженная толпа в порыве чувств не раздавила кортеж посла.В окрестностях дворца невозможно было протолкнуться из-за множества карет, портшезов и паланкинов, в которых гости съезжались ко двору, как слетаются мухи на мед. Туда-сюда носились пажи, помогая кучерам обихаживать лошадей, расчесывая их лоснящиеся гривы и хвосты и пытаясь их успокоить — лошади явно нервничали от яркого света и огромного скопления народа. Ко двору прибыли все знатные семейства, претендующие на близкое родство с домом Беренгеров. Здесь были и Бесора, и Гурбы, и Кабрера; прибыли Перельо, Алемань, Мунтаньола; явились все Оло, Монкада, Тосты, Кардона, Бернат де Тамарит, Рамон Мир, Геральты, Кастельвели, Туа... Все они облачились в самые роскошные наряды и отчаянно старались перещеголять друг друга.У главных ворот вегер Ольдерих Пельисер в окружении сержантов в парадных ливреях цветов дома Беренгеров и с бархатными беретами на головах встречал высоких гостей, поднимающихся по устланной коврами лестнице меж двух рядов мерцающих факелов, чтобы затем пройти в тронный зал, когда объявят их имена.Марти пришел пораньше, чтобы проверить исправность светильников. Расположение графини позволяло ему свободно передвигаться по всему дворцу в качестве главного осветителя. В дальнем конце тронного зала он увидел Эудальда Льобета, епископа Барселонского, настоятеля кафедрального собора и других священнослужителей, стоящих возле пустого трона, к которому вскоре выстроится очередь гостей в соответствии со строгим регламентом.Ропот толпы возвестил о приближении процессии раньше, чем заиграли фанфары и барабаны.Затерявшись в толпе, Руфь и Башева, закутавшись в плащи, ожидали, когда начнётся блистательное шествие. Отец, вынужденный ухаживать за больной матерью, не смог сопровождать их на праздник. Однако, учитывая необычайные обстоятельства, он отпустил дочерей полюбоваться шествием, при непременном условии, что они вернутся домой до наступления субботы. Девушек сопровождал Ишаи Меламед, сын его доброго друга ещё со времён обучения в синагоге. Теперь все трое укрылись под аркадой в ожидании той минуты, когда в дальнем конце улицы покажется празднично разукрашенная процессия. Громкие крики толпы возвестили о том, что шествие уже близко и вот-вот появится из-за угла. Все как один вытянули шеи. Шум стал оглушительным.Впереди процессии шли музыканты, играющие на самых разных инструментах, горожане даже не знали названий некоторых из них. Флейты, лиры и другие инструменты играли веселый марш, однако всеобщее внимание привлекли два всадника на великолепных арабских скакунах, покрытых зелёными с золотом попонами. Они били по большим литаврам, установленным по обе стороны седла, двумя палками с концами в виде шаров из козьей кожей, задавая ритм всему шествию. За оркестром следовал эскорт из тридцати воинов во главе с огромным мавром. Воины окружали паланкин, покрытый китайским лаком, с занавесями из золотистого бархата и остроконечной крышей в форме минарета, который несли десять могучих нубийцев с лоснящейся кожей. Завесы паланкина были откинуты, чтобы все видели, как сидящий в нем посол Абенамар приветствует жителей города. [28]Башева нервничала.— Руфь, солнце уже садится. Если мы не успеем до захода вернуться домой, отец рассердится.— Мы все равно не сможем сейчас пройти, Башева, — возразила Руфь. — К тому же мы ведь собирались посмотреть новые светильники, а их не зажгут, пока не стемнеет.— Вот-вот наступит шаббат, нам пора идти.Но тут на помощь к Руфи пришёл Ишаи.— Башева, ваш отец все поймёт. Сейчас мы действительно не сможем перебраться на ту сторону. Зато нам довелось полюбоваться таким необыкновенным зрелищем: будет потом что детям рассказывать! Так что беру это под свою ответственность.Но Башева не желала сдаваться.— После захода солнца ни один еврей не должен находиться за пределами Каля, таков наш закон.— Колокола еще не били. Значит, у нас ещё достаточно времени.Процессия поравнялась с ними, и теперь сквозь оглушительный рёв толпы и грохот оркестра невозможно было расслышать ни слова.Кортеж прошел мимо них. При виде гордого профиля севильского посла, увенчанного желтым тюрбаном с огромным изумрудом в центре, его темных глаз, ослепительной белозубой улыбки и небольшой ухоженной бородки, Руфь внезапно подумала, что стала свидетельницей великих исторических событий, и ощутила прилив неожиданной гордости за волшебный свет, который подарил городу ее любимый.Марти уже закончил все свои дела, и больше во дворце ему нечего было делать. Кортеж посла вошел в тронный зал, и за ним закрылись высокие створчатые двери. На следующий день Марти собирался отправиться в собор к Эудальду, чтобы тот подробно рассказал, как встретили посла, но тут его внезапно охватило необоримое желание увидеть свой город в сиянии нового освещения. Попрощавшись со стражей, он завернулся в плащ и постарался смешаться с толпой ликующих барселонцев.Свободно пройти по улицам оказалось практически невозможно. Толпа подхватила его, и Марти пришлось следовать туда, куда она его влечет. В новом освещении город казался совершенно иным. Старые камни стен приобрели новые, несвойственные им прежде оттенки; каждое здание, каждый угол в этом свете смотрелись совсем по-другому. Продвигаясь по городу, Марти подумал, что его жизнь оказалась настоящим чудом. Теперь, глядя в прошлое, он понял, что все началось в далеком порту Фамагуста, где он по зову сердца спас из воды тонущего человека. И тут его сердце затопила бесконечная тоска, когда он вспомнил о другом человеке, которого оказался не в силах спасти... Теперь он богат, его корабли бороздят Средиземное море, бросая якорь в самых далеких портах, его дом близ церкви святого Михаила становится все больше похожим на особняк, торговля растет, многочисленные повозки разъезжают по ярмаркам, скупая оптом всевозможные товары.Толпа все больше распалялась; у городской стражи едва хватало сил ее сдерживать. Сама ночь, казалось, сошла с ума. Народ, разгоряченный винными парами, совершенно лишился разума. Тут и там возникали драки с поножовщиной. Марти уже почти добрался до дома, осталось лишь перейти площадь, когда сердце его тяжело забилось, едва не выскочив из груди: под аркой ворот, на одной из каменных скамей сидела хрупкая фигурка, которая показалась ему смутно знакомой. Расталкивая локтями прохожих, Марти направился к ней. Наконец, пробившись сквозь толпу каких-то юнцов, преградившую ему путь, он оказался рядом. Он даже сам не понял, почему его туда понесло: выпитое вино сделало своё дело, и в голове у него стоял лёгкий туман. Так или иначе, но он отчего-то решил, что непременно должен перебраться на другую сторону улицы. И тут, услышав его голос, сидевшая на скамье девушка испуганно вскинула голову. На него смотрели тёмные глаза Руфи, младшей дочери его друга Баруха.Марти взял ее под руку, толпа крепко прижала их друг к другу. Девушка смотрела на него потерянным взглядом.— Что вы здесь делаете? — спросил он.Глотая слезы, Руфь прерывающимся голосом рассказала ему о том, что случилось.— Когда нам показалось, что уже можно пройти, мы попытались вернуться домой. Мы шли, держась за руки, чтобы не потеряться: Ишаи — впереди, за ним — моя сестра Башева, и позади — я. Но на углу на нас налетела какая-то компания; меня сильно толкнули, и я выпустила руку Башевы. Я видела, как в толпе раз или два мелькнули их головы и исчезли. А меня толпа потащила в другую сторону, едва не раздавив. Я слышала, как кричала Башева, требуя вернуться, но Ишаи ее не пустил. Когда я наконец добралась до ворот Каля [29], они были уже закрыты. Я долго ждала, надеясь, что сестра и ее провожатый ещё не вернулись, но их все не было. По всей видимости, они успели вернуться до того, как закрылись ворота. Я не знала, куда мне идти, и стала бродить по городу, разыскивая ваш дом... Ведь я больше никого здесь не знаю... И вот я сижу здесь и жду вас...— Вы поступили крайне неразумно. Вы же знаете, как это опасно. Если в такую ночь кто-нибудь увидит за пределами Каля хоть одного еврея, может случиться что угодно.— Там, внутри, у меня есть друзья, но снаружи я никого не знаю, и мне просто некуда было больше идти, — всхлипнула Руфь.— Держитесь за мою руку, — сказал Марти. — Идемте со мной.Руфь вцепилась в протянутую руку Марти и, несмотря на пережитый ужас, благословила судьбу. Вместе они двинулись сквозь толпу через площадь, в сторону церкви святого Михаила.Когда Марти ещё издали заметил у дверей своего дома Омара, дворецкого Андреу Кодину, Мухаммеда, который из прежнего ребёнка успел превратиться в симпатичного парнишку, и нескольких слуг с факелами и тяжёлыми дубинками в руках, он наконец успокоился. Он крепче сжал руку девушки и прошептал:— Сейчас мы с вами попробуем пройти. Только, ради Бога, не отпускайте руку.Девушка молча кивнула, не сводя с него глаз. Заметив его в толпе, Омар в сопровождении двоих слуг двинулся навстречу, прокладывая дорогу.Наконец, все они оказались в безопасности за закрытыми дверями особняка.Тогда Омар боязливо заговорил:— Никогда прежде такого не видел, хозяин. Народ просто взбесился — должно быть, это свет так на них повлиял. Кто-то даже пытался прорваться во двор, нам пришлось пустить в ход дубинки. Говорят, кое-где на улицах случилась нешуточная давка. Я так боялся за вас!— Ну, слава Богу, со мной ничего не случилось. Кстати, познакомься: это Руфь, дочь моего друга Баруха, — представил он девушку, заметив вопросительный взгляд управляющего. — Она потеряла в толпе свою сестру и, не успев вернуться домой до того, как закрылись ворота Каля, осталась снаружи. Если бы я случайно на нее не наткнулся — боюсь подумать, что с ней могло бы случиться. Сегодня ночью она останется здесь. Позови сюда Катерину, пусть они с Наймой и Марионой приготовят для неё комнату с террасой на втором этаже. И пусть Катерина пришлёт пару служанок — на случай, если ей что-нибудь понадобится. До утра ещё долго, полночь пробило совсем недавно. Проводи ее, Омар.Мавр посмотрел на девушку, затем — на хозяина, после чего жестом велел ей следовать за ним.— Будьте так добры, пойдёмте со мной...Руфь по-прежнему не сводила с Марти блестящих миндалевидных глаз. Она, конечно, понимала, какие ей грозят неприятности, но в глубине души не уставала благословлять судьбу.78А в это время граф Рамон Беренгер Старый и его супруга, графиня Альмодис, в тронном зале графского дворца принимали севильского посла. За длинным столом лицом друг к другу восседали представители обеих сторон. По одну сторону стола помимо графской четы сидели члены совета: вегер Барселоны Ольдерих де Пельисер, сенешаль Гуалберт Амат, казначей и смотритель аукционов Бернат Монкузи, главный нотариус Гийем де Вальдерибес, епископ Барселонский Одо де Монкада, секретарь по особым делам Герау де Кабрера и неустрашимый Марсаль де Сан-Жауме, выдающийся дипломат и большой знаток арабских обычаев.Сторону севильского короля представлял его посол и знаменитый поэт Абенамар, рядом с ним сидел ар-Рашид, старший сын аль-Мутамида, далее — капитан Абен Зайден и пятеро его товарищей, непревзойденных мастеров воинского искусства. В конце стола сидели два толмача, которым надлежало переводить сказанное, однако посол, знающий латынь, предпочел говорить с графом на этом языке.Посол аль-Мутамида выглядел поистине блистательно, но даже самые роскошные одеяния не в силах были затмить врожденного благородства и обаяния этого человека, чьи изысканные манеры и умение вести беседу с первой встречи покоряли как соотечественников, так и чужестранцев. Прежде чем начать переговоры, он преподнёс графине футляр из тиснёной кожи с инкрустацией из перламутра, в котором помещалось несколько сшитых листов пергамента с прекрасными стихами на провансальском наречии, восхваляющими красоту Альмодис, ее прекрасные зеленые глаза и рыжие косы. Когда стихи в честь Альмодис зачитали вслух, ар-Рашид преподнёс ей от имени своего отца ещё один необычайно красивый футляр из африканского красного дерева, в котором сверкало великолепное изумрудное ожерелье в оправе из червонного золота, изготовленное лучшими севильскими ювелирами специально для графини. Очевидно, ему надлежало подчеркнуть ее прелести, воспетые в стихах. Графу же посол преподнёс кольчугу из самой лучшей стали, такую лёгкую, словно сделана из бархата, но этот бархат был прочнее любого железа.После столь долгого обмена приветствиями и дарами гости наконец-то готовы были приступить к главному.— Могущественный и высокородный граф Беренгер! — заговорил посол. — Слава о вашем благородстве дошла до наших краев. Мой повелитель и господин оказал вам особую честь, прислав к вашему двору собственного сына, чтобы вы могли видеть, как благородны наши намерения и насколько важна возложенная на нас миссия. В далёкие времена мы были врагами, однако в эпоху Альмансура вражда между нами закончилась, оставив после себя лишь общие корни, породнившие мою Севилью с вашей прекрасной Барселоной. А потому мы желаем стать вашими друзьями и просим вас о сотрудничестве, в котором заинтересован мой повелитель, к тому же оно может принести вам большую славу и столь же большие выгоды.После столь цветистого вступления граф ответил:— Мой дорогой визирь, мы рады видеть вас нашим другом. Вчера вы сами могли наблюдать, как радостно встретила вас Барселона. Моя супруга, советники и я сам готовы выслушать ваши предложения и, если они окажутся на пользу моим подданным, мы с удовольствием их примем.Толмачи тут же спокойным и невозмутимым тоном перевели обе речи.— Мой король хочет отправиться с великий поход, и ему нужна помощь франкской кавалерии, без нее атака моего господина не будет столь решительной.Каталонцы, заинтересованные предложением приверженцев ислама, внимательно слушали.— Мой господин желает предьявить свои права на земли Мурсии, где правит самозванец Мухаммед ибн Ахмед Таир. Мы желаем объединить Аль-Андалус под единым знаменем, которое мой господин добыл в бою, завоевав Кордову. Таким образом, вы получите