стечении неблагоприятных обстоятельств превратить всё в блистательную победу.— Благодарю. Нам причитается треть от полученной суммы, десять тысяч мараведи. Из остальных я выплачу долг, который висит на нас после приобретения Каркассона и Раза, а также расплачусь с войсками и союзниками: пусть все знают, что граф Барселонский всегда выплачивает долги, — рассуждал граф, сидя на кровати и любуясь отражением жены в зеркале. — Альмодис, я знаю, что всегда могу рассчитывать на вашу помощь. Говорю вам это, как своему боевому товарищу; вы ведь не просто жена воина.— Ну, если вы считаете меня своим боевым товарищем, то почему бы вам не вознаградить и меня?— Что я могу вам предложить? Все, чем я владею, и так принадлежит вам.— Разумеется, — с улыбкой ответила Альмодис. — Но у меня тоже есть определенные обязательства.— И насколько велики эти обязательства?— Во-первых, бесплатная похлебка, которую я ежедневно раздаю беднякам в церкви, весьма дорогое удовольствие для моего кармана; во-вторых, женские монастыри, которым я покровительствую, тоже требуют немалых расходов; и, наконец, хотя я стараюсь об этом не говорить, у меня есть свои маленькие женские капризы.— И насколько велик мой долг?— Я могла бы удовольствоваться двадцатой частью вашего дохода.— Это очень большие деньги, дорогая супруга.Альмодис встала, сбросила халат и, прикрытая лишь распущенной гривой рыжих волос, направилась к огромному ложу.— Полагаю, не дороже того удовольствия, которое я собираюсь доставить вам сегодня ночью.— Как всегда, вам удалось меня убедить, дорогая. Не говоря уж о том, что именно эту ночь мне бы не хотелось провести за дверями нашей спальни.89Бернат Монкузи не находил себе места от бешенства. Он знал, что прибыли еще два корабля с драгоценным грузом, который дал возможность освещать город в ночное время, и Марти Барбани — несомненно, с согласия вегера, посмел ничего ему об этом не сообщить. Таким образом, Бернат имел случай убедиться, что Марти не шутил, и то, что казалось пустой бравадой зарвавшегося юнца, на самом деле — суровая реальность. К тому же новый владелец лавок Марти отказался платить пошлину. Ели этот наглец полагает, будто может безнаказанно смеяться над ним, то он сильно заблуждается. Никто во всем графстве не смеет смеяться над Бернатом Монкузи — тем более сейчас, когда к нему особенно благосклонны звезды, когда сама судьба ему улыбается, а граф лично представил его самым могущественным семействам графства.Хорошо еще, что этот наглец, посмевший угрожать ему судом, не сможет осуществить свои угрозы. Даже если он все же подаст жалобу в суд, ни один судья не возбудит дело. Кроме того, ни один человек, не имеющий дворянского герба или звания графского советника, не имеет права судиться с ним. Несомненно, следовало бы воспользоваться своим положением, чтобы наставить этого глупца на путь истинный. Бернат не готов отказаться от тех выгод, что приносит торговля черным маслом, а в будущем, как подсказывало ему чутье и опыт, доходы от нее станут поистине баснословными.Бернат, прекрасно знавший слабости графа, решил в тот же вечер воспользоваться ими, усыпив бдительность своего сеньора при помощи лести, и втянуть его в рискованную игру.Он явился во дворец, богато разодетый, и, войдя в приемную, долго расхаживал туда-сюда под расписным потолком, слушая, что говорят о нем другие просители. Он благоразумно удалился в дальний конец приемной, и к тому времени, когда его пригласили в зал, толпа уже успела вдоволь обсудить, что его даже на аудиенцию вызывают вне очереди.Двери открылись, советник со всей живостью, насколько позволяло грузное тело, проследовал через огромный зал и, остановившись на почтительном расстоянии от графа, низко поклонился.— Встаньте, дорогой советник, — велел граф. — Ваш сеньор гордится славными подданными, которые пекутся об интересах графства столь же рьяно, как о своих собственных.Бернат, с трудом подняв грузное тело, ответил:— Это ещё не все, сеньор. Я забросил свои дела, чтобы служить вам, но уверяю, что могу послужить вам ещё лучше, претворив в жизнь одну идею, пришедшую мне в голову сегодня утром.Граф смерил советника испытующим взглядом.— Сядьте, друг мой, — сказал он. — Поверьте, я знаю, как вознаградить вас за труды.С этими словами он указал на скамью справа от себя.Монкузи прекрасно знал, какая это великая честь и как быстро разнесется весть о графской милости: не многим людям неблагородного происхождения Рамон Беренгер позволял сидеть в своем присутствии.— Я вас слушаю, мой добрый Бернат.— Судите сами. Вы только что получили весьма значительную сумму денег. Их надо где-то хранить, пока они не потребуются для необходимых выплат.— Вы не сказали мне ничего нового. Здесь, во дворце, деньги будут в полной сохранности.— Разумеется, сеньор. Но дело в том, что во дворце они будут просто лежать мертвым грузом и не принесут вам никакой прибыли.— И что же вы предлагаете? — спросил заинтересованный граф.— Сеньор, если вы не собираетесь немедленно тратить ваши мараведи, передайте их на хранение еврейским менялам. Они могут давать день под процент, что запрещено честным христианам.Беренгер с интересом посмотрел на него.— Вы полагаете, у них мои деньги будут в сохранности?— Уж в подвале Баруха Бенвениста, главы менял, совершенно точно, — ответил советник. — Ваше семейство всегда пользовалось его услугами. Уверя, у него деньги будут даже в большей безопасности, чем во дворце.— Что вы хотите этим сказать?— А то, что в случае какого-либо несчастья — скажем, пожара — ответственность ляжет на Бенвениста и его людей, которые обязаны будут возместить потери.— Пожалуй, мне нравится ваша идея.— У меня есть ещё одна.— Продолжайте, — велел граф.— Если удастся задержать выплаты на год, ваш капитал увеличится настолько, что, когда придет время выплачивать долги, у вас останется изрядная сумма.Глаза графа алчно вспыхнули.— Это просто замечательно, мой добрый советник.— Но и это ещё не всё.— У вас есть ещё что мне сказать?— Видите ли, сеньор. Если жители средиземноморских городов будут знать вас в лицо, это принесет еще большую пользу вашему народу, поскольку чем больше людей узнают о величии Беренгеров, тем выше будет престиж дома Барселоны.К величайшему торжеству советника, граф слушал его, затаив дыхание.— И как я смогу этого добиться? — спросил он.— Разве ваш отец не даровал евреям право чеканить монету?— Разумеется.— Прикажите расплавить мавританские мараведи и отлить из них монеты с вашим профилем на одной стороне и гербом нашего города — на другой. Тогда вам не потребуется лично разъезжать по свету, ваше изображение разойдётся по всем торговым путям, способствуя процветанию нашей торговли. При виде вашего портрета на новых деньгах все будут вспоминать о вас и благословлять ваше имя, и ваша слава достигнет необычайных высот.— Бернат, я всегда знал, что вы — весьма умный и проницательный человек, знающий толк в торговле, но если удастся воплотить в жизнь эту идею, я подумаю о том, чтобы даровать вам дворянский титул. Настали времена, когда дворянство следует давать за ум и прозорливость, а не за военные заслуги.— Я потрясен, сеньор.— Ну так займитесь этим немедленно. А я тем временем отсрочу выплату долгов под предлогом чеканки новой монеты.— Не сомневайтесь, я получу от евреев немалый процент. Эти мараведи принесут жирный куш.90Они собрались в доме Бенвениста, которого в прошлом году выбрали главой менял, должность эту он теперь занимал одновременно с должностью даяна Каля. Теперь он пригласил к себе Марти и Эудальда, чтобы обсудить один важный вопрос.Оба гостя сидели в кабинете хозяина дома, дожидаясь его прихода, и беседовали на различные темы, которые обсуждал весь город, так или иначе касающиеся их самих.— Как я уже говорил, по дороге графиня Альмодис спросила о вас и велела передать, что желает видеть вас у себя во дворце в пятницу в полдень, — произнёс Эудальд, и в его голосе прозвучала несомненная гордость за подопечного.— Меня тревожит подобная честь, — признался Марти. — Боюсь, я ее не заслуживаю. А кроме того, у меня нет достойного подарка для графини.— Судя по тону, которым она это произнесла, вас ожидает нечто весьма приятное. Я хорошо знаю графиню и могу сказать — когда она обращается к кому-либо таким тоном, это предвещает только хорошее.— Вы не составите мне компанию?— Разумеется, я пойду вместе с вами.Марти ненадолго замолчал, обдумывая, чем в конечном счете может обернуться для него могущественное покровительство, после чего переменил тему.— Город взбудоражен, Эудальд. Люди чувствуют, что Барселону ждет процветание. Многие горожане были в ту ночь на стенах, и никто не обратился в бегство, увидев мавров под белым флагом, а на следующий день мавры ушли сами. В народе говорят, что они явились лишь для освобождения нашего сиятельного гостя взамен на баснословную сумму денег.— Вы правы. Я не знаю, о какой конкретно сумме идет речь, но в субботу граф устроил праздник и объявил, что мурсийский поход принес ему сказочные прибыли.— Но ведь это значит...— Так или иначе, вам это не сулит ничего хорошего: советник решил пустить в ход все своё влияние. Вчера вечером граф поднял тост в его честь. Единственным человеком, который не поддержал этот тост, был ваш покорный слуга.— Вам известно, почему он это сделал? — спросил Марти.— Догадываюсь. Во всяком случае, поговаривают, будто бы именно Монкузи вел переговоры с Абенамаром.Марти вновь ненадолго задумался. Прокрутив в своей голове недавние события, он понял, в какой опасности все те, кто помогал ему в нападении на усадьбу, и внезапно испугался за своего друга.— Вы сказали, что никто не заметил вашего отсутствия в те дни, когда вы помогали мне освободить Аишу? — уточнил Марти.— В святых обителях, особенно в Пиа-Альмонии, не принято вмешиваться в дела высокой политики, зато принято уважать старших.— Прошу вас, говорите яснее.— Видите ли, всем известно, что я — приближенный графини. Она может вызвать меня в любое, даже самое неурочное время. А потому епископ отпускает меня до полуночного молебна и не задает лишних вопросов, поскольку знает, что Альмодис иногда желает исповедаться посреди ночи. После нашей вылазки я успел вернуться домой и сменить воинские доспехи на привычную рясу еще до того окончания всенощной, так что никто ничего не заметил.— Я рад, если это так. Мне бы не хотелось, чтобы похищение Аиши связывали с вами. Достаточно уже того, что сама наша дружба уже бросает на вас тень подозрения.— Но теперь я боюсь за вас больше, чем когда-либо прежде. Я сам слышал, как граф публично восхвалял Монкузи. Если он прежде занимал высокое положение при дворе, то сейчас взлетел еще выше. Не стоит недооценивать его, Марти: его власть необъятна, амбиции — безграничны, и он уже доказал, что ни перед чем не остановится. Он может причинить вам много зла. А теперь его авторитет вырос и среди простого народа, который ждет дождя из золотых мараведи, за который отчасти следует благодарить и Монкузи. Люди наивно считают, что все это богатство пойдет в казну. Не забывайте, что субботний прием проходил на глазах у слуг, разносивших гостям кушанья и вино, а у многих из них есть друзья и родственники, а потому очень многие примут сторону столь влиятельного человека. Сплетни разносятся быстро, и вчерашняя сотня сегодня превратится в тысячу, а завтра — в десять тысяч. Повторяю, будьте осторожны.— Полагаю, это ему следует быть осторожным, — с легкой самоуверенностью ответил Марти. — Я теперь ни в чем от него не завишу. Мне больше не нужно денег, и даже в дружбе графа я не так уж нуждаюсь — особенно теперь, когда ко мне благоволит графиня.— Я понимаю, молодость бесстрашна, но все же вам следует избегать открытых столкновений с могущественными людьми. Видите ли, они всегда могут вам серьёзно подгадить: скажем, ввести какой-нибудь новый декрет или даже закон, который свяжет вам руки и вернёт к разбитому корыту. Так что постарайтесь не высовываться и как можно меньше нарушать закон. Если вы дадите ему повод поймать вас на каком-нибудь пустяке — будьте спокойны, он это сделает. И мой вам совет: не забывайте, тому, кто одержим жаждой мести, следует готовить две могилы.— Я понимаю ваше беспокойство, Эудальд, но прошу, не бойтесь за меня. Я уже не так юн и знаю, как себя защитить.— Вы — истинный сын своего отца, — со вздохом произнёс падре Льобет. — Отправляясь на бой, он говорил те же слова.В эту минуту открылась дверь кабинета и появился Барух Бенвенист. Эудальд и Марти вежливо встали и поклонились, приветствуя хозяина. После этого они вновь уютно расположились в креслах, поскольку беседа обещала быть долгой.После ухода из дома Руфи старый меняла, казалось, постарел ещё на десять лет.— Как поживает моя дочь, Марти? — спросил он.— Я уже тысячу раз повторял: вам не о чем беспокоиться.— Да я-то не беспокоюсь, Марти, по моим иудейским убеждениям, она все равно — отрезанный ломоть... Но вот моя супруга Ривка, хоть и образцовая еврейская жена, невыносимо страдает в разлуке с нашей младшенькой.— Я понимаю вашу печаль, что вы не можете наслаждаться ее обществом, но поверьте, она счастлива, и в моем доме ей ничто не угрожает. Вот увидите, однажды настанет день, когда ваши традиции перестанут быть столь суровыми. Сегодня утром она вместе с сестрой отправилась в Сант-Адрию, чтобы совершить какой-то обряд, поскольку теперь не может появиться в Кале.— Таковы наши обычаи. В жизни женщины случаются особые дни, после которых она должна очиститься. Но давайте лучше поговорим о более насущных вещах. Я должен посоветоваться с вами обоими. Произошло нечто весьма тревожное.— Мы вас слушаем, — сказал Эудальд.Меняла снял кипу, извлёк из кармана просторного балахона платок и вытер вспотевшую лысину.— Видите ли, я должен мудро принимать решения, поскольку последний год занимаю пост главы менял, и любое мое слово может иметь серьезные последствия для всей нашей общины.Оба собеседника насторожились, готовые внимательно выслушать Баруха.— Вчера вечером в мой дом заявился смотритель аукционов в сопровождении двух секретарей, — продолжал меняла. — Он сказал, что пришёл с просьбой от имени графа, однако эта просьба звучала скорее как приказ.Оба смотрели на него в упор, ожидая продолжения рассказа.— Так вот, он заявил, что я должен предоставить свой подвал для хранения имущества Беренгеров. На этой неделе в мой дом должны привезти огромную сумму мараведи — несомненно, тот самый выкуп, который они получили от мавра.— Ну, это мне уже известно, — ответил каноник. — Разве вы не знаете, как быстро разносятся слухи?— И какое отношение имеет этот договор к падре Льобету и ко мне? — спросил Марти.— К падре Льобету — никакого. Что же касается вас, то я бы посоветовал вам забрать сбережения, пока граф не наложил на них лапу.— А другие люди, что хранят там свои деньги, тоже должны их забрать?— Разумеется, — ответил Барух. — Но сегодня вечером мы провели совещание, чтобы решить, действительно ли нам выгодно взять на хранение деньги графа на целый год.— Не беспокойтесь за меня, — заверил Марти. — Завтра я приду со слугами и заберу деньги.— Это еще не все, — продолжал Барух. — Вам, должно быть, известно, что евреям принадлежит исключительное право чеканить монету. Так вот, граф желает отметить столь важное событие, расплавив мараведи и отлив из них манкусо со своим профилем на одной стороне и графским гербом — на другой.— Должен признать, что это в немалой степени будет способствовать престижу Барселонского дома, — заметил Эудальд.— На словах все это прекрасно, но нам предстоит тяжелая работа: расплавить монеты и слитки изготовить новые формы для отливки, а это потребует много времени.— Вполне понятно, что граф желает расплатиться новыми деньгами. Ни один правитель не упустит возможности поднять престиж своего города, и мы тоже понимаем, что это и в наших интересах.— И все же, чует мое сердце, что-то тут не так, — признался Барух. — Вы же знаете, какую неприязнь питает советник к моему народу. А поскольку эту идею графу, несомненно, подсказал он, можете не сомневаться, он готовит нам какую-нибудь гадость. Ничего хорошего от этого человека моему народу ждать не приходится.— Если ради процветания дома Беренгеров ему придется пойти к вам на поклон — он это сделает, даже если ему самому это не нравится, — возразил Эудальд. — Как вы понимаете, сам он не может чеканить монету и поэтому вынужден обратиться к вам.Незаметно наступил вечер, и еврей пригласил друзей разделить с ним ужин. Ривка составила им компанию. Барух занял место во главе стола и после традиционной молитвы приказал разделить пищу между сотрапезниками; Марти и Эудальд принялись уминать кошерную пищу, не испытывая никаких угрызений совести.91 В маленьком городке Сант-Адрия по соседству с Барселоной еще со времен Рима существовали небольшие бани с проточной водой, ныне посещаемые довольно редко. Тем не менее, их посещение было обязательным для еврейских женщин в определенные дни для выполнения записанных в еврейских священных книгах ритуалов. Евреи приспособили эти бани под свои нужды за определенную сумму, уплачиваемую в графскую казну, поскольку христиане низших классов не питали к ним особого интереса, явно пренебрегая личной гигиеной.Руфь и Башева, которая часто сопровождала сестру в подобных случаях, как раз направлялись туда. У Руфи закончились женские дни, и ей предстояло совершить обряд очищения, описанный в Торе. Поскольку теперь она не имела возможности совершать его в барселонском Кале, они с Башевой стали ездить для этого в Сант-Адрию в карете Марти, запряженной двумя гнедыми мулами; на козлах сидел юный Мухаммед, сын Омара, которому уже исполнилось тринадцать лет. По пути сестры непринужденно болтали, нисколько не опасаясь, что их слова достигнут ушей мальчика; он и впрямь едва ли мог что-нибудь услышать, поскольку карета страшно скрипела, мальчик сидел снаружи и был слишком занят мулами.— Ох, Башева, боюсь, я никогда не смогу понять некоторых законов нашего народа, — призналась Руфь.— О каких законах ты говоришь, Руфь?— Ну, например, о том, который обязывает меня ходить в баню, чтобы смыть нечистоту, когда заканчиваются мои женские дни.Башева раздраженно отмахнулась; уж она-то знала, что ее сестра готова подвергнуть сомнению что угодно.— И чего же ты тут не понимаешь? — спросила она.— Женщину ведь сотворил Яхве?— Так гласит наша вера.— Значит, Яхве способен создать нечто несовершенное?— Нет, конечно.— В таком случае, какую нечистоту я должна с себя смывать, если сам Яхве создал женщин именно такими, что у них ежемесячно случаются эти явления?Башева посмотрела на неё с удивлением.— Ты слишком много думаешь, сестра. Оставь это нудным старикам, толкователям Пятикнижия. А нам с тобой стоит заняться более насущными вещами.— Ну уж нет. Я не хочу уподобляться кобыле, которая тупо и послушно выполняет чужие приказы.— Оставь эти рассуждения престарелым мудрецам, — настаивала Башева. — Пусть они спорят хоть каждый день до посинения.— Вот в этом и состоит величайшее зло для нашего народа. Женщин не учат думать, а мужчины тратят свою жизнь на пустые рассуждения, а потом мы еще удивляемся, почему другие народы считают нас такими странными.— Ты неисправима... Оставь свои глупости, Руфь. Неужели тебе не надоело?— Я очень тебя люблю, Башева, но не желаю становиться покорной еврейской женой. Меня и раньше это не привлекало, но теперь я точно знаю, что это не для меня. Жизнь за пределами Каля настолько интересна, что теперь я ни за что бы не согласилась вновь запереть себя в его стенах.— Я всегда знала, что ты немножко сумасшедшая, но именно этому я обязана своим счастьем, так что я у тебя в долгу, — призналась Башева.— Что ты хочешь этим сказать? — удивилась Руфь.— Можешь меня поздравить: на этой неделе к нам в дом придут сваты от Меламеда, чтобы договориться с отцом о моем замужестве.Руфи вытаращила глаза.— Как же я за тебя рада, Башева! Наконец-то этот зануда Ишаи Меламед решился.— Кстати, его назначили шазаном [32], — сообщила Башева. — У него теперь будет свой доход, он станет независимым.— Ты мне ничего не должна, — ответила Руфь. — Напротив, это я в неоплатном долгу перед вами.— Теперь я тебя не понимаю, сестра, — слегка растерялась Башева.— Если бы в тот вечер, когда случилась эта жуткая давка в связи с приездом Абенамара, ты не выпустила мою руку и я бы не потерялась, я бы никогда не узнала, что такое счастье.— О чем ты говоришь? — насторожилась Башева.— Сестра, я всем сердцем люблю Марти Барбани и счастлива, что теперь могу до конца дней дышать с ним одним воздухом.— Но, Руфь, я всегда думала, что это всего лишь детское увлечение. Он — христианин, и наши законы никогда не позволят тебе даже мечтать о нем.— Если будет нужно — в смысле, если он когда-нибудь все же обратит на меня внимание — я готова отказаться от нашей веры и наших законов, — призналась Руфь.— Наш отец этого не переживет.— Не волнуйся; скажу тебе по секрету: этого никогда не случится — к большому моему сожалению. Но я не буду принадлежать никому другому.— Да снизойдет на тебя милость Яхве, чтобы просветить твой ум, — произнесла Башева.Натянув поводья, Мухаммед остановил мулов и сообщил девушкам, что они приехали. Выбравшись из кареты, сестры попросили паренька подождать снаружи, а сами вошли внутрь бани, состоявшей из четырех строений, три стояли на берегу, а четвертое почти наполовину было погружено в воды реки Бесос. Хозяйка, женщина средних лет, стояла за стойкой. Сестры направились прямо к ней.— Хвала Яхве, владыке вселенной, — сказала Руфь.— Хвала Яхве, великому и всемогущему, — последовал ответ. — Чего желаете?— Очиститься от скверны.— Обеим? — осведомилась женщина.— Нет, только мне.— Вы взяли с собой все необходимое?— Да.С этими словами Руфь показала небольшой мешочек, где лежали склянки со священными маслами, необходимыми для совершения обряда.— Если желаете, можете подождать в предбаннике, — сказала женщина, обращаясь к Башеве. А вы — пойдёмте со мной.— Я не заставлю тебя долго ждать, сестра, — заверила Руфь.Женщина провела Руфь в помещение, где в одном из углов стояла купель на железных ножках; вдоль стен располагались каменные скамьи, а к стенам были прибиты оленьи рога, чтобы повесить одежду.— Когда закончите, позвоните в колокольчик, я за вами приду, — произнесла служительница. — Не бойтесь, никто сюда не войдёт, пока вы здесь. Как известно, закон велит проводить этот обряд в одиночестве.После этих слов женщина тихо вышла, закрыв за собой тяжелую дверь.Руфь осталась одна в глубокой задумчивости. Сев на скамью, она сняла башмаки на толстой деревянной подошве, затем, пройдясь босиком, стянула платье, рубашку и чулки. Повесив одежду на оленьи рога, она достала флакончики со священными маслами, приготовленными для церемонии, и поставила их на край огромной каменной ванны, вырубленной в скале. Затем открыла кран, из которого тут же побежала вода, вытекая через сливное отверстие. Несмотря на стоявший на дворе июнь, по ее стройному телу пробежала дрожь, остроконечные холмики грудей с яркими, как вишни, сосками напряглись. Она не знала, почему струи воды, стекающей по ее телу, показались ей ласковыми руками Марти.92 В роскошном трофейном зале графского дворца, украшенном рыцарскими доспехами, разрабатывали свой темный план два заговорщика. Случается, что и волк способен снюхаться с лисой, собираясь похитить овцу из стада. Оба заговорщика были самого благородного происхождения, однако истинного благородства в их крови текло немного. Их свело вместе одно чувство — месть.Первым был Педро Рамон, старший сын графа Барселонского, а вторым — Марсаль де Сан-Жауме, могущественный аристократ, проживший несколько месяцев в качестве заложника короля Севильи Аль-Мутамида. Оба стояли в дальнем углу зала, у окна, любуясь