Олеся молчала, совсем растерялась от Лариного напора. Она и не слышала половины слов, зато ощущала. Они обретали материальность, наливались силой и злостью. Каждая фраза била по щекам напряженной, безжалостной ладонью. Мысли Олеси испуганно метались. А ведь можно было объяснить, что это глупо: терять сознание перед всем классом, рассчитывая на помощь конкретного человека. И чужие прикосновения не могут понравиться. Это, наоборот, противно, особенно когда не спрашивают твоего разрешения. И громкие слова – тоже как прикосновения. Хочется защититься от них, оттолкнуть, в крайнем случае перетерпеть, постараться не чувствовать. Будто это не ты, будто это не с тобой, будто ты не здесь. В другом мире. Где пусто и спокойно. Где робко стучится в окно дождь, заглушая все остальные звуки. – Но только попробуй еще такой номер отколоть. Я тебе устрою медпункт плюс «неотложку». Так что даже не мечтай, я тебе Томилина не отдам. Никому больше не отдам! Его как раз эта дура бросила, и я свой шанс не упущу. А ты, если очень надо, Вороновым займись. Он сейчас свободен. И даже если не свободен, его на всех хватит. А к Леше не лезь. Поняла? Лара ждала ответа, и в интересах этой зашуганной Олеси было смиренно согласиться – и чем быстрее, тем лучше. Но она молчала, прятала глаза. Совсем, что ли, страх потеряла? Или, наоборот, мозги вырубило с перепугу? – Ты поняла? – почти крикнула Лара, хотя до этого пусть и громко, но шептала, боясь привлечь постороннее внимание. Вцепилась в плечи, тряхнула с силой, так что Олеся ударилась затылком о стену. Даже в голове загудело, и, наверное, поэтому слова вырвались сами: – Он мне не нужен. Никто не нужен. Ни Томилин, ни Воронов. Больше всего Олесе хотелось сейчас убежать домой. В квартире пусто, нет никого. Совсем никого. Родители на работе, а посторонних там быть не может. И еще там тихо. Но можно включить воду, и тогда получится почти шум дождя. Струи стучат по ванне, словно по карнизу, брызги разлетаются в стороны, капли скатываются по белой эмали точно так же, как по стеклу. Но их можно поймать, преградив путь подушечкой пальца, а потом отпустить на свободу. И дома никто не будет орать: – Да не ври! – Я не вру! – Олеся тоже крикнула в отчаянном желании хоть как-то укрыться от несущейся на нее лавины чужого негодования, несправедливых, нелепых обвинений. И Лара действительно отступила, засомневалась, озадачилась: – Да ладно… Она не поверила, по крайней мере не до конца. Впилась взглядом, тщательно обследовала каждую черточку на Олесином лице, желая отыскать признаки притворства. И не нашла. А ведь правда. И не подумаешь, что у этой пришибленной есть какие-то тайные мысли. Глазенки вылупила, того гляди выпрыгнут от испуга. Личико бледненькое, губенки приоткрыты, будто задыхается или хочет завопить от ужаса. Жалкое зрелище. Неужели Томилин, у которого от девушек отбоя нет, мог на подобное соблазниться? И как Ларе в голову пришли настолько глупые мысли? – Он тебе серьезно даже не нравится? – уточнила Лара на всякий случай. – Серьезно, – кивнула Олеся. – Ну смотри. Я тебя предупредила, ты мне пообещала. На самом деле пришибленная ничего не обещала, но это так, частности. Пусть думает, что Лара восприняла ее испуганное блеяние как клятвенное заверение: с Томилиным у нее ничего нет и быть не может. И пусть только попробует возразить, что ничего подобного она не говорила. Возможно, стоит для надежности припугнуть ее еще пару разочков. Не слишком сильно, а чтобы окончательно поняла. Даже самой не обязательно этим заниматься, всегда найдутся девчонки – любительницы подшутить над тем, кто прямо напрашивается на «шутки». Особенно среди томилинских поклонниц, не терпящих новых соперниц. Намекнешь им, что какая-то убогая дурочка положила глаз на их обожаемого Лешеньку, а уж они сами придумают, как отбить у нее охоту заглядываться на чужого парня. – Так мы договорились? Лара пристально посмотрела на Олесю, та опять согласно кивнула. Вообще-то спрашивать было не обязательно, но до конца урока оставалась еще уйма времени, и девать его было некуда. Так и придется торчать в гардеробе. По школе не побродишь, на этажах отсиживаться опасно. Лара устроилась на подоконнике, а пришибленная так и стояла в уголке, вцепившись обеими руками в ручку своей сумки, смотрела в пол. Она ведь тоже не могла никуда уйти. Немного глупо после того, как наехала на человека, коротать в его обществе время. И скучно просто так сидеть, без дела. Лара посмотрела в окно. Даже не подумаешь, что вчера было солнечно и тепло. Сегодня пасмурно и сумрачно, холодный ветер раскачивает ветки деревьев, срывает желтеющие листья. Оконное стекло временами вздрагивает от резких порывов. На улице пусто, совсем пусто, будто все вымерли. Тоска. – Ты новенькая, что ли? – не выдержала безмолвия Лара. – Я тебя раньше не видела. – Я в «А» училась, – чуть слышно проговорила Олеся. – Ясно. – В параллели было четыре класса, куча народу. Каждого знать Лара не обязана, но… – Так «А» вроде с нами объединили. – Перебор получился. – И ты с радостью поскакала в другой класс. Чтобы оказаться поближе к Леше. Еще и уселась на соседнюю парту. – Нет. Я про него даже не знала. – Правда? – Лара не сдержала насмешливой улыбки. – Со зрением, что ли, проблемы? Или… Она хотела добавить: «с головой». Но даже прикалываться над этой тихоней скучно чуть ли не до зевоты. Она опять втянет голову в плечи, спрячет глаза, а однотипная реакция быстро надоедает. Лара еле дожила до звонка, скорее рванула из гардероба. А Олеся не сразу сдвинулась с места. Ноги затекли от долгого стояния, и спина почти вросла в стену. У кабинета математики она оказалась в одиночестве, встала у окна, дожидаясь, когда с урока вывалит предыдущий класс, наверное шестой. И еще немного подождала, пока не появились первые одноклассники, только потом вошла, села на место, вздохнула глубоко и успокоенно. Но тут возник Леха, заметил ее, остановился. – О, Лесь! А ты где была? – Особо не задумываясь, плюхнулся на соседний стул, повернулся к девушке: – Я же видел, что ты к первому уроку пришла. Олеся сдвинулась на краешек стула, подальше от Томилина, торопливо схватила учебник, открыла наугад, уставилась в строчки. Томилин не понял, ничего не понял, даже не подумал подняться и пересесть на свое место. Наоборот, опять полез с вопросами: – Лесь, ты почему молчишь? Подошел Егор, тоже остановился возле Олеси, с интересом наблюдая за происходящим. Один с одной стороны, второй – с другой. Опять как в тисках. И вообще никуда не денешься, потому что теперь нет дороги ни вперед, ни назад. И там и там – парты. Олеся сосредоточилась на тексте, попробовала читать, пытаясь отгородиться от окружающего, но слова сливались, прыгали по строчкам, теряя смысл. – Лесь, ты что, на меня обиделась? – прилетело слева. И почти тут же справа: – Лех, ну чего ты привязался? Пошли лучше на место. Да! Егор озвучил Олесины мысли, но при этом – зачем? – положил ладонь ей на плечо. Она вздрогнула – как-то само получилось. Внешне, может, и незаметно, но лежащая на плече рука ощутила точно. И почему-то не поспешила убраться, задержалась еще на несколько мгновений, а потом медленно скользнула прочь под внимательным взглядом Лехи Томилина. Глава 4 Каждая физкультура – как маленькое испытание. Надо не просто находиться рядом с безразличными тебе людьми, а еще и что-то делать под пристальными чужими взглядами. Причем обычно то, что не очень-то получается и совершенно не нравится: бегать, прыгать, выполнять разминочные упражнения. Когда начинались командные игры, Олеся просто отходила в сторону, усаживалась на трибуну. Раньше физрук интересовался: – А ты почему сидишь? Не скучно тут одной? Не скучно. Наоборот. Привычно и спокойно. Но вслух Олеся говорила другое, и неважно, во что играли одноклассницы – в волейбол, ручной мяч или в баскетбол: – Не хочу другим мешать. У меня плохо получается. – Так никогда и не получится, – назидательно заявлял физрук, – если все время на лавочке сидеть. На то и уроки, чтобы учиться. Это же не соревнования, не олимпиада. Но, конечно, насильно на поле не выталкивал. А потом махнул рукой и вообще перестал подходить. Трибуны на школьном стадионе самые обычные – под металлической крышей три ряда скамеек без спинок, амфитеатром. Олеся устраивалась на самой нижней. С нее неба видно больше. То, что происходит на поле, совсем не интересно. Ну, бегают с мячом, толкаются, орут, сердятся. А вот на все остальное – дома, деревья, облака – можно смотреть бесконечно, каждый раз находя что-то особенное. Но сегодня не получилось «как обычно». – Вячеслав Михайлович, а у нас в команде на одного человека меньше. Не честно! – раздалось раньше, чем Олеся успела дойти до трибуны. Физрук преградил дорогу. – Ерганова, ну давай уже, в конце-то концов, – не столько настаивал, сколько просил и подбадривал: – Поддержи одноклассниц. Хватит уже отсиживаться. А, Олесь? Давай-давай-давай! – Осторожно ухватил за плечи, развернул, подтолкнул в спину, одновременно отвечая: – Петриченко, ты просто не всех посчитала. Вот еще Ерганова с вами. – Чего? – Наташа, та самая, что сидела за третьей партой перед Олесей, озадаченно свела брови. Будто физрук ей анекдот рассказал, а она так и не поняла, где надо смеяться. Не смешно потому что. – Да от ворот больше толку, чем от нее. И под ногами не мешаются. – Петриченко, не выступай, – одернул Наташу физрук. – Сама же жаловалась, что игроков не хватает. Но та хмыкнула, безнадежно махнула рукой: – Да пусть лучше не хватает, чем она. Да вообще это же одно и то же. И так и так – пустое место. – Петриченко! – Вячеслав Михайлович осуждающе повысил голос. Но Наташа уже развернулась, зашагала по полю прочь. И остальные девчонки потянулись за ней. А физрук только проговорил растерянно: – Эх, Ерганова!