* * * Через несколько месяцев я получила посылку. Согласно извилистым, неразборчивым буквам амхарского языка на марках, ее отправили пару недель назад. Внутри лежало белое платье. Красивое. Тонкое, с фиолетовой и золотой вышивкой. Оно идеально мне подошло. А еще записка от папы. В ней было написано: «Я обещал». И тогда я поняла, что Сабрина была права. Я выкинула платье в мусорку. После чего зашла в комнату, залезла в кровать и разрыдалась. – Что на тебя нашло? – спросила мама, застав меня вечером в таком состоянии. Лишь через несколько недель после этого она усадила нас с Сабриной за столик в «Стар Динер» и торжественно объявила о том, что мы и так знали: они с папой разводятся, он пока останется в Аддисе, но они что-нибудь придумают, чтобы мы могли видеться. Еще одно несдержанное обещание. Я не ответила. Просто продолжала рыдать в подушку. – Я не знаю, что с ней, – сказала мама Сабрине. – И как взбодрить ее. Обычно этим занимался папа. Именно он сидел со мной, когда я болела или была напугана. Именно он не требовал объяснений, когда из-за переполняющих эмоций я не знала, что делать. «Пой о том, что не можешь сказать, Freaulai», – говорил он. Сквозь слезы я услышала, как дверь в очередной раз со скрипом открылась. Это была не мама, которая уже приходила несколько раз и просила успокоиться. Это была Сабрина. Она молча забралась на кровать, а потом моя сестра, которой не нравилось, когда ее обнимают, целуют или даже прикасаются, прижала меня к себе. – Не волнуйся, – пробормотала она. – Теперь я о тебе позабочусь. Но я ей не поверила. Сабрине, которая от любви сжимала мои запястья и забрасывала язвительной критикой. Которая ненавидела широ, тибс и просила заткнуться, когда я пела. Как она обо мне позаботится? Словно услышав мои сомнения, сестра начала петь. «Eshururururu, eshururururu, ye binyea enate tolo». Я никогда не слышала, как она поет, даже по праздникам. Вообще не знала, что она умеет петь. И все же она пела колыбельную чистым голосом. Она пела ее, как будто тоже родилась с песней. – Пой со мной, – сказала она. И я запела. «Eshururururu, eshururururu, sefecheme azeyea segagere azeyea seserame azeyea sehedeme azeyea yenima biniyea werede ke jerbayea». Мы лежали вместе и пели в унисон, даже не стараясь. Наши голоса идеально сочетались, так легко, как никогда в жизни. Мы пели, и я перестала плакать. Я верила, что пока мы поем вместе, у меня все будет хорошо. Порядок утраты Часть 2 Харун Когда мне было девять, Амми объявила, что к нам приедет семья ее сестры из Пакистана. Я очень обрадовался. Ведь еще не встречался ни с Халой, ни с Халу, ни с тремя своими кузенами. Юсне было девятнадцать – слишком взрослый, чтобы представлять интерес, но близнецы Амир и Аиша оказались моими ровесниками. Аиша была очень громкой и непослушной и быстро сдружилась с моей младшей сестрой Халимой – они сбегали тайком в «Севен-элевен» за печеньками и чипсами. И я остался с Амиром, невысоким, тихим и осторожным – полной противоположностью его сестры. Он не хотел ходить в кино, играть в мини-гольф или даже отважиться на поездку на Манхэттен, чтобы познакомиться с достопримечательностями. Поэтому мы сидели дома и играли в настольные игры или лежали во дворе, наблюдая за взлетающими из аэропорта Ньюарк самолетами. «Это рейс семнадцать «Континентал Эйрлайнз» до Лос-Анджелеса», – сказал я Амиру. А когда тот спросил, откуда я знаю, показал ему блокнот, в который записывал все отправления и прибытия. Я никому его не показывал, потому что Саиф предупредил, что если кто-то заметит, меня могут неправильно понять. Но Амир не увидел в блокноте ничего странного, а когда я признался, что мечтаю однажды стать пилотом, он не подумал, что я сошел с ума. «Можешь прилетать ко мне в Пакистан», – ответил мне на это Амир. Он каждый день ходил со своим папой молиться, и на той неделе я к ним присоединился, хотя обычно делал это с Абу только по пятницам и в праздники. – Твой кузен делает тебя набожным, – заметил Абу. – Твой кузен превращает тебя в подлизу, – сказал Саиф. Однажды я вернулся из мечети и застал Амми и Халу за обеденным столом. Амми там часто работала. Она разложила бухгалтерские книги, рядом стояла ее чашка горячего чая. Хала жаловалась на Аишу, которая таскает вредную еду и прячет улики в мусорке, их-то и обнаружила Амми, от нее вообще мало что укрывалось, будь то утерянные чеки или плохое поведение детей. – Она так потолстела, – брякнула Хала, качая головой. – Она не должна врать, – возмутилась Амми, внеся информацию по чеку и переложив его из одной стопки в другую. – Меня больше беспокоит то, что она толстеет, – ответила Хала. – Сильно толстеет. Амми щелкнула языком. – Ей и так не особо повезло с внешностью, – продолжила Хала. – Наверное, еще в утробе Амир забрал себе всю ее красоту. Проще найти ему мужа, чем Аише. Я не совсем понял, о чем они говорили, но от мысли об Амире и его муже в моем животе что-то странно защекотало. После этого я стал постоянно украдкой смотреть на Амира. Он был симпатичным. Его длинным ресницам можно было позавидовать, волосы ниспадали на лоб, а губы были красными и блестящими, как у Халимы, когда она тайком мазала их запрятанным в рюкзаке блеском. Я наблюдал, как его губы складываются бантиком, когда он пил лимонад через трубочку, и представлял, каково это – быть трубочкой между губ Амира. – Что?! – спросил меня Амир, поймав за подглядыванием. И снова это щекочущее ощущение. Во время асра на следующий день я бормотал молитвы, глядя на ухо кузена. И как я прежде не замечал красоту его ушей? Хитросплетения, складки, утонченный изгиб мочек, которые у некоторых, как у Абу, прижимались к шее, а у других, как у Амира, торчали. Я словно впервые прикоснулся к своим ушам, и щекочущее ощущение вернулось. Тем вечером мы все смотрели фильм. Выбрали «Аладдина», потому что кузены еще ни разу его не видели. Халу не одобрил, как изобразили ислам. – Да и Жасмин одета неподобающе, – добавил Амир. Мы все сбились в подвале у телевизора и включили диск. Старшим детям было скучно. Саиф пытался повторять за Робином Уильямсом, но постоянно мазал, потому что уже давно не смотрел этот мультик. – Тсс! – шикнул я в интересах кузенов. – Отстойный мультик, – прокомментировал мой брат Абдулла. – Зато сколько воспоминаний, – заметил Саиф. – У меня были такие фантазии с Жасмин. – Не стоит говорить о таком при детях, – чопорно произнес Юсна. – Они даже не понимают, о чем мы говорим, – возразил Саиф. «Я понимаю», – хотел сказать я. Но все же промолчал. Ведь точной уверенности не было, я просто знал, что это связано с разговором Амми и Халы об Амире и странным щекочущим ощущением в животе. Я понимал, что Жасмин должна казаться красивой, а ее манера одеваться – сексуальной, исходя из слов брата, она была объектом желаний. Но меня не интересовала Жасмин. Я не мог отвести взгляда от Аладдина. У него было милое, утонченное лицо, как у Амира. А на сценах, где Аладдин появлялся с обнаженным торсом, щекочущее ощущение в животе становилось еще сильнее. Мы досмотрели «Аладдина» и включили «Русалочку», но диск был поцарапан, и на середине мы сдались и пошли спать. Для размещения гостей нашей семье пришлось потесниться. Нам с Амиром выделили надувной матрас в гостиной. Мы спали там всю неделю, и, кроме растяжения мышц на шее, ничего такого не произошло. Той ночью мне приснился Аладдин. Мы сидели на ковре, но не из мультика, а из жизни. Я ощущал его мускусный запах. Аладдин был с обнаженным торсом, и я водил рукой по его гладкой коже. И он был не мультяшным, а самым что ни на есть настоящим. Во сне Аладдин стал Амиром. И мы вместе летели. Я держался за Амира так же, как Жасмин за Аладдина. Матрас прогнулся. Я чуть приоткрыл глаза, и щекочущее ощущение переросло во что-то более сильное – покалывание по всему телу, пульсацию между ног. В приоткрытое окно задул прохладный ветерок, и я, до конца открыв глаза, увидел, что во сне прижался к Амиру. Моя рука лежала на его груди, теплой и влажной. Сердце обрело целостность. И в тот момент мне пришло понимание, кто я. Матрас снова прогнулся, и Амир открыл глаза. – Что?.. – начал спрашивать он с той же виноватой интонацией, с какой спрашивал ранее, когда думал, что его отругают за огромное количество выпитого лимонада. А затем посмотрел на мою руку. – Что ты делаешь? – Комар, – отдернув ладонь, соврал я. Амир перевернулся на бок и заснул, а я лежал неподвижно на матрасе, боясь, что если пододвинусь слишком близко, он сразу же поймет, что со мной что-то не так. Следующей ночью я перебрался на диван, обвинив Амира в том, что он пинался, и после этого отвергал все его просьбы понаблюдать за самолетами. Он обиделся, но обида лучше отвращения. В пятницу кузены уехали, и Абу спросил, не хочу ли я снова сходить на аср. Мне нравилось ходить с ним в мечеть, проводить с ним время. Но меня учили, что Аллах может заглянуть в наши сердца. Он увидит меня. А я не мог этого допустить. И сказал Абу, что больше не хочу туда ходить. Он вздохнул и нахмурился, но не стал спорить. Саиф подготовил для меня почву. Абу решил, что я просто взбунтовался. Вел себя по-американски. И я позволил ему так думать. Тогда я впервые соврал ему. Порядок утраты Часть 3 Натаниэль