– Она не убила его, хозяйка! Всего лишь ранила! На лице Сюзанны Эндикотт появилась улыбка, означавшая, что все мои доводы не имеют для нее ровным счетом никакого значения. Хозяйка продолжила: – Не ты ли была воспитана некой негритянкой наго – ведьмой, зарабатывавшей колдовством и называвшей себя Ман Яя? Я пролепетала: – Ведьмой! Ведьмой! Она излечивала, исцеляла! Ее улыбка стала еще более ядовитой, тонкие бесцветные губы затрепетали: – А Джон Индеец знает все это? Мне удалось возразить: – Разве в этом есть что-то, что следует скрывать? Сюзанна Эндикотт опустила глаза на книгу. В это мгновение в кухню вошел Джон Индеец с охапкой дров; увидев меня подавленной и растерянной, он сразу понял: готовится что-то страшное. Увы! Лишь спустя несколько долгих часов я смогла ему довериться: – Она знает! Она знает, кто я такая! Его тело сделалось жестким и ледяным, будто у того, кто вчера умер. Он прошептал: – Что она тебе сказала? Я рассказала ему все, и он испустил вздох, полный отчаяния. – Не прошло и года, как губернатор Даттон приказал сжечь на площади Бриджтауна двух рабынь, обвиненных в сделке с Сатаной; для белых именно это и означает быть ведьмой!.. Я заявила: – С Сатаной! Пока я не переступила порог этого дома, я вообще не знала этого слова. Он усмехнулся. – Так тебя в суде и послушают! – В суде? Ужас Джона Индейца был таким, что я слышала, как сердце скачет у него в груди бешеным галопом. Я потребовала: – Объясни! – Ты не знаешь белых. Случись им подумать, что ты ведьма, как они тут же сложат костер и поставят тебя на него! Той ночью, впервые с тех пор, как мы начали жить вместе, Джон Индеец не занимался со мной любовью. Пылая, я извивалась рядом с ним, жаждала наслаждения. Но меня всякий раз отталкивали. Ночь все тянулась и тянулась. Я слышала, как воет сильный ветер, пролетавший над верхушками пальм. Слышала, как волнуется море. Слышала, как лают собаки, натасканные вынюхивать негров-бродяг. Слышала крики петухов, возвещающие начало дня. Затем Джон Индеец встал и, не произнеся ни слова, спрятал в одежду тело, в котором мне отказал. Я разрыдалась. Когда я вошла на кухню, чтобы приступить к утренним работам, Сюзанна Эндикотт была занята серьезным разговором с Бетси Ингерсол, женой пастора. Они говорили обо мне, я это знала; их головы почти соприкасались над облачком пара, поднимавшимся из мисочек с овсянкой. Джон Индеец был прав. Намечался заговор. В суде слово раба и даже свободного негра не значило ровным счетом ничего. Напрасно бы мы надрывали горло, вопя, что до недавнего времени я даже не знала, кто такой Сатана. Никто бы не обратил на это внимания. Вот тогда я и приняла решение защитить себя. Без дальнейшего промедления. Я вышла из дома в три пополудни, в сильную жару, но не чувствовала укусов солнца. Спустилась на площадку за хижиной Джона Индейца и погрузилась в молитвы. В этом мире не было места для Сюзанны Эндикотт и меня. Одна из нас лишняя, и вовсе не я. 4 – Я провела всю ночь, призывая тебя. Почему ты приходишь только сейчас? – Я была на другом конце острова, утешая рабыню, спутник жизни которой умер под пыткой. Они его выпороли. Посыпали раны жгучим перцем, а затем вырвали ему гениталии. В другое время этот рассказ возмутил бы меня до глубины души, но сейчас оставил равнодушной. Я с пылом начала: – Хочу, чтобы она сгорела на медленном огне в самых ужасных страданиях, при этом зная, что причина их – я. Ман Яя покачала головой. – Не позволяй желанию мести овладеть тобой. Используй свое искусство, чтобы служить своим и облегчать их страдания. Я не соглашалась: – Но она объявила мне войну! Она хочет забрать у меня Джона Индейца! Ман Яя издала печальный смешок. – Ты потеряешь его в любом случае. Я пролепетала: – Как же это? Она не ответила, словно не желая ничего добавлять к тому, что у нее вырвалось. Видя, как я расстроена, мать, которая присутствовала при разговоре с Ман Яя, вполголоса произнесла: – По правде сказать, эта потеря – благо для тебя. С этим негром ты бы такого нахлебалась! Ман Яя бросила на нее взгляд, полный упрека, и мать замолчала. Я предпочла оставить эти слова без внимания и повернулась к Ман Яя, спрашивая только ее: – Ты можешь мне помочь? Мать снова заговорила: – Ветер и наглость! Этот негр – всего лишь ветер и наглость! В конце концов Ман Яя пожала плечами: – Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала? Разве я не научила тебя всему, чему могла научить? Кстати, скоро я ничего не смогу для тебя делать! Глядя правде в глаза, я смирилась и спросила: – Что ты хочешь этим сказать? – Я буду так далеко. Мне понадобится столько времени, чтобы перейти через воду! И потом, это будет так трудно! – Почему ты должна будешь перейти через воду? Мать залилась слезами. Поразительно! Женщина, которая при жизни обращалась со мной так неласково, оказавшись в загробном мире, принялась защищать меня, иногда делая это с чрезмерным пылом. Немного рассердившись, я решительно повернулась к ней спиной и повторила: – Ман Яя, почему тебе будет нужно перейти через воду, чтобы увидеть меня? Ман Яя не ответила, и я поняла, что, несмотря на привязанность ко мне, мое положение смертной обязывает ее к некоторой сдержанности. Молчаливо согласившись с этим, я вернулась к предшествующим заботам: – Хочу, чтобы Сюзанна Эндикотт умерла! Мать и Ман Яя поднялись на ноги, двигаясь совершенно одинаково. Ман Яя немного устало произнесла: – Даже если она умрет, твоя судьба все равно исполнится. И ты осквернишь свое сердце. Ты станешь подобной тем, кто только и умеет, что убивать, разрушать. Ограничься тем, чтобы поразить ее какой-нибудь неудобной унизительной болезнью! Два образа удалились; я осталась одна и стала размышлять, как поступить дальше. Неудобной и унизительной болезнью? Какую выбрать? Когда сумерки вернули меня Джону Индейцу, мне еще не удалось прийти ни к какому решению. Мой муж, казалось, излечился от своих страхов и даже принес мне подарок: купленную у торговца-англичанина фиолетовую бархатную ленту, которую сам повязал мне на волосы. Я вспомнила, как неодобрительно говорили о нем мать и Ман Яя, и попыталась успокоиться. – Джон Индеец, ты меня любишь? Он проворковал: – Больше самой жизни. Больше господа бога, которым нам Сюзанна Эндикотт прожужжала все уши. Но в то же время я тебя боюсь… – Почему ты меня боишься?