— Только ведь я натурой не беру, так что не трудись. Выражение “вся кровь ударила в голову” стало мне совершенно понятно, надо полагать, именно это со мной и произошло, потому что я разом забыла все тетушкины советы, посмотрела на Катка и поинтересовалась: — Вы что, местный сумасшедший? — Деточка, — ласково сказал он, — сунь в ротик апельсинчик и заткнись. — Пошел вон, — ответила я, сотрясаясь внутренней дрожью не от страха даже, а от ярости, кстати, чувства опасного и, как правило, не обещающего обладателю спокойной жизни. Разговор принял скверный оборот. Беда в том, что уступать я не умею, твердолобое упрямство у меня наследственное. — В самом деле, — попыталась прийти мне на помощь тетушка, — шел бы ты, Юра. Каток хмыкнул, наклонился к моему уху и сказал слов десять. Порядочная женщина ни одного из них повторить не рискнет. Зря он это сделал, не стоило. Хотя, если разобраться, мне тоже многое чего не стоило делать в этот вечер. Но как бы то ни было, Юрик произнес эти мерзкие слова, а я поднялась и от души съездила ему по физиономии. Поначалу я решила, что у меня заложило уши: наступила мертвая тишина. Потребовалось некоторое время, чтобы понять: с ушами все в порядке, а вот в остальном… Публика, затаив дыхание, ожидала, что последует дальше, добиться такого эффекта в театре мне еще не удавалось. Странно, что я не хлопнулась в обморок, ведь все шло к этому. Я смотрела в невероятно синие глаза Катка и проклинала себя за несдержанность и глупость. Посмотрите, какая смелая. На кладбище будешь хвастать своей смелостью… Казалось, мы уже давно стоим, пялясь друг на друга, на самом деле прошло несколько секунд. Каток еще только прикидывал, что такого забавного сотворить со мной, а на помощь уже спешил Владимир Петрович. Вслед за ним, лавируя между столами, торопился Тарханов. Каток заметно расслабился, ухмыльнулся еще шире и убрал руку со спинки стула. — Привет, начальник, — паясничая, сказал он. — Здравствуй, Юра, — кивнул Владимир Петрович. — Что-то я не помню, что б тебя к своему столу приглашал. — Поздороваться подошел, мы с Серафимой старые друзья. Правда, Серафима? — Правда, — кивнула тетушка, с трудом разжав челюсти. — Вот-вот, — хмыкнул Каток. — А племянница у тебя хороша, слов нет. Такую-то красоту беречь надо. Красота-то, она сегодня есть, а завтра, глядишь, от нее ничего и не осталось… — Да ты никак грозишься, Юра? — удивился Владимир Петрович. — И в голове не держал. Так, к слову. Сами знаете, какие времена. Вот и беспокоюсь: изувечат девку не ровен час. На этой оптимистической ноте Каток заткнулся и направился к своему столу. А я побледнела и плюхнулась на стул. Серафима с серовато-зеленым одетом лица была лишена даже намека на утренний оптимизм, Владимир Петрович хмурился, а Илья волновался. — Что произошло? — тревожно спросил он. Серафима кратко передала историю с Юриком. — Ну девицы, ну утешили, — невесело хохотнул Владимир Петрович. — Одна Жорика бутылкой треснула, другая Юрику по роже съездила. Молодцы. Пора вам вещички собирать. По мне, так самое время. — Вот сволочи, — выругался Илья, что было на него как-то не похоже. — Распоясались. Приличным людям в ресторане нельзя появиться. — Если ты в мой адрес высказываешься, — хмыкнул Владимир Петрович, — так отвечу честно: не знаю. Юрика и на пятнадцать суток упечь затруднительно. Приставал к женщине и получил по роже, вроде как пострадал. Что делать прикажешь? — Ты же слышал, что он сказал. Этот подонок угрожал Лике в нашем присутствии. — И вовсе не угрожал, а высказывал беспокойство о красоте Анжелики Станиславны в связи с криминальной обстановкой в городе. — Здорово, — хохотнул Илья и покачал головой. — Рад, что тебе нравится, — усмехнулся верный друг. Тут подала голос Серафима: — Эх, одно утешает: Циркач-то клюнул. Сама видела, когда ты Юрику по фейсу съездила, он свою задницу со стула приподнял на целых пятнадцать сантиметров. — Так уж и на пятнадцать? — съязвила я, пытаясь прийти в себя. — Ну, может, на четырнадцать с половиной. Не появись так стремительно наши мужчины, он бы вмешался. Не зря мы, выходит, ему глаза мозолили. Жаль, что теперь это уже не имеет значения. Завтра утром уезжаешь домой. Володя, сможешь посадить ее на автобус? — Будет лучше, — сказал Тарханов, — если я Лику сам отвезу. Триста километров расстояние небольшое, а сегодня вам лучше у меня переночевать. Володя кивнул. Странно, но Серафима вроде бы с предложением согласилась, а я позволила себе поинтересоваться: — Как ваша семья отнесется к вторжению? — Никак. У меня нет семьи. То есть я живу отдельно от родителей. У меня большой дом. — И секретарша, надо полагать, в отпуске, — закончила Серафима. Илья Сергеевич удрученно опустил глаза долу. Сейчас я была не расположена отгадывать их загадки, другие мысли одолевали. Настроение было безнадежно испорчено, потому мы покинули ресторан и отправились к Тарханову, заехав перед этим к Серафиме за моими вещами. Дом Ильи в самом деле был большим. Двухэтажный особняк с мансардой недалеко от центра города. Илья объяснил, что ранее на этой улице, застроенной частными домами, жила его бабушка. После ее смерти старенький домик снесли, а на освободившемся участке воздвигли шедевр современной архитектуры из красного кирпича. Лужайка перед домом отсутствовала из-за стойкого нежелания населения понять, что времена меняются и соседи тоже. Вместо лужайки был забор на каменных столбах, с воротами и кованой калиткой. На оставшихся от всего этого великолепия нескольких метрах земли были разбиты клумбы, выглядевшие для конца августа очень нарядно. Сколько в доме комнат, осталось неизвестным. Илья использовал только три, не считая белоснежной кухни. Ванная комната, куда я направилась, чтобы смыть у неприятное впечатление от встречи с Катковым, была малахитово-зеркальной. Конечно, я не берусь утверждать, что малахит настоящий, но по виду стоило это великолепие, как чистое золото. Вернувшись из ванной, я застала всю компанию в кухне. Серафима пила чай, а мужчины кофе. Все выглядели удрученными, мне стало ясно, что настроение я им не улучшу. Что ж делать… — Вам надо лечь пораньше, — сказала Серафима. — Чтобы выехать до жары. Завтра двадцать семь градусов обещали. — Я никуда не поеду, — скромно сказала я, взяв из ее рук чашку с чаем. — Что? — нахмурилась Серафима, а Владимир Петрович начал меняться в лице и гневаться. — Что еще за глупости? — поинтересовался он. — Почему глупости? — миролюбиво сказала я, желая избежать скандала. — Не вижу причины покидать город из-за типа, которого не научили в детстве прилично себя вести. — Стоп, стоп, стоп, — постучал ладонью по столу Владимир Петрович. — Лика, ты не понимаешь… Совершенно не хочется говорить, что с тобой может произойти. По мне, так тебе и знать ни к чему, что такое на свете бывает. — Давайте рассуждать спокойно, — ответила я. — Тетушка ударила младшего и Каткова бутылкой и, слава Богу, жива — здорова. Я думаю, вы слегка преувеличиваете опасность… — Как же, — хмыкнул верный друг. — Серафима огрела Жорика в своем кабинете, как говорится, тет-а-тет, а ты, дорогая моя, на глазах у всего кабака, в его, можно сказать, родном доме. Ощущаешь разницу? — Эта сволочь тебя с дерьмом смешает, — серьезно сказала тетушка. — Но ведь не сегодня, — попробовала улыбнуться я. — В любом случае, не могу я уехать, когда Циркач оторвал свою задницу от стула на целых пятнадцать сантиметров. — На четырнадцать с половиной, — поправила тетушка. — Все равно, — сказала я с видом человека, разубеждать которого не имеет смысла. Тетка посмотрела на меня внимательно, вздохнула и махнула рукой. — Лика… — сурово начал Владимир Петрович, но Серафима его перебила: — Бесполезно, друг мой Вовка. Уж коли вожжа под хвост попала, сам черт не остановит. Ослиное упрямство — основное достояние нашей семьи. Тут подал голос Илья: — Я ничего не понимаю: кто такой Циркач, при чем тут его задница и что за дурацкие сантиметры? — Чего ж не понять? — вздохнул Владимир Петрович. — Вот эти леди задумали самолично разобраться с Катковым, для того им и Циркач понадобился, и твоя машина, кстати, тоже. — Так это все из-за денег? — Илья по качал головой. — Конечно, уступать этой сволоте премерзко, но жизнью рисковать глупо, поэтому деньги лучше отдать. Сто миллионов не та сумма, из-за которой стоит лишаться головы. Я сам поговорю с этим Катковым и решу вопрос. — Только сунься, — зло сказала Серафима, неожиданно переходя на “ты”. — Не помню, чтобы я тебя просила вмешиваться. — Эй-эй, — перебил Владимир Петрович. — Речь сейчас не о ваших амбициях, а о том, что Лике в городе оставаться нельзя. — И все-таки я остаюсь, — улыбнулась я. — И не трудитесь меня разубеждать. — Хорошо, — верный друг зло кивнул. — Как видно, придется мне отпуск брать. — Не стоит свой драгоценный отпуск на нас тратить, — сказала Серафима. — А вот больничный мы тебе организуем. Он фыркнул и отвернулся, а Тарханов проявил желание все понять и во всем разобраться. — Объясните, что вы задумали. Тетушка стала рассказывать о нашем гениальном плане, а я пить чай, который остыл и был невкусным. — Авантюра чистой воды, — покачал головой Илья Сергеевич, выслушав Серафиму Павловну. — Я категорически против… — Кто ж тебя спрашивал? — удивилась тетушка. Илья обиделся. Посопел немного и сказал почти жалобно: — Вам лучше жить у меня. Здесь безопасно. И выходить только в сопровождении… — Нет, — перебила я. — Как в таком случае Циркач со мной познакомится?