— У нас сегодня были планы. — С кем? — Бл*дь, о ком она говорит? Планы? Убить меня? У нее есть напарник? Кто он? Все это выстреливает в моей голове, пока она собирается с духом. — У моего отца и меня, — наконец-то произносит она сквозь слезы. — У нас были планы отправиться в секретное место, где древние индейцы отмечали дни солнцестояния, используя камни, выкладывая их в линию по кругу. Я знала название этого места раньше, но… — она шмыгает носом и трясет головой. — Я забыла, как оно называется. И знаешь что? — Ее глаза наполнены слезами с грустью, пока она смотрит на меня. Я опускаюсь на колени и оказываюсь одного с ней роста, хоть между нами и добрых шесть метров. — Что? — Я и его тоже забыла. Я все о нем забыла, пока не отправилась спать, и не увидела дату на цифровых часах на ночном столике. Бл*дь. Она думает о своем отце. — И я знаю, что ты говорил попытаться не думать о таких вещах, но это, и правда, тяжело, — она протягивает рыдание. — У меня все болит с самого утра. Я не жалуюсь, Джеймс, клянусь. Но мне уже не так хорошо, — она опускает пистолет на крышу и закрывает лицо обеими руками. — Голова болит. И плечи болят. Мне кажется, я даже из пистолета выстрелить не смогу. Ты был прав. Будет хреново. Я не знаю, что сказать. Она разыгрывает меня? Ей правда грустно? Правда больно? Что я, бл*дь, вообще должен сказать? Тишина длится слишком долго. Она набирает полную грудь воздуха и выпускает его. — Думаю, Мерк был прав. Я — плакса. И ты ненавидишь меня, да? — Я не ненавижу тебя, — отвечаю я немного защитным тоном, выпуская свой долгий выдох. — Я просто не знаю, что с тобой делать. Не знаю, почему ты здесь. Она пожимает плечами, потом морщится, когда опускает руку себе на плечо. Ну, с болью я еще справлюсь. Так что я начинаю оттуда. — У меня есть аптечка первой помощи в выдвижных ящиках в «Хаммере». Прими одну таблетку «Мотрина» прежде, чем пойти на боковую, — я не знаю, что сказать ей об отце. С этим у меня хреново. Я последний, у кого стоит искать сочувствия. Все, что я знаю, — это бизнес. Смерть — мой бизнес. Я подхожу к ней, и вижу ее Глок. После вытаскиваю свой Five-SeveN, вынимаю обойму, проверяю наличие пуль в ней, оттягиваю корпус назад, опустошаю патронник, позволяя патронам падать мне на ладонь. — Вот, — произношу я, передавая ей полную охапку пуль. — Хочешь поменяться пистолетами, Смурф? Эта вещица крутая и легкая. Почти без закидонов. Простой 22 калибр, но знаешь, форма пули придает ей скорости. Она берет пистолет, а после и магазин. Каждые несколько секунд она шмыгает носом так тихо, как может, пытаясь не привлекать внимания к тому факту, что плачет. — Бронебойная пуля, — произносит она, вставляя пули в магазин. — Да уж, так они их называют. Бронебойная пуля. Ты ведь знаешь почему, да? Она кивает. — Потому что патроны проходят через кевлар. — Ага, именно поэтому. — А она разбирается в этом дерьме. — Перезаряди его. Хочешь выстрелить? Она снова шмыгает. — Где? Я улыбаюсь и широко раскрываю руки. — Здесь. На расстоянии миль нет ни единого дома. Выбери цель. И выстрели во что-нибудь. Она сканирует местность, делая небольшой круг, и выбирает. Она целится на расстоянии. — Как насчет знака на краю территории? — Вау. А ты не промах, да? — она улыбается мне, и я делаю то же самое в ответ. — Вот что я тебе скажу. Если ты попадешь по цели, я позволю тебе оставить этот пистолет у себя навсегда. Мы сможем обменяться. Давай? Я возьму твой Глок, а ты оставишь себе мой Five-SeveN. Ее лицо озаряет широкая улыбка, но она пытается спрятать ее. — Я смогу попасть в ту цель. — Покажи мне. Представь, что твой отец смотрит на тебя. Прямо сейчас. Он смотрит на тебя сверху и видит тебя со мной, и, может, немного переживает, — мой голос затихает, и она смотрит на меня снизу. Ее лицо искажено скорбью, но в то же время я знаю, что она слушает. Она хочет услышать от меня что-то настоящее. Ей нужно что-то настоящее от меня. — Он, наверное, что-то подозревает о моих мотивах. И, может, переживает из-за того, что я — плохой парень. Так что покажи папе, что ты легко сможешь со мной справиться. Выстрели в цель и забери мой пистолет. Она пялится на меня мгновение. — Ты злодей, Джеймс? Я медленно киваю. — Да. — Я тоже злодейка. — Ну, тогда, думаю, мы равны, — отвечаю я. — Возможно, — говорит она и целится. Она делает долгий ровный вдох, потом выдыхает и спускает курок. Five-SeveN — громкий, но звук удара пули по металлу таблички звучит через секунду после того, как выстрел пистолета затихает. Это и все, что нужно, чтобы подтвердить, что ее цель была настоящей. — Если мы равны, — произносит она, поворачиваясь ко мне, — тогда, что мы делаем? — Ну, — я тянусь и поднимаю ее Глок, проверяю магазин, веду пальцем по резьбе на дуле, к которому подошел бы глушитель, а после засовываю его себе в джинсы. — Думаю, нам нужен план. — Я тоже так думаю. Я киваю и встаю. — Дам тебе знать, когда подготовлю его. Затем я ухожу обратно к открытому люку, наполовину ожидая услышать треск перезарядки пистолета, с которого сразу после этого выстрелят в мою голову. Но вместо этого слышу долгий, грустный вздох. Думаю, ее доверие — даже, если оно условное, временное и сомнительное — лучшее, на что я могу надеяться в данный момент. Глава 27 Джеймс Я возвращаюсь внутрь, иду через дом, выхожу к «Хаммеру», открываю дверь, сажусь и захлопываю ее за собой. Бл*дь. Какого черта я делаю? Взвешиваю варианты в голове. Представляю все пути и каждый выход, который может сделать жизнь лучше. А потом хуже. У каждого решения есть последствия. Каждое мгновение в моей жизни формирует этот момент. И этот момент определяет следующий. Жизнь — она как башня. Очень высокая башня. Решения ведут к действиям, и действия наслаиваются — одно поверх другого, одно поверх другого. И иногда ты знаешь, почему карабкаешься вверх по этой башне, но в большинстве случаев, просто тащишь себя наверх, цепляясь то одной, то другой рукой. Находя любую трещину или выступ. И время от времени, пока ты карабкаешься по своей башне, есть мост. И вот ты стоишь, глядя через этот мост, и знаешь, что это будет чертовски легко. Другой стороны не существует. Если бы была, ты бы спрыгнул со своей сраной башни, по которой карабкаешься, и попробовал бы что-то новое. Но другой стороны не видно. Есть только мост. Отсюда и риск. Ты продолжаешь карабкаться? Используешь все накопившиеся мгновения, чтобы подняться к концу, который представлял с момента начала своего путешествия? Или делаешь шаг по мосту и направляешься в неизвестность? Полагаю, это сводится к сожалениям. Не такие вещи, как: «Убил ли я правильных людей?» или «Выполнил ли я свою работу самым лучшим образом, каким только мог?» Нет. Жизнь — это не только работа, это… любовь. Пока, конечно, твоя работа не становится твоей любовью. Люблю ли я свою работу? Я вытаскиваю свой телефон и набираю номер по памяти. Гудки идут и идут, а потом меня наконец-то перекидывает на голосовую почту. — Харрисон, — произношу я низким голосом. — Перезвони мне. Мне нужно большое одолжение.