Мигель измерил все стены и окна, а затем, следуя привычке из детства и ворчливым голосам матери и старшины начал сверху донизу вылизывать квартиру. Комната быстро нагрелась от солнечного света, и Мигель стянул с себя футболку. В голове мелькнула мысль о «любопытной варваре» в доме напротив, но потом Мигель решил, что если этому мужчине и правда так скучно, что он станет следить за полуголым парнем, натирающим пол, Мигель не возражал. Не первый раз за работой Мигеля наблюдали, и он сильно сомневался, что будет последний. Глава 2 Олдридж, его новый сосед и отвлекающая сила чумы Воскресенье, 1 сентября. Кабинет в башне Олдриджа. Эванстон, Иллинойс. Олдридж стал смотреть по окнам с раннего детства. Все началось с вечерних прогулок с тетей и ее дряхлым пуделем Трикси. Собака страдала артритом, а тетя Гейл была не слишком-то разговорчивой, поэтому прогулки превращались в длинное, тягучее и скучное мероприятие. Чтобы развеять скуку, Олдридж стал заглядывать в освещенные окна домов, мимо которых они проходили, и гадал, чем занимались семьи внутри. Иногда он представлял себе их жизнь и завидовал тем детям, кто мог спокойно смотреть телевизор в гостиной вместе с папой и мамой. Мысли о том, что даже в темноте вечера и на промозглом, мартовском ветре были вот такие небольшие и уютные световые кармашки, удивительно успокаивали. От этого бесконечные, молчаливые прогулки, когда Трикси отказывался найти себе место для своих дел, становились более сносными. Время летело. Трикси умер. Тетя Гейл завела себе кота, и потребность в долгих прогулках отпала, пусть и молчание между ними никуда не делось. Олдридж окончил школу и поступил в университет, где отучились в свое время его родители и там же остались преподавать. Дом, где Олдридж родился, купленный его родителями с намерением обзавестись большой семьей, пустовал практически десять лет. Он был пригоден для жизни, но на недолгое время. И все же Олдридж переехал сюда сразу после восемнадцатилетия и воспользовался деньгами из трастового фонда, чтобы отремонтировать здание. Олдридж оторвался от воспоминаний, как во время прогулок отрывала Трикси от чего-то противного тетушка Гейл. А вспоминая Тима, мужчина будто рылся в собачьем дерьме или дохлой белке. Это было болезненно привлекательно в данный момент, но Олдриджу казалось, что в итоге его просто стошнит. Только сейчас это будет в туалете, а не в кровати тети Гейл и уж тем более не на собственные ботинки. Он заметил, что в квартиру на третьем этаже заехал кто-то новенький. Олдридж видел утром, как подъехал грузовик с вещами. Естественно, ему стало интересно, и он жадно следил за тем, как большая компания молодых парней, в основном латиноамериканской наружности, разгружала грузовик и заносила мебель и коробки в здание. Он пытался угадать, кто же из этой компании парней станет новым жильцом. Или, может, девушка. Вместе с ними было несколько девушек, но они, судя по всему, следили за мужчинами, а не помогали в переносе вещей. Когда начали сгущаться сумерки и в квартире зажегся свет, Олдридж увидел молодую женщину и двух девочек-подростков, которые крутились возле нее. Скорее всего, она была их матерью. Все трое обыскали уже безупречно вычищенную кухню, а потом начали заполнять ее вещами. Мужчины разделились: одни собирали кровать, другие — стенку под телевизор, а третьи — стол. Погода была очень теплой, они открыли все окна угловой квартиры, и Олдридж очень слабо, но мог слышать музыку, которая у них играла. Еда была разложена по тарелкам и у каждого в руках была либо бутылка пива, либо красный стаканчик. И все улыбались. Все казались счастливыми. Олдридж слабо замечал, как летело время, игнорируя собственную жажду и голод, даже не вспоминая о туалете. Его увлекало шоу в соседнем здании, как любая программа на «Нетфликс». И, вероятно, сильнее, потому что подсматривать не правильно. Он не имел права вторгаться, даже незаметно, на их вечеринку и в их жизнь. Тем не менее, все его внимание приковывала эта квартира, и как гости один за другим уходили: по одному или небольшой компанией. Без бинокля, а Олдридж не стал бы его использовать, поскольку пообещал самому себе больше не брать его в руки, он не смог бы разглядеть нового постояльца во всех подробностях. Олдридж различил темные волосы и загорелую кожу: либо от рождения, либо от солнца, либо то и другое. Тяжело было судить о росте парня, поскольку тот сидел на диване и смотрел телевизор, но Олдридж считал его не сильно высоким. Волосы незнакомца были выбриты по бокам, а на макушке — длиннее, и пряди падали милой «запятой» на лоб. Олдриджу захотелось смахнуть эту челку, и сердце зашлось от подобной мысли. Он не имел права, решительно повторял он сам себе. Молодой человек встал и подошел к одному из окон. Он поднял мускулистые руки и закрыл окно, затем потянул жалюзи вниз. Олдриджа кольнуло разочарованием. Шоу кончилось. Осознание этого напомнило ему о голоде, жажде и мочевом пузыре, на которые он удачно забивал, пока следил за парнем, методично закрывающим одно за другим окна. Парень помедлил на последнем, казалось, потянулся за чем-то в темноту, но Олдридж не понимал за чем. Он хотел взять бинокль. «Нет. Нельзя». Но пальцы Олдриджа просто жгло от желания вновь ощутить чуть шероховатую поверхность пластика, острые выступы колесика и прикосновение ресниц к линзам. Парень в итоге закрыл последнее окно, но не стал затемнять его шторами. Олдридж не сводил глаз с дома напритив, пока молодой парень не выключил последний светильник, и разглядеть что-то еще перестало быть возможным. А потом Олдридж рванул в ванную. Он так долго терпел, что сейчас было трудно начать, и полувставший член никак этому не способствовал. «Блять, — подумал Олдридж. — Я больше не буду этого делать. Нет». Он спустился вниз, приготовил себе бутерброд, затем под него же послушал аудиокнигу об истории эпидемий человечества. После он поправил план лабораторной работы, принял душ и завалился в постель. Мужчина беспокойно ворочался с одного бока на другой — ничего необычного —старался расслабиться под старые, надежные фантазии, но ничего не выходило. Осознание истин, а особенно одной конкретной, было неминуемо в три часа утра, когда все аргументы теряли свою значимость. Олдридж скинул шорты и тонкое одеяло, оставшись лежать на простыне абсолютно голым. Он сгреб свою тяжелую, налившуюся мошонку и позволил мыслям уйти к тому, чего он больше всего хотел — к дому напротив. Где, у одинокого, открытого окна стоял молодой парень, такой же голый, как Олдридж, и так же мучающийся бессонницей. За его спиной горел бы светильник, оставляя черты молодого человека в тени, но очерчивая каждый изгиб и твердую плоскость мышц его тела. Каким-то образом парень догадался бы, что Олдридж подсматривал, и стал бы медленно дрочить, с явным наслаждением, растягивая мгновение, как тягучую ириску. Он бы выгибался в спине, кусал губы и хмурил брови, всем телом желая освобождения. Олдридж представил, как этот парень кончал, выстреливая струйками спермы, и тогда сам вернулся в реальность. Мысли зашли слишком далеко, в отличие от руки. — Блять, — пробормотал Олдридж в темноту, голос охрип от продолжительного молчания за летние каникулы. — Блять. Он закрыл глаза и хотел закричать, в большей степени от полного разочарования. Но вместо этого поднялся, привел себя в порядок и вернулся к аудиокниге об эпидемиях. Ничего лучше историй о вспышке чумы не возвращало жизнь в нужное русло. Глава 3 Мигель считает галстуки-бабочки дурацкими Суббота, 12 октября. Аккуратная, пусть и слегка обшарпанная квартира. Эванстон, штат Иллинойс. Доктор Кончил-в-штаны оказался совсем не похож на того, кого представлял себе Мигель. Он воображал жутковатого на вид старика, из тех пенсионеров, которые голыми расхаживали по раздевалке тренажерного зала со свисающими чуть ли не до колен яйцами. И плевать им было, кто видит их дряхлые причиндалы. А перед доктором Кончиловски пенсия еще даже не маячила. Мигель прикинул, что тому было где-то за тридцать, и по профессорским меркам он был довольно молод. И определенно являлся самым сексуальным из всех преподавателей Мигеля в этом семестре. Профессор был среднего роста, худощавый, но не слишком. Красивый, но не бросающийся в глаза. Однако доктор Кончиловски выделялся, как алмаз в грязи. Все профессора Мигеля ходили в штанах цвета хаки и рубашках на пуговицах, а доктор Кончиловски носил сшитые на заказ костюмы и чертовы бабочки. Бабочки. Кто, мать твою, в его возрасте и в наше время носит бабочки? Ну, кроме Билла Найи[1]. И Доктора Кто. Мигель задумался. Был еще парень из «Panic! at The Disco», кажется. И пожилой патологоанатом из «Морской полиции: Спецотдел». Даки. Галстуки-бабочки были до невозможного идиотскими, но профессору, каким-то невообразимым образом, они шли. Костюмы же — совершенно другое дело. Костюмы круты во всех смыслах. Мигелю нравились девушки. Сильно. Всегда нравились. Но — и определенно было это но, возможно, именно из-за задницы профессора — не только. Он думал, что это временно, и не понимал, кем это точно его определяло. Он не был геем, сто процентов. Ни один мужчина не смог бы обожать вылизывать киски и быть при этом геем — Мигель в данном факте не сомневался. Но, с другой стороны, он был уверен, что минет в исполнении соседа по кровати, его пальцы и язык, а потом и член в заднице Мигеля посреди казармы не придавали последнему натуральности. Это было неправильно с любой стороны, и он знал, что mama[2] не одобрит, а abuela[3] так вообще изобьет его тапком. Поэтому Мигель молчал, из шкафа не выходил и радужным флагом тоже не размахивал. Он встречался с девушками, что проблем не доставляло. Они ему нравились. Их мягкие изгибы, гладкая кожа и грудь. Мигель был большим фанатом сисек. И, как еще оказалось, ему нравился светловолосый худой мужчина в костюме, сидевшем на нем будто вторая кожа, и чертовых бабочках. Все это смущало и сильно мешало концентрации на изучении мышц и сухожилий человеческой руки. Мигель даже думал замутить что-нибудь с Луной. Пусть между ней и Девом, казалось, что-то происходило или только начиналось. И, тем не менее, в Луне его ничего не заинтересовало: ни ее красота, ни доброта. Профессор анатомии зацепил Мигеля, который по собственному опыту знал: нужно просто переждать дурацкую влюбленность. Она перегорит, если Мигель будет игнорировать ее. И то, что он мог быть «би», или как там это называется, вовсе не означало, что он на это поведется. В один прекрасный день Мигель полюбит какую-нибудь девушку, женится на ней и никто даже не догадается, что когда-то он с членом во рту и языком в заднице кончил так сильно, что потерял на несколько секунд сознание. В общем, Мигель раскрасил кости, сухожилия, мышцы и кровеносные сосуды в тетради по анатомии и попытался сосредоточиться на чем-то еще, помимо аккуратно подстриженных золотистых волос доктора Кончиловски, или едва заметной щетины на его лице, или красивых плеч, сужающихся в узкую талию, или профессорской задницы — поразительной выпуклости, идеально очерченной серыми брюками. Несмотря на сказанное Девом, Мигель ни разу не видел их соседа — которым предположительно был его невероятно сексуальный профессор — на улице или на его «вдовьей тропе» с биноклем в руках. Чем дольше Мигель жил в этой квартире и не видел, чтобы кто-то покидал дом напротив, не говоря уже о том, как профессор по анатомии шпионил за ним, в рассказанную историю все меньше верилось. Мигель не закрывал шторы, наслаждаясь солнечным светом. Он ходил по квартире с голым торсом, а иногда и вовсе в одних трусах. Это его дом, и он мог творить все, что ему угодно. — Рада, что ты не обратил внимания на глупую болтовню Дева насчет следящего за тобой доктора Кончиловски, — как-то раз сказала Луна, забежав без приглашения, но вместе с кофе и пончиками. — Здесь приятнее находиться, когда шторы не задернуты. Мигель отпил кофе, крепкий и сладкий — точно такой же варила его abuela. — Думаю, Дев наврал. Я ни разу не видел кого-нибудь в доме напротив. Только местами горел свет и все. Откуда нам знать, что доктор Кончиловски вообще там живет? Я никогда его не видел. Луна хлебнула кофе и ответила: — О, он точно там живет. Я была у него дома. Он устраивал вечеринку с преподавательским составом и студентами, были вино и закуски. И меня пригласили потому, что он мой куратор. Внутри просто великолепно, по крайней мере, то, что видела я. Думаю, ремонтом занимался его парень или жених. Это каким-то странным образом отозвалось в груди Мигеля. Значит, сексуальный профессор, в которого Мигелю не стоило влюбляться, действительно жил напротив, очевидно, был геем и еще очевиднее был занят. Почему последний пункт так его разочаровал, Мигель не смог бы ответить. Док мог быть женат, с десятком детей в комплекте, и доступнее или менее неуместным не стал бы. Дурацкие идеальные костюмы. Дурацкие красивые светлые волосы и золотистая щетина. Дурацкие бабочки.