– Янка! – Таль! Ты вернулся? – А… ты чего здесь? – он видел, как Янка засветилась от радости, увидев его в коридоре больницы. Но тут же понял, что она только что плакала: глаза красные, нос распух… Уж как выглядят зареванные девчонки, он знал. Янка и не стала отпираться, тут же захлюпала: – У меня Тарас… он в больнице лежит, а я… я к нему приехала, я думала, смогу, но он такой… Таль ничего не понял. Он взял Янку за локоть, отвел к подоконнику и заглянул в лицо: – Что случилось? – Тарас! Мой дядя! Он же лесничим работает, в заказнике на Верхнем Перевале… и кто-то поджег его рощу, он тушил и теперь весь в ожогах, все лицо и руки, и… Он такой страшный там, весь в волдырях… А у него, может, невеста, и бабушка плачет, говорит, что теперь он точно никогда не женится… и… Ой, да при чем тут это! Я этих гадов ненавижу! Таль выпустил ее локоть. Янка уткнулась лицом в его плечо. Вот как все обернулось. Думал денег подзаработать. Думал, ну сгорит немного леса, вырастет новый. Никого же нет в лесу, ведь ночь. – А ты чего? – Я? – Таль будто вернулся из той ночи сюда, в сегодня, вынырнул, как из холодной воды. – Да вот, мама просила сходить к врачу, который Пашуню лечил… передать ему тут. Пакет, висевший на руке, качнулся. Вчера Хозяин деньги привез. За то, что поджег. За то, что вместо деревьев будут там виллы стоять за высокими заборами. За то, что Янкин дядька в больнице сейчас. За то, что плачет Янка. Разговор с Хозяином трудный был. Таля до сих пор от него мутило. Они встретились в Феодосии, на набережной, где толпа туристов орала и гомонила, крутились аттракционы, горели огни лотков, заглушая огни порта. – Плохо сработал, – сказал Хозяин. – Не получилось ничего. – Да вы что? Горело же, я видел! – возмутился Таль. – Тихо ты! – прикрикнул Хозяин. – Горело-то горело, только не выгорело, егерь там рядом оказался. Ответственный чересчур. Да не в свою смену. Так что все твои труды прахом… да и мои тоже. – Я-то тут при чем?! – Ты… вот что. Вот тебе деньги. Ты меня не знаешь, в заказнике никогда не был, сидел в горах, траву собирал, – Хозяин цепко взял его за плечо. – И запомни хорошенько: поджигатель у нас ты. Сдашь меня – сам сядешь. Уже не маленький, жалеть не будут. А тебе семью кормить, так вроде? И чтобы я тебя больше не видел. В горах – тоже. Понял? – Понял. – Вали. И сам тут же растворился в толпе. Денег оказалось в два раза меньше, чем он обещал. И за сборы зарплату зажилил, урод. Таль выругался. Он понимал: разбираться бесполезно. Самому бы живым остаться. Хорошо, если все про него забудут. Одна была радость: тут же в Феодосии он увидел сердоликовый браслет из гладких крупных бусин. Точно такой же, какой Янке тогда понравился. Таль купил его и, пока ехал домой, все крутил в руке. Он представлял, как подарит его Янке, как она ахнет, возьмет его, примерит, взлохматит Талю волосы – так она одна делает. Может, даже опять поцелует… И хорошо, что лес не сгорел, так им и надо! Заплаканная Янка подняла на Таля глаза. – Ты совсем вернулся или на время? – Совсем. – К вам дедушка приезжал. Ну, тети Нияры отец. – Знаю. – Он вас в Симферополь жить зовет. Таль дернул плечом: – Да вот еще! Они замолчали. Таля жгло внутри. Будто пожар из заказника переместили ему в живот, в грудь. – Я пойду, Таль. Я маме сегодня на работе помочь обещала, а то народу много очень. Таль проводил ее до выхода, а потом подошел к регистрационному окну. – В какой палате лежит Тарас Коркун? – А ты родственник? К нему только родственников пускают. – Я племянник. – Второй этаж, семнадцатая палата. Бахилы есть? Халат надень! К Тарасу он не попал. Оказалось, что в это время у него перевязка. Таль постоял у закрытой палаты, уткнувшись лбом в побеленную стену. Ну и что он скажет Тарасу? «Прости, я не думал, что так получится»? А что ты вообще думал? Чем ты думал? Эти мысли вертелись у него в голове по дороге на автостанцию, и потом, в пустом автобусе, и пока тащился по Поселку. Домой он не пошел. Вышел к морю, к Янкиному камню. Сейчас весь пляж был усыпан курортниками, но тут, у подножья горы, народу было поменьше. – Пахлава, пахлава, сочная, медовая пахлава! – Копченые мидии, рапаны! Рапаны, копченые мидии! – Черешня, клубника, мороженое… Звуки, запахи, оголенные тела окружали Таля со всех сторон, будто сгущая воздух. Где-то здесь ходит с самсой мама, Пашуня болтается у нее на животе в «кенгуру». «Кенгуру» подарила тетя Азиза, она приезжала вчера с мужем и двумя дочерьми. А они и не знали, что у них есть тетя и сестры. Чтобы сделать самсу, мама встает в пять утра. Анютка тоже. Анютка помогает маме, а потом берет свои раскрашенные камешки и идет на набережную – продавать. Камешки берут охотно, Анютка жуть как возгордилась! Таль забрался на Янкин валун, стал смотреть в море. – Все из-за тебя! – прошептал он. – Если бы ты не напился, не полез бы в море!.. Ничего бы этого не было! Он выхватил из кармана сердоликовый браслет и с размаху закинул его в воду. Далеко. Никому не достать. Ветер срывал его слезы, будто вытирал их тяжелым жестким кулаком. Глава 10. Анютины камешки Таль выложил перед мамой и Анютой деньги. Злости уже не осталось. Гордости – тоже. Он чувствовал только страшную усталость. У него так было однажды – когда прыгнул с черешни и сломал обе руки. Его долго-долго везли в Симферополь, и боль была изматывающей, нудной. И он очень устал. Даже когда обезболивающее вкололи и уже ничего не чувствовалось, усталость не делась никуда. Такая неподъемная, будто никогда не сможешь стряхнуть ее, отдохнуть, вернуться к себе прежнему. Мама быстро пересчитала деньги. Испуганно посмотрела на Таля: – Сыночек… так много… – Нормально. Я же целый месяц работал. Там тяжело. Поэтому и платят хорошо. Анютке вон сапоги нужны. Анютка фыркнула. Она смотрела на Таля пристально, недоверчиво. «А если знает? Да ну, откуда?» – Как твой супер-пупер-бизнес? – спросил он с издевкой. Хотел с издевкой. Не очень получилось. Таль ощущал себя старым-старым. И мама, и Анюта сразу это почувствовали. Отец называл их «чуткие мои девочки». Талю вдруг очень захотелось спрятаться. «Я никогда им его не заменю». – Зачем мне сапоги, мам? Давай лучше Талю новые джинсы купим и телефон. – Не нужен мне телефон, – поморщился Таль. Она не понимала. Никто не понимал. Ему надо увидеть Янку. – В общем, делайте что хотите. Я пойду… я спать пойду. Пока мама хлопотала над Талем, Анюта прибрала деньги и на столе во дворе разложила собранные с утра камешки. Их она собирала в Лягушке – так называли бухту, про которую никто из отдыхающих не знал, маленькую, с такой узкой полоской пляжа, что пройти, не замочив ног, невозможно. Зато белых плоских камешков там видимо-невидимо. И ракушек. Анюта открыла краски. Зеленая уже заканчивалась. И синяя. Теперь можно будет купить новые. Она нахмурилась. Не нравились ей эти деньги. Какие-то они… тревожные. Анюта не могла отделаться от странного чувства. Красная капля сорвалась с кисточки и капнула на камешек. А ведь она хотела нарисовать море. – Ню-у-ута! – будто ветер по траве шорохом, ползком, ужом – голос от забора. Анюта вздохнула. Опять пришел. Вот чего ему, а? Она вытерла руки полотенцем, вышла за калитку. Ванечка сидел на земле, перебирал траву вдоль дороги, будто волосы. – Нюта, – расплылся в улыбке. Анюта села рядом. Уткнулась ему в плечо. Опять хотелось плакать. – Сколько тебе лет, Вань? – спросила она вдруг. – Нюта. – Нюта, Нюта. Он был большой. Выше Таля. И толстый. Он увидел ее на набережной, когда она продавала камешки. Подошел и стал перебирать. Молча. Анюта даже испугалась. Но тут же подбежала к нему женщина, из курортников, из тех, у кого достаток даже на лице написан, в малиновой широкополой шляпе, и заговорила, замолотила языком, будто этими словами старалась успокоить Анюту и весь мир: – Ванечка, детка, вот ты где! Что же ты бросил маму! Нельзя от мамы убегать, мама волнуется! Ванюша, зайчонок, пойдем, не надо, брось эти игрушки… ты, девочка, не бойся, он безобидный у нас, просто болеет. Какие красивые рисунки! Это ты рисовала? Какая молодец! Видишь, Ванечка, какая девочка молодец, как хорошо рисует! Пойдем, солнышко, мама купит тебе краски… – Купит, – огромный Ваня с лицом пятилетнего ткнул в Анютины камешки.