Янка включила свет, села на кровать. Голова была ясная и чуть-чуть гудела. Наверное, от ветра, который хлестал ее на берегу. Янка достала телефон, посмотрела на часы. Первый час… Конечно, неудобно звонить в такое время, но все-таки он там один, с водкой, какой-то совершенно несчастный. И она набрала номер Таля. – Янка? Ты чего? Так поздно… случилось чего? – Таль… я отца твоего видела… – Где он? – На пляже, напротив «Бригантины» сидит. – Спасибо, – сказал Таль и положил трубку. Глава 6. Дурацкие игры Утром ей, конечно, влетело по первое число. И эгоистка она, только о себе думает, и безответственная, и невоспитанная, и была бы помладше, ее бы точно выпороли. Янка слушала вполуха. Больно надо! Глеб, который вышел из душа, подмигнул Янке, мол, не обращай внимания, и все сразу стало хорошо. Весь день она как на крыльях летала. Только о мрачный взгляд Таля споткнулась, когда влетела на всех парусах в класс. Было видно, что Таль и ждал ее появления, и боялся. Она кивнула ему как можно равнодушнее, чтобы он не подумал, будто вчерашняя встреча с его отцом что-то для нее значит. Но Таль сам подошел к ней на перемене. Дождался, пока Даша убежит в туалет, сказал с вызовом: – Не думай, что он пьет. – Я и не думаю. Со всяким бывает. – У них сокращения просто на фабрике. Он боится, что его тоже попрут. Кризис, фиг работу найдешь. – Ну да… да не попрут, чего ты паникуешь раньше времени? Таль неловко улыбнулся: – Да я-то ничего, я наоборот, это он… – Забрал его вчера? – решилась все-таки спросить Янка. А что? Таль ведь первым этот разговор начал. – Ага. Еле дотащил… Он же здоровый! – Вот вы где! – подлетела к ним Даша. – А у нас геометрию отменили! Киса заболела, сказали, заменять некому, так что окно. Гуляем? Они пошли гулять на пляж и пропустили еще и биологию с литературой. Потому что сначала сидели у «Нептуна», потом полезли в старый сад санатория, а там встретили Глеба с фотоаппаратом, и он предложил им устроить фотосессию. Таль тут же нахмурился, но девчонки радостно его затормошили, и пришлось ему тоже позировать перед камерой. – Хлыщ московский… – сказал он, когда они распрощались с Глебом и пошли на историю, пропускать которую было чревато. Янка, конечно, тут же вспыхнула: – Сам ты хлыщ! Нормальный парень! – Ой, красавчик какой! А как на тебя-то, Яночка, смотрит! Иногда Даша все-таки была ужасной дурой! Таль аж побелел весь, кулаки сжал. – Терпеть таких не могу, – процедил он и сплюнул. Янка фыркнула. Глеб был самым лучшим. Ни Таль, ни Рябинин, никто-никто на свете не мог с ним сравниться! Чтобы как-то справиться со своими чувствами к Глебу, Янка пела, сочиняя на ходу какие-то глупые песни. Пела за работой. Слова в пустом зале звучали красиво, казались значимыми. Посмотри на меня: Я так хочу быть с тобою. Если мне судьбой и не назначено Быть для тебя любимой, Я давно у нее уже выклянчила, Вымолила, выпросила Право видеть тебя и говорить, Что мы немного знакомы. Если б моя тоска могла выплеснуться Из жасминовой чаши души полудикой, Я засыпала бы с самодельным блокнотом, Где каждая строка – тебе, А каждые ползвука – мне. Осенняя свежесть и тщетные попытки О тебе не думать Размочены в сапфировом спирте Неоконченной песни. Она пела и вспоминала, как он однажды взял ее за руку… посмотрел… улыбнулся… подмигнул… И мечтала, как однажды он подойдет и что-нибудь скажет, а она ответит, а потом он протянет ей руку, а она… Был уже декабрь, и Поселок совсем опустел. Ветер гонял по обочинам сухие желтые листья. Давно собрали тяжелый, обильный в этом году виноград, и даже отцвели последние розы. Давно сварили варенье из кизила. Томили в печах айву. Гулять подолгу было теперь холодно, море неспокойно ворочалось, будто предчувствуя суровую зиму. После работы Янка всегда заходила на берег, к песенному своему камню. Смотрела на горизонт, словно духу набиралась, прежде чем идти домой, где ее опять будут отчитывать и придираться по мелочам. На улице хлещет дождь – заклинанье осеннее. И неслышно листья желтеют – осени откровение. Забытые песни сменились Созвучьем тоскующих окон. Я в промежутке сердец повисаю холодном… Глеб подошел и встал у Янки за спиной. От него пахло туалетной водой, чуть-чуть табаком. От него пахло – мужчиной. Янка чувствовала, как что-то поднимается в ней, снизу, от коленок, что-то большое и страшное. Ей хотелось убежать и в то же время вцепиться в Глеба. Она очень боялась, что он постоит сейчас и уйдет, так ничего и не сказав. «Неужели я ему нравлюсь? – в каком-то восторге и ужасе одновременно думала она. – Не может же он просто так смотреть и вот так подходить… нет, не может быть, я маленькая, я просто… как он смотрит! Какие у него руки, губы… вот если бы…» Ветер трепал ее юбку, открывая колени, а волосы метались из стороны в сторону. И Янке казалось, что она сейчас такая красивая. Просто невозможно не влюбиться. – Жалко, фотоаппарат не взял, – сказал Глеб, – море трехцветное и ты такая… Ты очень красивая. Я бы тебя одну фотографировал здесь. Янка стояла не шелохнувшись. Только в глазах закипали непонятные слезы. Она не знала, что сказать. И Глеб тоже молчал. Все это напоминало какую-то игру, то ли слишком тонкую, чтобы она ее понимала, то ли слишком взрослую, чтобы она о ней знала. Волна, ударившись о берег с особенной силой, лизнула Янкины ботинки. Глеб чуть-чуть отодвинулся. – Домой пойдешь? Янка покачала головой. Домой? Сейчас? После таких слов? – Пойду в баре посижу, – вздохнул он и пошел к набережной. Янка смотрела ему вслед. Спина Глеба заслоняла от нее весь мир.