* * * Даже в служебном порядке узнать, в какую тюрьму был отправлен убийца отца Анны Катрины, оказалось не так-то просто. В Ганновере, где она хорошо знала нескольких человек, он пробыл всего шесть недель, а потом его перевели. Анна Катрина сказала, что должна допросить его в качестве свидетеля. И выяснила, что в конце концов его поместили в тюрьму в Целле и там он умер. Его кремировали уже почти два года назад. Пока звонила, Анна Катрина сидела за письменным столом. Она вертела в руках фотографию отца. И вдруг словно окаменела. Ее суставы одеревенели, и все тело стало неподвижным. Мышцы затвердели. – Как умер? – словно она не понимала, что значит это слово. Потом в ней затеплилась надежда. Может, его замучила нечистая советь? Он не выдержал и покончил с собой? Но рано радоваться. Через два часа она узнала подробности. Он мирно заснул у себя в камере. Инфаркт. Следуя завещанию, его останки сожгли, а урну вверили морю между Йюстом и Норденеем. В ней боролись противоречивые чувства. С одной стороны – удовлетворение, с другой – она чувствовала себя почему-то обманутой. – Они должны были поставить меня в известность, – сказала она в трубку и не узнала собственный голос. В нем слышался металл. Дружелюбная сотрудница ответила: – Но, госпожа Клаазен, мы никогда не оповещаем жертв и их родственников, если умирает преступник. И я не знаю никого, кто хотел бы присутствовать на подобных похоронах. В смысле со стороны жертвы. Обычно эти мероприятия проходят очень уединенно. Почти никто не приходит. Голос сотрудницы был знаком Анне Катрине, но она не могла представить ее лица. Сейчас она видела только лицо отца. Хоть Анна и не могла вспомнить имени сотрудницы, с которой разговаривала, она была совершенно уверена, что они хорошо знакомы, судя по тому, как с ней говорила женщина. Анна Катрина сразу захотела узнать, кто присутствовал на похоронах, но голос в трубке зазвучал холоднее. Ей и так уже рассказали слишком много, и вообще – эти события давно в прошлом. – Но почему, – спросила Анна Катрина, – я ничего не узнала из прессы? – Ах, госпожа Клаазен, никому не интересно сообщать об этом в прессу. То есть, – между нами, – умер ведь не какой-нибудь Папа Римский, а всего лишь преступник, который еще и стоил нам немалых налоговых средств. О нем никто особо не сокрушался. – А кто оплатил похороны в море? – Это была его особая воля. Мы узнали о ней из того, что осталось от его имущества. Полагаю, на это были отложены какие-то средства… Это «полагаю» нервировало Анну Катрину еще несколько часов после разговора. * * * Тем временем Веллер получил первые результаты исследования следов. Вообще-то, пентхаус так и кишел следами ДНК и отпечатками пальцев. Оставленные Эске Тамменой определили сразу, но для всех остальных сравнительных данных не было, сказал Чарли Тикеттер. – Этот тип никогда не попадал в нашу базу. Я все проверил. Официальные данные и, поверь мне, неофициальные. Я искал и у Федеральной службы разведки, и у наших американских друзей. Ничего. Я искал ДНК и отпечатки пальцев во всех системах. Похоже, он никогда не соприкасался с нами. – Так я и думал, – сказал Веллер. – Почему? – Дружище, он покинул квартиру в кратчайшие сроки, без лишнего шума. Никто из жильцов ничего не заметил. Он никому не помешал. А значит, он был готов заранее. Без сомнения, он проделал это не в первый раз, и он точно знал, что у нас нет его ДНК и отпечатков пальцев, потому что иначе он попросту спалил бы весь дом. Спорим?! – Смелое предположение. Но довольно правдоподобное. Но есть одна загвоздка. Веллер подавил желание закурить. – Какая загвоздка? Тикеттер рассмеялся: – Если он такой плохой мальчик, как ты говоришь, то мы уже точно имели с ним дело. Таковы уж особенности преступной карьеры. Нет, Веллер. Зря вы на нем зациклились. Дикманн права. Это какой-то богатей, у которого была интрижка с Тамменой, и теперь он боится, что обо всем прознает его благоверная. Он заранее позаботился об анонимности квартиры. Там не было вещей, по которым можно было бы его опознать. А поскольку он – добропорядочный гражданин, то он точно знает, что у нас нет ни его отпечатков, ни ДНК. Веллер ворчливо поблагодарил его и положил трубку. Вместо того чтобы зажечь сигарету, он положил в рот шоколадную конфету. По словам Уббо Гейде, много лет назад ему удалось бросить курить с помощью марципанов. А Уббо Гейде всегда был для Франка Веллера большим примером. * * * Майк Тумм был осторожен. Он знал, что имеет дело с опасными людьми. Он был уборщиком Серкана Шмидтли. В лучших случаях. Чаще же всего он был лишь его мальчиком на побегушках. Он знал, что имеет право на существование, лишь пока он им полезен. Ему никогда не подняться до их уровня. От этой мечты он давно отказался. Он был для них лишь пешкой, не более. Нет, думал он теперь, я даже не пешка, потому что не знаю истинных правил игры. По сути, я даже не знаю, ради чего ведется игра. Возможно, так даже лучше. Шефы не любят укрывателей. Чем меньше он понимает игру, тем лучше для него. Он не задавал лишних вопросов. Когда его завербовали в тюрьме, они сразу вбили ему в голову: никаких вопросов. Обычно он выполнял курьерские поручения. За это ему не платили. Они дали ему стартовый капитал, и он смог открыть в Вильгельмсхафене службу доставки пиццы. «Быстрее, чем позволяет полиция» – так звучал его игривый слоган. С появлением пиццерии с его курьерскими обязанностями быстро было покончено. Его трижды просили кого-то убить. Два раза они даже точно устанавливали, как он должен это сделать, где и когда именно. На этот раз, с этой Эске Тамменой, ему лишь сказали действовать как можно быстрее. Способ Серкан предоставил ему выбрать самостоятельно. Она стала для него первой женщиной. Убийства мужчин давались ему легче. Тогда он чувствовал себя как солдат на поле боя. Но к женщинам он в целом относился почтительно. В школе его дразнили из-за фамилии: Тумм. Все звали его «Думм» [4], – дурачок – все, кроме одной девочки, которая, наверное, была в него влюблена, а может, просто жалела. Когда он получал плохие отметки, все говорили: «Тумм, да ты просто Думм». Но потом, в Дортмунде, его мать сошлась с дальнобойщиком по фамилии Пюллекен. С тех пор она стала называть себя и сына Пюллекен. Майк был вполне не против, но потом этот дальнобойщик бросил ее ради другой, более молодой женщины, и они переехали из Дортмундер-Нордштадта в Эссен-Карнап, он пошел в новую школу, и все опять началось сначала. Он считал себя умным, но его считали школьным неудачником. В целом, он считал, что многого достиг. У него было свое дело, красивая квартира в Вильгельмсхафене рядом с насосной станцией, где он с радостью посещал концерты, и двенадцать сотрудников говорили ему «шеф». Ему было запрещено нелегально нанимать работников, хотя он бы предпочел поступать именно так – но Серкан был категорически против. Он платил всем белую зарплату – 450 евро – и официально регистрировал. В то же время он был рад придерживаться этих правил. Его магазин выдерживал каждую проверку. Его легальное существование было вне всяких сомнений. И еще он мог спокойно уходить в минус, это было не столь важно. Но он получал излишек, был совершенно чист перед законом, чувствовал себя деловым человеком, принимал на работу красивых молодых девушек и наслаждался ролью начальника в своей маленькой пиццерии. Серкан Шмидтли настоял на том, чтобы у него была доля в пиццерии. Минимум пятьдесят один процент. Он предоставлял Майку полную свободу и вообще не вмешивался в дела. Но тот должен был принять на работу сотрудника. Кхалида Мариуса Ляйстера. Иногда через его фирму отмывались деньги, а если покровитель просил его о каком-нибудь одолжении, он сразу улаживал дело и не задавал вопросов. Он никогда не требовал денег. Но если получал конверты, то оставлял их себе. Он уже дважды находил конверты с деньгами. Туго набитый конверт среди рекламных листовок и счетов. От этих денег ему было не по себе. Он понятия не имел, откуда они взялись. С ограбления? Торговли наркотиками? Или это вообще были фальшивки? Первые двадцать тысяч он потратил с большой осторожностью. Он расплатился ими со своим водителем, а когда в банк отвозили выручку за день, подменил несколько банкнот. Никого не удивит, что кому-то удалось всучить водителю службы доставки пиццы фальшивые деньги, рассудил он тогда. Но деньги были настоящие. Их не опротестовал ни один банк. Майк Тумм почувствовал слабость в желудке. Ему хотелось домой, выпить большую бутылку настойки. Он надеялся, что ему никогда больше не придется убивать женщин. Это барахтанье было настоящим кошмаром. Ему пришлось атаковать сзади – он боялся, что если встретится с ней взглядом, то не сможет убить. На следующий день после убийства Эске Таммены он получил от своей жертвы электронное письмо. Ему сразу захотелось убежать, но куда? Здесь, в Вильгельмсхафене, была вся его жизнь. Может, люди Серкана хотели заставить его отдать все? Или письмо было всего лишь глупой шуткой? Выходкой, над которой они все дико смеялись, представляя, как он наложил от страха в штаны? Или это было предупреждение? Кто-то шантажировал его, чтобы заставить вести двойную игру? Может, ищейки были в курсе и хотели его завербовать? Он знал множество подобных историй. Человека оставляли на свободе при условии, что он будет на них работать. Последний шанс для любого, кто попался к ним на крючок. В нем ширилось вялое ощущение безнадежности. Прошлой ночью он почти не спал. Он снова и снова чувствовал ее руку, которая вцепилась в его ладонь, задрожала и наконец ослабела. Нет, ему ни за что не хотелось бы повторять такое! Он уже опрокинул три рюмки ликера «Круйден», а потом еще одну «Моргайста», но даже пятьдесят шесть процентов алкоголя его не успокоили и не остановили потока образов в голове. Потом он полночи ездил на велосипеде, чтобы выключить кино в мозгах. Тщетно. На его коже по-прежнему была ее рука, упрекающая, напуганная, а потом вдруг почти нежная, принявшая смерть. Ночная пристань тоже не принесла ему покоя. Его дважды стошнило. Он оставил велосипед в коридоре. Вопреки своей привычке, он не стал вешать на него замок. Он взбежал вверх по лестнице и почувствовал, что термобелье стало влажным от пота. А еще дышащее! Он снял толстовку с капюшоном еще у входа в квартиру. И не заметил, что здесь его уже кто-то ждет. Он сразу побежал на кухню, чтобы достать из холодильника бутылку водки. Штайнхаузен мог подставить ему подножку – он пробежал совсем рядом с креслом, в котором уютно устроился нежданный гость.