революционер немецкого происхождения, советский общественно-политический деятель и инженер Не так давно мы все без особой помпы отпраздновали первую годовщину нашей большевистской революции, неофициально называемой Октябрьской. Ее назвали так в противовес Великой французской революции, которая превратилась в многолетнюю кровавую чехарду. Наша же революция прошла, как бы это сказать, управляемо и почти незаметно. Единственной кровавой послеродовой судорогой для нее стал мятеж Троцкого-Свердлова, в котором в основном участвовали товарищи, которые, как и я, приплыли вместе с Троцким из Америки. Уж очень сильно некоторым нашим «американцам» не понравились люди, которые встали во главе Советской Республики, сразу после того, как господин Керенский добровольно сдал власть товарищу Сталину. Слишком уж старорежимными по духу они показались пламенным революционерам, только что вернувшимся из эмиграции. Но вполне возможно, что эти люди не понравились тем американским деловым кругам, которые финансировали деятельность Троцкого. Я, как человек с инженерным образованием, довольно легко нашедший в Нью-Йорке работу по специальности, чувствовал себя финансово независимым, а потому старался держаться в стороне от мышиной возни, которую затеяли Троцкий и его камрады. Однако вскоре после свержения в России монархии мне предложили место на направлявшемся в Петроград пароходе «Кристианиафьорд», рейс которого финансировали деловые круги – сплошь родственники Троцкого и Свердлова. По прибытии в Россию я снова отошел от этой компании и занял выжидательную позицию. За время путешествия я смог достаточно хорошо изучить натуру Троцкого и был по его поводу полностью согласен с товарищем Сталиным, который сразу назвал этого человека «красивой ненужностью». Надо заметить, что дальнейшие события полностью подтвердили эту оценку, потому что организованный Троцким мятеж полностью провалился, а он сам, его окружение и привлеченные в качестве основной ударной силы люмпен-пролетарии были уничтожены пулеметами Красной гвардии и шашками перешедших на сторону советской власти казаков. Вот и всё об этих людях, потому что после того, как все они канули в небытие, революция получила возможность спокойно развиваться эволюционным путем. Зато моя карьера пошла в гору. Как ни странно, вскоре после мятежа Троцкого и его приятелей меня нашли люди товарища Сталина и предложили мне работу заместителем начальника отдела по изобретениям Высшего Совета народного хозяйства Петрограда. При этом они сразу же объяснили, что не считают меня соучастным с теми, кто состоял в команде Троцкого. А недавно я стал начальником этого же отдела и уже посчитал, что та история полностью забыта. Но, как оказалось, она забыта, но не всеми. Но все по порядку. Сегодня я, как обычно, пришел на службу в Первый Петроградский дом Советов (бывшая гостиница «Астория»), в помещение, где располагался отдел, которым руководил. Но не успел я устроиться на своем рабочем месте и разложить на рабочем столе все необходимые для текущих дел бумаги, как секретарь доложил, что меня спрашивает какой-то хорошо одетый господин, подобно мне приехавший в Петроград из Америки. Сказать честно, я был в недоумении. Конечно, в Америке у меня оставались добрые знакомые, которые могли обратиться ко мне, попав в Петроград. Но, насколько мне было известно, никто из них в Петроград не собирался, потому что пока в Европе шла война, работы высококвалифицированным инженерам хватало и в самой Америке. Впрочем, когда эта война закончится нулевой ничьей, должен наступить жестокий экономический кризис. Дело в том, что европейские страны Антанты давно уже исчерпали свои наличные средства, и сейчас американская промышленность снабжает их всем необходимым для войны в кредит. А кредиты, как известно, выданы банками под залог будущих контрибуций. Не будет контрибуций – вся система лопнет, как мыльный пузырь, и безработные инженеры толпами побегут из Америки в поисках лучшей жизни. Но сейчас еще не время для этого. Возможно, что это один из наших американских товарищей, которого плотно прижала полиция, и он решил найти временное убежище в России, как мы когда-то находили его в Америке? Но это оказался совсем не наш товарищ, а скорее наоборот. На визитной карточке, которую предъявил мне этот господин, было написано: «Мистер Джозеф Хант, бакалавр и джентльмен, представитель по вопросам культуры мистера Эндрю Меллона, миллионера и мецената». Ну и, естественно, никаким американцем этот Джозеф Хант не был. Скорее всего, сей бакалавр был выходцем из еврейского местечка в черте оседлости. Я – интернационалист и отношусь ко всем нациям с уважением. Но мне очень не нравится, когда кто-то отказывается от своих предков. Мистер Хант чем-то был похож на окружение Троцкого, с которым мне пришлось общаться во время моего путешествия на «пароходе революционеров». Те точно так же были уверены в том, что они перехитрят в России простаков-русских и сделают там хороший гешефт. Этот персонаж точно так же был уверен в том, что он умен, неуязвим и непогрешим, и что, имея в кармане толстую пачку долларов, он может делать в нашей стране все, что захочет. А хотелось ему немало – он мечтал добраться до сокровищ культуры, которые хранились в музеях Петрограда и в частных коллекциях русской знати. Он хотел приобрести все это за доллары и вывезти в САСШ, где, как я успел убедиться, жителей Нового Света меньше всего интересовали картины, скульптуры и прочие предметы искусства как таковые. Они больше ценили их как товар, на котором можно сделать бизнес. Кроме того, мистеру Ханту нужны были разрешения на вывоз своей добычи за пределы России. Почему-то считая, что я поспешу выполнить его просьбу – скорее, приказ – этот наглец потребовал, чтобы я свел его с товарищем Тамбовцевым, адмиралом Ларионовым, товарищем Красиным и даже с самим товарищем Сталиным. Мол, у него к этим господам есть весьма серьезное деловое предложение, от которого они не смогут отказаться. К тому же вместо оплаты долларами он может организовать бартер на любые американские товары в объемах, достаточных для личного пользования означенных господ. М-да, много я видел наглецов, но такого… Конечно, я вряд ли сумел бы помочь этому мистеру, потому что я не вхож к означенным товарищам, а уж тем более к товарищу Сталину. Однако у меня возникла идея познакомить этого типа с товарищем Дзержинским. Благоустроенная камера во внутренней тюрьме НКВД вполне подойдет для ведения подобных «деловых переговоров» ничуть не хуже, чем любое другое место. Да и наглецов на место тоже ставить надо. Хорошо, так и поступим. Объясняю этому мистеру Ханту, что, дескать, быстро такие дела в Советской России не делаются, и означенные господа – люди занятые. Так просто к ним пробиться невозможно. Пусть заглянет ко мне через неделю. Кивнув, посланец мультимиллионера ушел. Едва за ним закрывается дверь, я говорю своему секретарю: «Фройлен Зина, я занят и попрошу меня не беспокоить». Потом, сняв трубку телефона, говорю: – Барышня! Дайте мне, пожалуйста, НКВД, экономический отдел. Спасибо… 15 декабря 1918 года. Мексика. Порт Веракрус. Майор Османов Мехмед Ибрагимович, советник командира добровольцев-анархистов Нестора Махно Ну, вот мы и в «Хопре»! Точнее, в Мексике, где уже который год идет вялотекущая гражданская война, перемежаемая набегами «гринго». Внести перелом в боевые действия должна Крестьянская армия Нестора Махно, или, как его уже стали здесь называть – компанеро Нестор. Пока еще «компанеро», а не «падре», хотя, учитывая энергию и харизму Нестора Ивановича, ждать этого, похоже, придется не долго. Переход из Петрограда к берегам Мексики занял немало времени и сильно вымотал хлопцев Махно, не привыкших к подобным морским круизам. По пути, проходя через Кильский канал, мы зашли в Киль, где к нам присоединилась группа немцев-добровольцев из «Союза Спартака», пожелавших поучаствовать в мексиканской революции. Среди них был и бывший артиллерийский наводчик, повоевавший на Западном фронте и демобилизованный по нашей просьбе, Эрнст Тельман. Камрад Эрнст формально не состоял в «Союзе Спартака», но разделял идеи «спартаковцев». К тому же он жил в свое время в Америке, знал реалии Нового Света. Ну, и самое главное – Тельман был харизматической личностью, и свою энергию по борьбе с эксплуататорами ему лучше задействовать подальше от Германии. Мы переговорили о нем с Тирпицем, и тот согласился, что компанеро Эрнесто, как и многим его камрадам, лучше будет некоторое время побыть в Мексике, чем в Германии. Как бывший корабельный юнга и кочегар парохода, Тельман хорошо перенес долгое морское путешествие. Сейчас он руководил разгрузкой «Колхиды». Ведь он, ко всему прочему, имел профессию докера и в 1912 году возглавил профсоюз транспортных рабочих Гамбурга. В общем, человек он был весьма для нас ценный. С Махно он общался через меня – Тельман не знал русского языка, а Нестор Иванович – немецкого. Но они прекрасно понимали друг друга. Результатом бесед крестьянского вождя и пролетария стал манифест Махно, с которым он собирался обратиться к мексиканцам после окончания выгрузки его хлопцев и боевого снаряжения. В этом манифесте были такие строки: «Трудящиеся Мексики – рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция – должны объединиться и приложить максимум энергии на путях революции и создать в стране такое состояние, при котором буржуазия лишилась бы всякой возможности сопротивляться революции и народу, а завоевание земли, хлеба и воли явилось бы наименее болезненным, полным и окончательным. Необходимо приложить все усилия к тому, чтобы все трудящиеся Мексики учли это и поняли момент; пропустить который в бездействии, ограничиваясь лишь словесными резолюциями – значит косвенно содействовать врагам революции опомниться, прийти в себя и перейти в наступление на революцию и задушить ее. Для этого необходимо объединение анархических сил, создание Крестьянского Союза и федерирование его с Национальной Федерацией Труда, в которых анархисты должны работать не покладая рук своих. Необходимо помочь трудящимся заняться у себя на местах непосредственно созданием своих местных хозяйственных и общественных самоуправлений или Вольных Советов и боевых отрядов для защиты тех социально-революционных мероприятий, которые трудящимся, осознавшим себя и порывающим цепи своего рабского положения, угодно претворить в жизнь. Так как, идя только этим путем и действуя при помощи этих средств социального действия, революционные массы трудящихся смогут своевременно оказывать свое плодотворное воздействие на изменение той или другой нарождающейся в стране новой эксплуататорской общественной системы и победоносно развить и творчески закончить революцию». Я перевел этот манифест на испанский язык, и в полевой типографии, которую мы выгрузили в первую очередь и разместили в одном из пакгаузов порта Веракруса, сейчас печатаются листовки с текстом обращения компанеро Нестора. Правда, учитывая, что подавляющее большинство тех, к кому обращался Махно, были неграмотными, вряд ли пропагандистский эффект этого манифеста будет значительным. Впрочем, наверняка среди пеонов и мексиканских рабочих найдутся те, кто сможет его прочитать, ухватят суть того, что батька хотел до них донести. Семен Каретник занимался более прозаическими делами. После выгрузки передового отряда анархистов он выставил у важнейших объектов порта патрули, в число которых вошли немцы, хоть чуть-чуть понимающие по-испански. Правда, мексиканский язык довольно сильно отличался от классического испанского, но патрульные могли хотя бы приблизительно понять – что им хотят сказать местные жители. Нельзя сказать, что настроение людей, высадившихся на твердую землю после долго путешествия по морю, было хорошим. С одной стороны, прекратилась качка, вымотавшая душу не одному хлопцу, привыкшему путешествовать по степям Тавриды на арбе, запряженной парой волов. С другой стороны, стоящая в это время в здешних местах погода – октябрь в Веракрусе приходится на период дождей – сопровождалась тропическими грозами, когда с неба на землю обрушивались потоки воды, а гром и молнии гремели так, что закладывало уши, угнетающе действовала на непривычных к такому климату людей. Во многом нашу работу затрудняли языковые проблемы. Меня разрывали буквально на части. Не успеешь оглянуться, как ко мне бежит один из махновских командиров и, выпучив глаза, кричит: «Товарищ Османов, как по-испански будет накормить лошадей?!» И я с кряхтением лезу в карман за блокнотом, вырываю из него листок и печатными буквами пишу «алиментар а лос кабаллос», точно не зная – так ли это звучит на местном наречии. Мы с Махно решили, что как только закончится печатание листовок с его манифестом, как он тут же отдаст приказ напечатать краткий русско-испанский разговорник. Пусть он будет неказист и напечатан на серой бумаге, но с его помощью можно будет с грехом пополам разобраться со здешними обитателями. Мексиканцы с любопытством наблюдали за нашими парнями, подходили к ним, пытались заговорить с ними. Среди портовых рабочих нашлись те, кто немного знал немецкий и английский языки. Камрады из числа «спартаковцев», и в первую очередь, Тельман с грехом пополам растолковали им – кто мы и зачем сюда прибыли. Мексиканцы слушали, кивали, качали головами с нахлобученными на них широкополыми шляпами – сомбреро, и экспансивно жестикулировали. Они уже слышали о революции, которая произошла в далекой России, и о том, что власть в этой огромной северной стране взяли в свои руки простые крестьяне и рабочие. Кстати, местные власти не препятствовали нашей высадке. Хотя трусами мексиканцев было назвать трудно. В апреле 1914 года местный гарнизон и милиционные части встретили ружейным и пулеметным огнем высаживавшихся в Веракрусе американских морских пехотинцев. С обеих сторон были потери. Янки тогда удалось захватить порт и город. Они оккупировали Веракрус до ноября 1914 года. Сейчас же командующий воинскими частями в этом районе, несмотря на то что он подчинялся президенту Каррансу, сделал вид, что в порту ничего такого не происходит, и не мешал военным кораблям под Андреевским флагом высаживать на берег вооруженных до зубов людей. Видимо, он здраво рассудил, что в случае сопротивления рискует получить неслабую ответку, после которой ему просто будет некем и нечем командовать. А так, высадившись, эти люди покинут город, а корабли – порт, после чего все возвратится на круги своя. Со дня на день в Веракрус должны были прибыть официальные представители Сапаты. Гонцы к нему были уже посланы, и из переданного по рации ответа мы поняли, что крестьянский генерал должен вскоре прибыть для встречи с таким же, как он, вождем крестьян из далекой России… 18 декабря 1918 года. Маньчжурия, Фэньтян (от же Шеньян, он же Мукден). Предводитель фэньтянской клики китайских милитаристов маршал Чжан Цзолинь Узнав о том, что все вооруженные отряды фэньтянской клики в Северной Маньчжурии – сфере влияния России по Портсмутскому мирному договору, разоружены, а органы власти разогнаны частями Красной гвардии, маршал Чжан Цзолинь пришел в ярость. Мало того, что все его планы по захвату КВЖД пошли прахом, но и политическое влияние к северу от русско-японской линии разграничения было полностью уничтожено, что и подтвердил акт провозглашения Северо-Маньчжурской Народной Республики. В принципе, «маршал» Чжан, бывший бандит-хунхуз, бывший сподвижник китайского диктатора Юань Шикая, по факту бывший самовластный правитель трех китайских провинций – Ляонин, Цзилинь и Хэйлунцзян, понял это послание большевиков очень правильно. Ему намекнули, что в случае резких движений с его стороны он может отправиться к праотцам, и японцы не пошевелят даже пальцем, чтобы его спасти. Так что продолжительность жизни «маршала» напрямую зависит от его поведения. Быть может, Чжан Цзолинь и хотел бы вести себя «прилично», но не мог себе этого позволить. У него только что почти без единого выстрела оттяпали больше половины контролируемой территории, а он по этому поводу ничего не должен предпринимать? Да быть такого не может! Другие китайские генералы только и ждут того момента, когда он проявит слабость и, не ответив ударом на удар, потеряет свой авторитет в войсках, по сути, оставшихся теми же хунхузами, которые идут за сильными, наглыми и удачливыми вожаками. К сожалению вождя фэньтянской клики, японское командование, к которому он обратился за помощью, ответило ему в том духе, что Японская империя не намеревается вмешиваться в события, которые происходят за пределами зоны ее интересов, определенной Портсмутским мирным договором, то есть к северу от города Чаньчунь. Впрочем, в материально-технической помощи фэньтянским войскам отказано не было. Японское командование согласилось выделить для поддержки китайским милитаристам несколько бронепоездов, три десятка новеньких французских танков FT-17, десяток четырехорудийных полевых батарей, а также до ста тысяч винтовок «Арисака» тип 30, образца 1897 года с патронами. Причем японские военнослужащие могли выступать только в качестве инструкторов, участие их в боях против частей Красной гвардии или реанимированной Заамурской стражи полностью исключалось. Таким образом, маршал Чжан понял, что японцы, ссылаясь на договор, заключенный с бывшей Российской империей, хотят, чтобы он взял на себя весь риск этой войны и понес все издержки, а японское армейское командование в случае неудачи осталось бы в стороне. Ну, а в случае успеха загребло бы все плоды победы. Между строк японского ответа на слезную просьбу о помощи явственно читались слова «мы уже были биты, попробуйте и вы теперь русской палки». И вообще, Японской империи было бы выгодно, чтобы истощающая обе стороны советско-фэньтянская война в Маньчжурии затянулась бы надолго. Собственно, план у «маршала» Чжана, как и у любого профессионального бандита, был прост, как коровье мычание. Скрытно отмобилизовать все оставшиеся войска, стремительным рывком захватить Харбин, в котором по данным агентов маршала Чжана почти не было войск, после чего, объявив все русское население заложниками, начать переговоры о роспуске Северо-Маньчжурской республики и передаче КВЖД под контроль фэньтянским милитаристам. Но у этого плана фэньтянского главаря было два изъяна. Во-первых – агенты, присылавшие маршалу сведения, давно уже работали под контролем НКВД. Во-вторых – люди «господина Никто», представлявшего китайские деловые круги, не желавшие возвращения фэньтянцев на север Маньчжурии, регулярно осведомляли разведку корпуса Красной гвардии о любом телодвижении «маршала» Чжана и его людей. В ночь с двенадцатого на тринадцатое декабря войска фэньтянской клики, двигаясь на север, вошли в пограничный Чаньчунь, а передовые части так называемой первой армии под командованием генерала Чжан Цзунчана, погруженные в эшелоны, собрались совершить стремительный бросок по железной дороге и внезапным ударом захватить Харбин. В составе этой группировки также имелся отряд подполковника Нечаева в тысячу штыков, составленный из эмигрировавших в Китай бывших русских офицеров семеновского толка, не успевших к бойне в Даурии, а также все четыре переданных Японией бронепоезда, опять же с командами из русских офицеров-эмигрантов. Планирующие эту операцию фэньтянские милитаристы не учли, что такие фокусы обычно проходят только в том случае, если противник проявляет беспечность, не подозревая о возможном нападении, или вовсе отсутствует как организованная сила. В данном случае все было не так. И генерал Бережной не проявлял беспечности, позаботившись об отражении готовящегося удара. Корпус Красной гвардии с приданными ему соединениями представлял собой проверенную боями ударную силу, а не полуорганизованные банды, как у фэньтянских милитаристов. В результате уже на первой же крупной станции после Чаньчуня под названием Дэхуэй, передовые эшелоны генерала Чжан Цзунчана попали в засаду. Один бронепоезд с командой из офицеров-эмигрантов был подорван фугасом прямо на станционных путях, а прицепленные к нему теплушки с пехотой, предназначенной для захвата станции, были в упор расстреляны из пулеметов. На подорванном бронепоезде и в составе уничтоженного десанта погибло до четверти офицерского отряда, в том числе и сам подполковник Нечаев. В результате тридцатишестичасового боя большевики все же покинули станцию, предварительно полностью разрушив входные и выходные стрелки, повредив водокачку и подпалив склад угля. Но сделали они это только для того, чтобы занять оборону шестнадцатью километрами севернее. Удалось им это сделать потому, что фланги оборонявшихся прикрывались крупными силами красных казаков под командой небезызвестного войскового старшины Метелицы, которые парировали любые попытки фэньтянской пехоты обойти обороняющуюся станцию по флангам. Японские офицеры-инструкторы, понявшие, что происходит, и уже отчасти знакомые с такой тактикой по боевым действиям в Даурии, быстренько собрали манатки и выехали обратно в расположение своих частей, дислоцированных на Квантунском полуострове. Дальше маршалу Чжану была предоставлена возможность самостоятельно бодаться со «зверем из бездны», которого он так неблагоразумно разбудил. Еще двое суток зона боевых действий медленно смещалась на север, пока не уперлась в укрепленный район, выстроенный на пересечении железной дороги и реки Сунгари. При этом войска маршала Чжана несли фантастические потери, а части Красной гвардии – весьма умеренные. Фэньтянцам не помог даже русский медико-санитарный батальон, организованный из антисоветски настроенных дамочек с опытом медицинской службы на Первой мировой. Нет, работали эмигрантки просто идеально, но раненых было слишком много, и вдобавок ко всему дополнительные поражения наносила холодная ветреная погода. Замороженные трупы убитых фэньтянских солдат штабелями лежали, ожидая своего часа на погребение, ибо копать могилы в промерзшей земле было некому и некогда. И вот возле реки Сунгари фронт встал. Сколько бы солдат маршал Чжан ни бросал на штурм красных окопов, его так и не удалось сдвинуть с места. Не помогли даже французские танки, которые легко выбивались шрапнельными гранатами полевой артиллерии, поставленными на удар, и подрывались на минах. Потери фэньтянцев стремительно росли, причем без всякого продвижения вперед, а Бережной пока еще не пускал в ход свои главные силы, которые грозовой тучей концентрировались в тылу у обороняющихся. Переход в решительное наступление на измотанного предыдущими боями противника выглядел в таких условиях почти неизбежностью. При этом обнаружилось, что в части Красной гвардии весьма охотно вступают китайские добровольцы, причем не только те, которые были на заработках в России и пропитались там революционными идеями. А вот в фэньтянских войсках нарастало брожение и дезертирство. Ведь война не приносила солдатам и офицерам ничего, кроме возможности безвременно сложить голову непонятно за что и непонятно зачем. Дезертировали, точнее, расторгли контракты даже остатки эмигрантского батальона. Эти люди были согласны воевать с большевиками, но на своих условиях, то есть там, где не будет регулярных частей Красной гвардии, где можно будет безнаказанно грабить, пороть и расстреливать. На некоторое время сражающихся развел разыгравшийся в степях Маньчжурии зимний буран. Но при этом всем было ясно, что когда он закончится, то сражение начнется с новой силой, и что именно тогда решится исход этой войны. 21 декабря 1918 года. Петроград. Гороховая улица, дом 2.