— Большое спасибо, — сказал он и посмотрел ей в глаза. Позже Агнес попыталась искоренить запах бензина, который дурманящим туманом лежал по всему дому. Она несколько раз мыла и перемывала деревянный пол, терла его песком и зеленым мылом, но бензин успел просочиться в щели и глубоко впитаться в доски. Дверь держали широко открытой и после отъезда следователей. На дворе ни ветерка. На равнине возле Браннсволла и Лаувсланнсмуэна воздух накалился, так что даже птицы умолкли. Был уже шестой час. Примерно в это время за Альфредом заехала полиция. Через Эльсе Альфреду передали, чтобы он приехал в дом поселковой администрации. Было сказано, чтобы она передала ему информацию предельно буднично и спокойно. Важно, чтобы Альфред ничего не заподозрил. Что его самого подозревают. Он ведь принимал активнейшее участие в тушении всех пожаров. Его провели в старый зал заседаний правления, где была устроена временная контора с рабочим столом, тремя стульями и пишущей машинкой. Его попросили присесть на один из стульев. Полицейские сели по другую сторону стола. И начался допрос. Но он не сразу понял, что его подозревают. Впрочем, возможно, происходящее неправильно называть допросом. Разговор был ненапряженным. Альфреду предложили кофе из огромного кофейника, в былые времена кофе в нем хватало на всех членов правления. Затем его попросили рассказать о трех последних пожарах, двух в Ватнели и одном в сарае Слёгедалей. Все тщательно записывали. Один из полицейских сидел спиной к Альфреду и барабанил по клавишам пишущей машинки, записывая и вопросы, и ответы. Альфред рассказывал неторопливо, с паузами, он сидел, подавшись вперед, к чашке дымящегося кофе, и временами прокашливался, и тогда все отрывались от бумаг и смотрели на него. Спросили, сколько он спал за последние ночи. Он ответил совершенно честно, что не имеет об этом представления. Спросили, не вымотался ли он до предела, и он согласился. Спросили о пожаре в Скагене, почему этот пожар начался днем, а не ночью, как все остальные. Но у него не было объяснения. Тогда спросили, не думает ли он, что все пожары имеют одну, общую схему. У него не нашлось ответа. Спросили, почему он в свое время пошел в пожарную охрану. Он ответил, что его завербовали, а кроме того, эта работа казалась ему наполненной смыслом. Тогда спросили, что он имеет в виду под наполненной смыслом, может ли он подробнее это объяснить. Он сделал попытку. Наконец, его спросили, что он думает о минувших двух сутках. Он подумал, прежде чем ответить, наклонился вперед и сказал: нереальные. Нереальные. Совершенно нереальные. Разговор длился минут двадцать, потом его отпустили. Перед уходом он спросил: — Почему вы, собственно, решили со мной поговорить? — Это часть расследования, — ответили ему. — Значит, я подозреваемый? — Это ровным счетом ничего не значит. И он ушел. Когда он вернулся домой, Эльсе накрыла на стол, и за едой он рассказал о допросе. Он сказал, что полиция, возможно, подозревает его. Она вскинула на него глаза. Посмотрела на его руки, на рот, на лицо. Посмотрела, как из кофейной чашки поднимался пар. И расхохоталась. В шесть они слушали новости. Пожары были вторым сюжетом в новостях. Первым было сообщение о крушении поезда в Лионе, во Франции, там погибли восемь человек. А потом о последних четырех пожарах в Финсланне. Два из них могли быть со смертельным исходом. Четверо пожилых людей оказались на волоске от смерти. Ленсман Куланн отвечал на вопросы, голос звучал твердо и уверенно. Он сказал, что полиция до сих пор не имеет конкретных зацепок. Упомянул две машины. А потом то, что заметила Агнес Фьелльсгорь, — молодой худощавый мужчина. Таковы данные на настоящий момент. Под конец ленсман призвал всех к бдительности в ближайшую ночь. Вот и все, что было сказано о пожарах в Финсланне. Далее были новости с чемпионата мира по футболу. Выбыли Австрия, Франция, Испания и Швеция. Эльсе встала, чтобы выключить радио, а Альфред допил кофе и пошел было прилечь в гостиной. В этот момент Эльсе заметила человека, шедшего по полю. Она сразу его узнала, но поразилась, каким он выглядел старым. Ингеманн шел через поле один. Это был кратчайший путь между их домами, но им редко пользовались. Солнце светило ему в спину, тело отбрасывало длинную узкую тень, раза в четыре длиннее самого Ингеманна. Казалось, прошло лет десять с тех пор, как она видела его в прошлый раз. Десять лет прошло, и Ингеманну стало далеко за семьдесят всего за несколько дней. Его походка изменилась, или что-то случилось со спиной, или руки непривычно безвольно свисали вдоль туловища. К ним шел старик. Альфред и Эльсе сидели возле стола и ждали звонка в дверь. Когда он раздался, Альфред вышел в сени и открыл. — Это ты, — сказал он. Сперва Ингеманн молчал. Он просто стоял в своем темном комбинезоне, который обычно надевал, когда они выезжали на пожары, комбинезон пах старыми пожарами и напоминал униформу. Прошло несколько секунд, и он протянул вперед руку. — Вот, смотри, — сказал он. Альфред сразу же узнал заворачивающуюся крышку от канистры, какими пользуются пожарные. Всего несколько часов назад он наполнил немало таких канистр бензином. Рука Ингеманна была черной от сажи, а крышка — белой. — Я… я ее нашел, — сказал Ингеманн. — Ага, — ответил Альфред. — И я пришел, чтобы сказать тебе вот что. — Ты пришел, чтобы сказать что? — сказал Альфред и посмотрел на своего старого соседа, стоявшего на жарком вечернем солнце. — Что я знаю, кто он. Альфреду пришлось поддержать его и усадить на стул под часами. Эльсе принесла стакан воды. Он немного отпил. От него резко пахло пеплом и сажей. Крышка от канистры осталась на крыльце, и Альфред вышел, чтобы ее принести. Ингеманн сидел на стуле под часами, теребя пальцами крышку. Долго было тихо, слышалось только шуршание пластмассовой крышки. Потом он начал рассказывать. Он рассказывал, как поднялся к сгоревшему сараю Слёгедалей и походил там вокруг. Постоял на краю наклонного въезда, ведущего к сараю, посмотрел на руины. Точно там же несколькими часами ранее он стоял с Рейнертом и Бьярне. И тут он заметил крышку, рассказывал он. Он не мог понять, почему никто не заметил ее раньше. Она ведь лежала на виду в траве возле сарая. Он стоял как раз в том самом месте, где въезд должен был бы продолжиться еще немного, если бы не пожар, и не понимал, как крышка от пожарной канистры для бензина могла оказаться внизу в траве. Он стоял, ощущая на лице легкое дуновение летнего ветерка, потом поднял глаза и долго смотрел на плакучую березу возле сарая. Ближайшие ветви обгорели, кое-где торчали черные обрубки, похожие на трубчатое тело кости. Остатки листвы потемнели, повяли и сухо шуршали на ветру. И внезапно он понял. То есть он понимал и не понимал одновременно. Вот это он и рассказал Альфреду с Эльсе. Он прислонился головой к стене под часами. Закрыл глаза, потом открыл, и за эти мгновения глаза стали узкими, темными и очень мудрыми, совершенно одинокими в своей мудрости. — Ну вот я и рассказал тебе, Альфред, а теперь, пожалуйста, сходи к ленсману. Я сам не могу. 6 Ее нашла Тереза. Она словно почувствовала неладное. Тереза была уверена, что Альма дома, из своего окна она заметила, как та входила в дом, но теперь, когда Тереза звонила в дверь, никто не открывал. В конце концов она подергала за ручку двери. Дверь была не заперта. Она позвала из коридора. Но ответа не было. Осторожно прошла несколько шагов вперед. На кухне никого. Тикают настенные часы, на столе одинокая кофейная чашка, немного грязной посуды возле раковины, на кране кухонное полотенце, шмель бьется в оконное стекло. Тереза собралась уйти, когда услышала звуки на чердаке. Она поднялась по лестнице и заглянула в единственную приоткрытую дверь. Альма лежала на кровати поверх одеяла, в одежде. На ней было застегнутое на половину пуговиц пальто. Даже башмаки были надеты. — Альма? — тихонько позвала Тереза. Она и сама не понимала, почему шепчет, может, из-за башмаков на одеяле, а может, из-за блестящих и неподвижных глаз. Альма не шевелилась, но Тереза была уверена, что услышанные внизу звуки были криком Альмы. — Альма, — прошептала она снова. Это был не столько вопрос, сколько утверждение. Альма лежала неподвижно и была похожа на разбитую статую, только волосы лежали на подушке красивой живой волной. Она дышала открытым ртом, глаза были устремлены на выключенную лампочку на потолке, грудная клетка поднималась и опускалась едва заметно. — Это он, — прошептала она. — Это он. Тереза стояла возле постели, но Альма на нее не смотрела. — Все кончено, — шептала она. Она повернула голову в сторону Терезы, словно только теперь заметила, что кто-то вошел. Губы едва шевелились. Тереза наклонилась к ней. Голос был хриплым и прерывался, будто проходил сквозь узкую щель. — Не могу пошевелиться. И больше она ничего не произнесла. Тереза пишет, как сняла с нее башмаки. Сначала левый, потом правый. На одеяло высыпалось немного песка и земли, она смахнула все на пол и аккуратно поставила башмаки возле двери. Затем она расстегнула пальто, распахнула его, раздвинула полы. Стянула сначала правый рукав, потом левый, словно раздевала заснувшего ребенка. Но Альма не спала, она лежала, не сводя взгляда с лампочки на потолке. Терезе удалось снять с нее всю верхнюю одежду, потом она накрыла ее одеялом Ингеманна. — Отдохни немного, — шепнула она. Ей показалось, что Альма слегка качнула головой, но ничего не сказала и продолжала лежать с открытыми глазами. В это время до Терезы донеслись тихие звуки музыки снизу. Звуки пианино. Она сразу же узнала, что играли. Она взглянула на Альму, но та закрыла глаза. Теперь она лежала тихо, расслабленно, лоб без морщин, только немножко хвои в волосах, и выглядела гораздо моложе своих лет. Казалось, она поднялась в воздух и парила, уносимая звуками музыки. Тереза спустилась по лестнице. Музыка стала громче. Она вошла в гостиную и приблизилась к игравшему на пианино. — Хорошо играешь, — проговорила она. Он вздрогнул и резко снял руки с клавиш, словно они внезапно раскалились. Звуки угасли в воздухе. — Правда? — сказал он. Она кивнула. — Давненько ты меня этому научила, — сказал он. Она снова кивнула. — Хочешь, я еще поиграю? Не дожидаясь ответа, он снова повернулся к клавиатуре. Взял несколько аккордов. Только теперь она почувствовала в гостиной резкий запах гари. Он сидел перед ней в белой рубашке, по спине и рукавам шли коричневые обгорелые пятна, на плече длинная прореха, сквозь которую видна светлая кожа, волосы всклокочены, частью прихвачены огнем, руки грязные. Она слушала, но не так, как привыкла слушать игру своих учеников, обращая внимание на технику, на экспрессию. Она утонула в звуках музыки. Стояла и смотрела на играющего Дага и не могла отвести взгляда от его грязных пальцев, которые не оставляли темных следов на светлых клавишах. Она не услышала стука в дверь, едва заметила, что в комнату кто-то вошел, что кто-то кричал, ни она, ни Даг не замечали ничего вокруг, пока перед ними не появился полицейский. Затем пришел Альфред. И последним Ингеманн. Тогда он снял руки с клавиш, и стало тихо. Он переводил взгляд с одного на другого. Все молчали. Ингеманн посерел, Тереза никогда не видела у него такого лица. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и на мгновение ей показалось, что он может упасть, потерять сознание, но он устоял. Прошел несколько шагов к центру гостиной и замер, словно дом всей своей тяжестью давил ему на плечи. — Даг, — сказал он. И больше ничего произнести не смог. — Ты поедешь с нами, — сказал полицейский. — Куда? — спросил Даг. — Тебе лучше с ними поехать, — тихо сказал Альфред. Даг осторожно опустил крышку пианино почти до конца, а потом резко отпустил, так что она стукнула по краю инструмента, из недр которого немедленно исторгся мрачный гул. Тогда он поднялся, и полицейский осторожно взял его под локоть. Выходя из комнаты, Даг оглянулся и улыбнулся Терезе. Часть VI 1