— Эсберн, цыц! Помянутый Эсберн, молодой русоволосый нормандец, одетый в лёгкий доспех и овчину, ухмыльнулся и выглянул с другой стороны ствола. — Ты мне не поверишь, но этот конь… — Ещё как поверю. — Тордис вернула стрелу в колчан, перекинула лук назад поперёк груди. — Это агишки. — Что за дурацкое название! — Эсберн зажал собственный смеющийся рот. — У нас они зовутся келпи — озёрные и речные жеребчики. — Хочу его. — Чего-о?! — викинг озадаченно глянул на подругу из-за дерева. — Давай его завалим. — Конины захотелось? — Да нет же! Мы с тобой давай зайдём спереди, остальные по двое справа и слева. Вброд он не попрётся — здесь глубоко и течение сильное. — Ты глянь, он матёрый какой — одни только мускулы! Мы его ни в жисть не удержим! — Впятером удержим, — и Тордис уверенно двинулась вперёд, дав сигнал прочим охотникам. Почуяв неладное, жеребец выпрямился, навострил уши. Из ноздрей повалил пар, литые мышцы надулись от тяжёлого дыхания, как кузнечные мехи. Пятеро охотников вышли на берег, плавно образовывая полукруг. Конь захрапел, пошёл бочком, шлёпая по воде. Живой капкан сомкнулся плотней, ещё плотней. — Ну! — крикнул кто-то. Все скопом бросились на животное. Конь вправо — хватают справа, конь влево — лезут слева. Жеребец пронзительно заржал, мотнул гривой, встал на дыбы. Мощные копыта чуть не наставили кому-то синяков. Охотники загалдели, кинулись, как стая голодных волков. Одному даже удалось вскочить на спину, конь загарцевал, забился, но удачливый всадник так и не свалился прочь. — Да ты прилип к нему, что ли! — засмеялись вокруг. — Прилип! Ей-же-ей прилип! — несчастный крепко взялся за шею беснующегося коня, попробовал отклеиться от спины, но штаны и впрямь намертво пристали. Раздался крик напополам со звонким ржанием. Пока все плясали вокруг горемычного ездока, ретивый жеребец круто повернул к реке, понёсся галопом и в один стремительный прыжок стрелой ушёл под воду — даже брызг почти не оставил. Охотники поразевали рты. Вода вскипела, наверх поднялись мощные струи бурого цвета, и вскоре река окрасилась яркой свежей кровью. — Водан защити! Бедный Гуннлауг! — Жуть какая! — Сдался нам этот конь. — Эсберн наградил Тордис обжигающим взглядом. — Нашей ярлице простые лошади не годятся — ей подавай тех, что плавают, как лосось, а кусают, как акула. Четверо охотников вернулись из лесу с тяжкой ношей, но не от того, что много дичины настреляли в тот день, — смерть товарища легла на их плечи. Тордис в пыль рассорилась с Эсберном, обещание явиться к отцовскому пиру и вовсе вылетело из головы. Девушка отправилась погреться в какой-то вшивый трактирчик, не распространяясь о службе ярлу. Там поела и выпила, разговорилась с местными, и те её по доброй душе изрядно напоили вишнёвой наливкой. Проснулась воительница, лёжа головой на грязной столешнице. Всё ещё стояла ночь. Девица заплатила с лихвой, ноги сами понесли по каким-то улочкам да переулочкам, сделалось дико холодно, и, завидев впереди приличную на вид постройку, Тордис потянуло туда. Ввалившись в чей-то просторный хлев, искательница приключений не без удовольствия втянула запах домашнего скота и прелой соломы. Бог свидетель, ей приходилось не раз ночевать в хлеву в обнимку с коровой, и это не худшие из ночлегов Тордис и её матери. Но этот хлев оказался не простой. Пошарив по стенам, девица нащупала что-то длинное и тяжёленькое — в руках показались конские удила. Тордис повертела вожжами, кивая каким-то своим мыслям, и, почувствовав жуткую усталость, калачиком улеглась на ближайшую охапку сена. Сон не шёл. К горлу подкатывала злополучная наливка. В голове крутились дурные мысли. Тордис поворачивается то так, то эдак, то укрывает открытый бок, то одну ногу, то вторую — не йдёт сон и всё! Мало того — ещё и с порога дует (закрыть дверь, разумеется, не догадалась). Так несчастная и мучилась, пока в свете дверного проёма ни очертился странный силуэт. Казалось, Тордис протирала в незнакомце дыру минут пять. Подняться нету мочи — наливка всё еще действует. Вот человек на пороге сделал шаг, тихо приблизился. В такой кромешной темноте Тордис и отца б родного не признала — а тут… Некто подошёл совсем близко, опустился на колени. Тордис опомнилась, резко села, осовелые глаза прищурились. Сон то или явь? Перед ней — красивый нагой молодец. Плоть жилистая, тугая, рельефы, как у римских статуй — не налюбуешься. Вот только кожа местами как будто звериной шерстью поросла — на груди, на руках и кое-где ниже. А лик, что у ангела! Чёрные волосы мокры — никак, из ведра окатили. Глаза глядят с любопытством, и так…пристально, точно околдовать хотят. Пригожий молодец упёрся на руки, подполз совсем близко, так что с волос брызнуло несколько капель. Тордис обвила стройный стан, чужие мокрые руки забрались под накидку. От смоляных волос повеяло душистыми травами. Тордис поджала ноги, обняла юношу ещё крепче…и как перевернёт! Бедняга и сам не понял, как его скрутили и оседлали. Воительница не чаяла, что будет так просто: заломила руки накрест, как учил отец, сверху прижала коленом. Тот даже не вскрикнул — что там! — даже не ругнулся! Тордис без труда сунула в чужие зубы железные удила, натянула вожжи. Молодец испугался, забился, в огромных глазах прямо-таки детский испуг. — Ш-ш-ш-ш! Ти-ихо, тихо, жеребчик. А то я тебя не узнала, — дернула за всклокоченные волосы, а в тех как будто цельные ракушки налипли да песку полным-полно. — Ну всё, всё, не балуй. Знаю, не любишь узды, — хватка ослабла, пальцы нежно взъерошили мокрые кудри. — Полюбишь как миленький. «Жеребчик» извернулся, выкрутил шею, и Тордис рассмотрела, как пышут чёрные глаза, как глядит сквозь них сатанинская сила, излучая кровавый свет. Впервые храбрая девица поняла, что шутит с настоящим демоном. В ту же минуту вышеупомянутый епископский конюх как раз делал обход. Мужик, освещая дорогу фонарём, шёл обратно в свою лачугу, как вдруг услыхал оглушительное ржание. Рука с фонарём повернулась к хлеву, другая сдвинула колпак на самую макушку. И в следующий миг прямиком из халупки опрометью выскочил вороной конь, едва не путаясь в ногах. Сшибая всё на своем пути, лошадь бешеным галопом поскакала в сторону реки. Где её хозяин и кто напугал животинку, конюх так и не узнал — уж больно много на одну ночь всякой чертовщины! Невзирая на отсутствие дочери ярла на пиру, гуляние таки состоялось. Кто б ни болтал, дескать обычаи христиан и язычников, что небо и земля, на самом же деле всякий государь, будь он королём или конунгом, обмывает свои победы вином — даже если дались они кровью. На празднике живых нет места павшим! И вот Гундред закатил славную пирушку, и никто на ней не горевал, и всюду рекой лилась брага да звучали песни. А наутро, как следует отоспавшись и опохмелившись, северяне уже вспомнили о пропавшей Тордис. Ярлицу искали недолго — в хлеву её обнаружила местная доярка. Весь следующий день Тордис обдумывала, как бы ей подстеречь и укротить вертлявую лошадку. Когда опустилась темнота, воительница пошла к Эсберну и двум вчерашним охотникам с тем, чтобы вернуться к тому самому месту на реке. Мужи, само собой, так быстро не согласились, но девушка поклялась, что на этот раз никто и близко не подойдёт к келпи. Эсберн покумекал и счёл, будто Тордис хочет загладить вину и отомстить за погибшего Гуннлауга. «Добро. Хватайте луки, стрелы и пойдём». Спутники поднялись вдоль реки, с трудом, но нашли то место, где накануне погиб Гуннлауг. Оставаясь на расстоянии, мужчины спрятались за деревья, Тордис велела ждать её оклика, а сама тихонько вышла на берег. «Что опять задумала чертовка?» — растерялись воины. Девушка спустилась по камням к реке, выжидая, села на корточки, стала перебирать мелкую гальку. Взгляд окинул зеркальную гладь. Ни звука, ни шороха. Тордис поиграла в руке камушком, метнула в реку: скок, скок, скок — трижды отскочил. А как коснулся четвёртый раз, волны разверзлись, брызги разлетелись, а из воды — вороной конь! Так и выпрыгнул на самый берег. Тордис подскочила, попятилась, а конь к ней. И гарцует себе, машет длиннющей гривой — гляди, мол, какой я теперь ладный да величавый. Викинги как есть обомлели. — Здравствуй, красавец. — Тордис грациозно выставила ножку, руки приветливо раскинулись. — Я пришла, иди ко мне. Конь засомневался. Тордис замерла с протянутыми руками, лишь пальцами помахивает-подзывает. Охотники смотрят друг на друга — ничего понять не могут. — Глядите. — Эсберн указал на что-то пальцем. — Видите у неё за поясом вожжи? — И впрямь! Тем временем девушка достала из-за пазухи помянутые вожжи, шагнула к келпи. — Ну-ну. Знаю, знаю, что боишься. Не надо их бояться. Конь фыркнул, морда неодобрительно дернулась, ноги затоптали. — Ну что же ты, поганец, я же тебя обуздала, — ещё шажок, и ещё один. — Мой ты теперь. Ну иди! — Тордис поцокала языком, как подзывают лошадей. — Ты хоть знаешь, от чего отказываешься? Я тебя хоть каждый день купать буду, вычёсывать, копыта подпилю, гриву подстригу, — конь фыркнул ещё громче, замотал головой. — Хорошо, хорошо, не подстригу! Только ракушки и водоросли вымою. Небось зудит, а? Можешь даже человечину жрать! — викинги так и подпрыгнули на месте. — Мы в походы ходим, христиан побиваем. Я на тебя сяду, а ты скачи да бошки им отгрызай! Ненавидишь ведь крещеных, а? Все бесы ненавидят. Какой-то шаг остался между ними — протяни руку и коснёшься. Тордис крепче перехватила удила, дала коню, чтоб тот закусил, но в последнюю минуту келпи отвернулся. Девушка намотала вожжи на запястье, что есть сил свистнула. Тотчас же из рощи выбежали викинги. Конь взыграл, кинулся в сторону, но на сей раз Тордис и не думала осторожничать: нагнала жеребца в два прыжка и как дерни за гриву, так тот разом и поворотился. Нормандцы от удивления замерли на месте. А ярлица рвёт и мечет! Тягает бедного жеребца за гриву то туда, то сюда, да ещё с такой силой — аж волосы трещат! Мужи так себе и стоят — попадём, думают, под горячую руку. Долго Тордис гонялась за жеребцом. Тот вырвется — она за ним, упадёт на колено — она его валит. Наконец опрокинула наземь, руки замком сцепились на шее, нога обняла круп. Келпи ржёт, не даётся, ноги брыкаются, тело бьётся оземь. Так сползли в самую воду. Тордис испугалась, как бы конь опять в реку не полез, живо размотала вожжи. — Ар-р-р! Да чего ж вы ждёте! Викинги, опомнившись, ринулись к подруге, но та уже запихнула удила коню в зубы. Разом прижали келпи ко дну. Тот мотнул головой последний раз и обессиленно уронил в воду, а прямо на него рухнула и Тордис. Оба дышали, как загнанные. — Ох! У-у-ух! Намаялась я с тобой, дурак. Сказала же: взнуздаю, — девушка погладила конскую морду, расцеловала взмыленную шею. Охотники рассмеялись. — Тордис, ты часом кобылицей по ночам не оборачиваешься? — Нет, — улыбнулась запыхавшаяся девица. — Я — не оборачиваюсь. 6. Тяготы долгого плаванья Как мы уже говорили, в придачу к снеккару были пожалованы деньги, шкуры, съестные припасы и кое-какие другие мелочи. Деньги путники оставили про запас, шкурами устлали днище небольшого судёнышка, над ними же натянули крышу из парусины, соорудив таким образом подобие каюты в задней части корабля. Ближе к носу располагается очаг, вокруг наставлены бочки с мясом, рыбой и солёной требухой, а также не меньше бочек с вином и пивом, которых Стюр с Йормом накрали в день отбытия. Здесь же аккуратно сложена посуда. В первые часы грести было легко — река сама несла вниз по течению, так что Стюр и Ансельмо запросто управились вдвоём. Гребцы уселись примерно посередине корабля с правой и левой сторон. Пройдя Улью и выйдя в залив, мореходы столкнулись с нехваткой рабочих рук. Заставлять грести девушку — свинство. Да и проку от неё, что от козла молока. Давать весло калеке не менее зазорно. Конечно, Йормундур никоим образом не причислял себя к неполноценным, он даже пробовал грести с Ансельмо «в три руки»…но что толку от половинной силы? Бедный Йемо натёр такие мозоли, что чуть не плакал. Стюр уже стал мнить себя извергом. Отчаявшись хоть как-то подсобить команде, Йормундур упал духом, сел у жаровни и принялся дельно посасывать пивко. Олалья, жарившая тем временем шкварки с чесноком, возмутилась всем своим естеством и в продолжение получаса так и пожирала пьющего взглядом смертной ненависти. Йормундур не реагировал. К моменту, когда он порядком захмелел и стал уписывать всё ещё тёплые шкварки, старательная повариха просто-таки взорвалась. — Что ты себе позволяешь!!! Как можно жрать с общей тарелки, да ещё и пальцами, которые…я не стану после тебя есть! — Ну и не ешь, — холодно отрезал Йормундур. — Сама отказалась подержать, когда он отливал, — вклинился Стюр и сам же разразился хохотом. — Это невозможно! — продолжала вопить девица. — Чем вы думали, когда покупали всё это пойло! А мы с Йемо что должны пить?! — Хлебни. — Йормундур по-свойски протянул Олалье свою кружку. — Мы не покупали, моя ласточка, мы украли, — заметил Стюр. — Заткнитесь, — буркнул Ансельмо со своего места. — Интересно, кого он имел в виду, — продолжил издеваться второй гребец, — только нас с тобой, Йорм, или вообще всех? — Тебя жизнь ничему не учит? — продолжала пилить бражника Олалья. Йорм оторвался от пива, взгляд из спокойного сделался пугающим. — Жаль, что тебе голову не оттяпали, заливал бы вино прямо в горло! Гребцы тревожно переглянулись. Бабы погорланить всегда рады, но чтоб такое городить! Стюр бросил весло, повернулся на скамье, готовый защищать девушку, если Йормундур полезет драться. Ансельмо последовал примеру товарища и прямо пошёл к бывшему берсерку. Но тот и не шелохнулся. Глянул в кружку, вернулся к питью. Пожалуй, с момента, когда Йорму отсекли руку, Ансельмо со Стюром никогда так не пугались.