— С тобой все в порядке? Питер звонил днем. Он пытался дозвониться до тебя, но попадал на автоответчик. Ты получил его сообщение? — Нет, но как я мог? Все здесь злятся на меня. Они думают, что это я проинформировал газету, старался привлечь внимание. Тут планируется собрание, когда вернется Донован. Он будет занят до девяти. От этой задержки мне тошно. Напоминает старые времена: «Погоди, вот папа придет домой и выдаст тебе по полной». Я улыбнулась. — Хочешь, я тебя заберу? Я могу приехать через пятнадцать минут. — Да нет, не знаю, чего я хочу. Я бы рад убраться отсюда, но не хочу уезжать при сложившемся положении вещей. — Почему нет? Хуже не будет. Кто бы ни выдал информацию, он заставил ее выглядеть так плохо, как только возможно. Если бы утечка исходила от тебя, все было бы по-другому. — Как бы я это сделал? Ты не можешь заставить правду выглядеть по-другому. — Конечно, можешь. Это называется политикой. — Да, но я делал все эти вещи. Это просто расплата для меня. Я говорил, что был плохим. По крайней мере, теперь ты знаешь самое плохое. — Ой, перестань. Мне до этого нет дела. Сейчас я хочу вытащить тебя оттуда. — Хочешь нанести визит? Я могу сбежать на несколько минут. Джек с Беннетом внизу, а Кристи в офисе, просматривает какие-то старые папины бумаги. — Конечно. Я приеду. Что мне делать? Позвонить у ворот? — Нет, не надо. Я встречу тебя на Волф Ран Роуд. Если боковая калитка закрыта, перелезу через стену. Я эксперт по сбеганию из дома. В юности я все время это делал. И так умудрился попасть во все те неприятности. — Почему бы тебе не захватить свой рюкзак, и я увезу тебя. Отвезу тебя в Марселлу и ты сможешь нанять адвоката, чтобы блюсти с этого времени твои интересы. — Не искушай меня. Сейчас, все, что мне нужно, это цивилизованный разговор. Остановись в маленькой роще, напротив калитки. Я выйду через пятнадцать минут. Я потратила несколько минут на наведение порядка в кухне, потом переоделась в джинсы, темную рубашку и кроссовки. Вечерний воздух казался необычно теплым, но я хотела быть готовой к ночным маневрам, если понадобится. Подъехав к усадьбе Малеков, я быстро развернулась у главных ворот. Теперь там были еще две съемочные группы, и сборище напоминало пикетирование здания тюрьмы. Были включены прожекторы, и мужчина с микрофоном говорил прямо в камеру, делая жесты в сторону дома. Я увидела темноволосую корреспондентку, но она меня не заметила. Кажется, она просила прикурить у бедного, ничего не подозревающего «источника». Я проехала вдоль стены, свернув налево, на Волф Ран. Заметила калитку, темное пятно на ровной поверхности стены. Я остановилась через дорогу, гравий хрустел под колесами. Выключила мотор и сидела, слушая постукивание горячего металла и бормотание ветра. На этой части дороги не было фонарей. Высокое вечернее небо было чистым, но луна уменьшилась почти до лучины, слабая серебряная завитушка на звездном небе. Пыль в воздухе была мелкой, как туман. В обтекающем свете дорога была тусклой, светло-серой. Оштукатуренная стена, окружающая усадьбу Малеков, потеряла свой розовый глянец и простиралась теперь как призрачная, тускло-белая полоса. Июнь и июль были традиционно сухими, и ветра с Санта Аны ассоциировались у меня с концом лета — поздний август, ранний сентябрь, когда опасность пожаров была максимальной. Годами январь был дождливым сезоном, две недели дождей, которые, как мы надеялись, выполнят нашу ежегодную квоту. И вот, пожалуйста, сухой ветер шелестит верхушками деревьев. Наклоны и колыхание веток создавали тихую ночную музыку, сопровождавшуюся постукиванием засохших пальмовых листьев. К утру улицы будут замусорены сухими листьями и маленькими скелетиками сломанных веток. Калитка беззвучно открылась и появился Гай, с опущенной головой. На нем была темная куртка, кулаки в карманах, как будто он замерз. Я потянулась и отперла дверь с пассажирской стороны. Он скользнул на сиденье и аккуратно закрыл дверцу. — Эй. Спасибо, что приехала. Я думал, что рехнусь без дружеского лица. Я бы позвонил раньше, но они наблюдали за мной, как ястребы. — Без проблем. Не знаю, почему бы тебе не сбежать, пока возможно. — Я сбегу. Завтра. Или, может, послезавтра. Я говорил, у нас сегодня будет собрание, чтобы обсудить некоторые вещи. — Я думала, вы уже поговорили. — Ну, поговорили. Говорим. Стоит мне повернуться, у нас еще один разговор. — Это потому, что ты еще не подчинился. — Думаю, что так. — Он улыбнулся. Его напряжение было заразительным, и, могу поклясться, что от него пахло алкоголем. Я обнаружила, что скрестила руки и положила ногу на ногу, как будто хотела защититься. — Я чувствую себя так, как будто у нас интрижка, — сказала я. — Я тоже. Когда-то я встречался здесь с девушками, в старые дни, когда меня запирали дома. Я перелезал через стену, и мы занимались сексом на заднем сиденье машины. Опасность придавала остроты. Большинство из них казалось более интересными, чем они были. — Я знаю, что это не мое дело, но ты пил? Он повернулся и посмотрел в окно, пожав плечами. — Выпил пару рюмок вчера вечером, до того, как случилось это дерьмо. Не знаю, что на меня нашло. Не пойми меня неправильно — они поначалу отнеслись ко мне хорошо, но видно было, что они нервничают, и я тоже. Стыдно признаться, но алкоголь помог. Он смягчил нас и облегчил разговор. Сегодня было почти то же самое, кроме того, что у всех было другое настроение. Наступил час коктейлей и эти ребята показали себя. — Беннет и его мартини. — Точно. Я понял, что это для меня единственная возможность. Питер бы меня не одобрил, но я не мог ничего сделать. Я чувствую, как скатываюсь на старый путь. — Что ты думаешь о Кристи? — Она была мила. Мне она понравилась. Меня удивило, сколько веса набрал Беннет, но Джек кажется таким же, до сих пор сходит с ума от гольфа. И Донован не изменился. — Что они тебе сказали? — Ну, мы поговорили о деньгах, о чем же еще? Я имею в виду, тема всплыла. Как сказал Донован, мы не можем это игнорировать. Это как большое темное облако, нависающее над нами. Я думаю, нам всем было неудобно, с самого начала. — Вы решили что-нибудь? — Ну, нет. Ничего особенного. Сначала, думаю, им было интересно узнать мою позицию. Теперь, что бы я ни сказал, все сразу набрасываются. По правде, я забыл, какие они. — Какими они тебе кажутся? — Сердитыми. В глубине души они разозлены. Я чувствую, как во мне тоже поднимается злость. Все, что я могу, удерживать на ней крышку. — Зачем? Почему не взорваться? Эти трое точно не стесняются. — Я знаю, но если я сорвусь, будет только хуже. Я пытаюсь доказать им, что я изменился, и обнаруживаю, что испытываю такие же чувства, как раньше. Мне хочется бить лампы, швырять стулья в окно, напиться, или что-то вроде этого. — Это, должно быть, испытание. — Я и говорю. Буквально. Все, о чем я могу думать, что это своего рода испытание моей веры. — Ой, нет. Это может быть испытанием твоего терпения, но не твоей веры в Бога. Он покачал головой, сложив руки между коленей. — Давай поговорим о чем-нибудь другом. Это меня так напрягает, что я могу пукнуть. Я засмеялась и сменила тему. Мы немного поговорили о чем-то незначительном. Это сидение в машине напомнило мне свидания в старших классах, где единственной возможностью уединения было оставаться за закрытыми дверями машины какого-нибудь парня. В холодные вечера стекла запотевали, даже если мы только разговаривали. В теплые вечера, как этот, мы сидели с открытыми окнами, настроив приемник на какую-нибудь рок-н-ролльную станцию. Это был Элвис или Битлс, неуклюжие движения и сексуальное напряжение. Я даже сейчас не помню, о чем мы говорили, эти ребята и я. Возможно, ни о чем. Возможно, мы пили ворованное пиво, курили травку и думали о невероятном величии жизни. — И что еще там происходит? Кроме бесконечных собраний? — спросила я. Я не могла удержаться, чтобы не вернуться к этой теме, как от расковыривания заусеницы. Видимо, Гай тоже не мог удержаться, потому что мы оба чувствовали, что будет правильным вернуться к теме снова. В этот раз он улыбался и его тон казался легче. — Хорошо было увидеть дом. Я нашел мамины письма и читал их сегодня. Она единственная, о ком я скучал. Остальные ничего не значат. — Не хочу сказать, что я тебе говорила об этом, но я это предсказывала. — Я знаю, я знаю. Я думал, что мы сможем сесть, как взрослые, и прояснить старые дела, но этого не случилось. Интересно, это во мне какой-то дефект, потому что, все, что я делаю, оборачивается плохо. Что бы я ни сказал, кажется неправильным, понимаешь? Они смотрят на меня, как будто я говорю на непонятном языке, а потом обмениваются взглядами. — О, это я знаю. Джек и Беннет все время так делают. — Это еще ничего, но есть кое-что похуже. — Что? — Даже не знаю, как описать. Что-то под поверхностью. Что-то промелькнет, и никто не реагирует, тогда я начинаю сомневаться в своих умственных способностях. Может, я просто дурак, и они тут ни при чем. — Приведи пример. — Ну, когда я сказал, что хотел бы дать что-то церкви? Я честно не хочу денег для себя. Серьезно. Но Юбилейная Евангельская церковь спасла мне жизнь, и я хочу чем-то отплатить. По мне, это не кажется неправильным. А ты как думаешь? — Мне тоже не кажется. — Я это сказал, и они начали демонстрацию силы. Беннет стал говорить, что это несправедливо. Ты знаешь, как он говорит, немножко напыщенно. — Наша семья никогда не была религиозной. Папа работал для блага всех нас, а не для выгоды какой-то церкви, о которой он никогда не слышал. Он сказал это совершенно рациональным тоном, и скоро я начал сомневаться, правильно ли поступаю. Может быть, правы они, а мои ценности ничего не стоят. — Конечно они правы. Они хотят, чтобы ты отказался от всех требований, тогда они смогут разделить твою долю между собой. Они прекрасно знают, что тебе положена четверть наследства. Что ты с ней сделаешь, их не касается.