— Как насчет его рабочих мест? Где он работал? — Ничего конкретного. Еще подростком он подрабатывал в пиццерии, пока его не поймали на краже. Еще он получил работу по продажам по телефону. Это продлилось два дня. Я даже не помню, чтобы он делал что-то еще, пока не начал работать у отца. Он работал немного на бензоколонке, так что, может быть, сделал карьеру в этой области. — Какую машину он водил? — Он ездил на семейном «шеви», пока не угодил в аварию, и у него не отобрали права. После этого отец не давал ему никаких семейных машин. — Вы не знаете, он восстановил свои права? — Если нет, он, наверное, ездит без них. Его никогда особенно не беспокоили правила и законы. — У него были какие-нибудь хобби? — Нет, если не считать курения травки и забав с девчонками. — Как насчет его личных интересов? Он занимался охотой, рыбалкой? Прыжками с парашютом? Беннет помотал головой. — Он был вегетарианцем. Он говорил, что ничего не должно умирать, чтобы он мог поесть. Еще он боялся высоты, так что я сомневаюсь, чтобы он стал прыгать с самолетов, или взбираться на высокие горы. — Ну, по крайней мере, мы можем это исключть. У него были медицинские проблемы? — Медицинские проблемы? Какие? — Я не знаю. Я просто пытаюсь узнать, как можно выйти на его след. Он не был диабетиком? Была у него аллергия или хронические заболевания? — О, я понял. Нет. Насколько мне известно, у него было хорошее здоровье, для того, кто так пил и употреблял наркотики. — Донован сказал, что у него был друг. Некто, по имени Пол. — Вы говорите о Поле Трасатти. Я могу дать вам его телефон. Он никуда не делся. — Спасибо. Он помнил номер наизусть, и я записала его в маленький спиральный блокнот, который ношу с собой. Я попыталась вспомнить темы, которые еще не затрагивала. — Он уклонялся от призыва в армию? Протестовал против войны во Вьетнаме? — Ему не надо было. Его не брали в армию. Ему повезло, у него было плоскостопие. Ему было плевать на политику. Насколько я знаю, он даже никогда не голосовал. — Как насчет религии? Он занимался йогой? Медитировал? Ходил по горячим углям? Он опять помотал головой. — Ничего такого. — Как насчет счетов в банке? — Нет. По крайней мере, тогда не было. — Какие-нибудь акции или боны? Беннет снова помотал головой. Казалось, его начинала забавлять моя настойчивость, что меня раздражало. — Его должно было интересовать хоть что-то. — Он был подонком, чистым и простым. Он никогда пальцем не пошевелил для кого-нибудь, кроме себя. Типичный нарциссист. Девчонки от него с ума сходили. Вы об этом узнаете. — Послушайте, Беннет. Мне понятна ваша враждебность, но я могу обойтись без обобщений. Гай должен был для вас что-то значить, хоть когда-нибудь. — Конечно, — сказал он мягко, отводя взгляд. — Но это было до того, как он стал головной болью для всех нас. Кроме того, я его не видел долгие годы. Наверное, на каком-то уровне, у меня есть братские чувства, но их трудно сохранить при столь долгом отсутствии. — С тех пор, как он ушел, никто из вас ничего о нем не слышал? Его глаза снова встретились с моими. — Я могу говорить только за себя. Он никогда мне не звонил и не писал. Если он связывался с кем-нибудь другим, мне об этом не говорили. Может быть, Пол что-нибудь знает. — Чем он занимается? — Он торгует редкими книгами. Покупает и продает афтографы, письма, манускрипты. Что-то такое. Он закрыл рот и мимолетно улыбнулся, не предлагая ничего, пока я не спрошу прямо. Толку от этого было мало, и, наверное, настало время двигаться дальше. — Как насчет Джека? Мог Гай откровенничать с ним? — Вы сами можете у него спросить. Вон он. Беннет показал на окно, и я проследила его взгляд. Я увидела Джека, который пересекал газон, направляясь от дома, в сторону холма слева. Солнца, попадавшего на заднюю половину участка, хватало только на то, чтобы выросла жесткая, неровная трава, часть из которой в это время года была сухой. Подмышкой Джек небрежно держал пару клюшек для гольфа, а в другой руке — ведро и сетку в голубой пластиковой раме. К тому времени, когда мы подошли к нему, и Беннет нас представил, Джек использовал клюшку с наконечником для песка, чтобы швырять мячики в сетку, которую он установил в семи метрах. Беннет удалился, оставив меня смотреть, как Джек практикуется в своих бросках. Он размахивался, и я слышала тонкий свист, с которым клюшка рассекала воздух. Потом следовал удар мячика о сетку, с безошибочной точностью. Иногда мяч задевал траву и подскакивал, но в большинстве случаев попадал прямо в цель. На Джеке был козырек от солнца с надписью PEBBLE BEACH. У него были светло- русые волосы, торчавшие из-под застежки козырька сзади. Он был одет в легкие узкие брюки и рубашку-поло. Джек был стройнее своих братьев, его руки и лицо покрывал загар. Я заметила, что он на глаз измеряет траекторию полета мяча. Он сказал: — Надеюсь, это не кажется невежливым, но у меня скоро соревнования. Я пробормотала что-то, не желая его отвлекать. Свист. Удар. — Вас пригласили, чтобы найти Гая, — сказал Джек, когда мячик приземлился. Он нахмурился и слегка изменил положение. — Как успехи? Я улыбнулась. — Пока что у меня есть только дата его рождения и номер социального страхования. — Почему Донован сказал вам поговорить со мной? — А почему бы нет? На время он забыл обо мне. Я наблюдала, как он подошел к сетке и наклонился, собирая бесчисленные мячики, которые складывал в пластмассовое ведерко. Потом вернулся к месту, где я стояла, и начал все сначала. Его удары выглядели точно такими же, без вариаций. Замах, удар, сетка. Кладет следующий мячик. Замах, удар, сетка. На одном ударе он покачал головой, запоздало отвечая на мой вопрос. — Я не особенно уважаю Донована. Он пуританин. Для него есть только работа, работа и работа. Ты должен быть продуктивным — выполняй работу. Давай-давай. Как он считает — гольф не стоит серьезного внимания, если не дает тебе ежегодную прибыль в пол-миллиона баксов. Он замолчал, чтобы взглянуть на меня, слегка опираясь на свою клюшку, как на трость. — Я понятия не имею, куда отправился Гай, если вы это хотите узнать. Это был мой последний год в колледже, так что я узнал обо всем по телефону. Позвонил отец и сказал, что велел Гаю убираться. Они серьезно поссорились из-за чего-то, и дело кончилось этим. — Когда вы его видели последний раз? — Когда я приезжал на похороны мамы, в январе. Когда я снова приехал, на весенние каникулы, его не было, наверное, дня три. Я надеялся, что все обойдется, но нет. Когда я закончил учебу и вернулся домой в июне, никто никогда об этом не говорил. Не то, чтобы нам не разрешалось упоминать Гая, но мы просто этого не делали. Наверное, ради отца. — И вы больше ничего не слышали о Гае? Ни звонка, ни открытки за все эти годы? Джек помотал головой. — Это вас не огорчает? — Конечно, огорчает. Я им восхищался. Я видел в нем бунтаря, настоящую личность. Я ненавидел школу и был несчастлив. Я плохо учился по большинству предметов. Все, что я хотел — играть в гольф, и не понимал, зачем мне нужно заканчивать колледж. Я бы не задумываясь ушел вместе с Гаем, если бы он сказал мне, что происходит. Что вам сказать? Он никогда не позвонил мне. Никогда не написал. Никогда ничем не показал, что я для него что-то значу. Вот такая жизнь. — И никто из посторонних никогда не рассказывал, что встретил его?