Питер подул на руки и подумал — то ли разыскать походный костер и погреться, прежде чем вернуться к своему легиону, то ли поискать Мирддина. Кто он — Мирддин? Марк, Селли или вообще кто-то третий, неизвестно кто? — Малыш, — произнес Питер вслух, но не сразу понял, кого сам имел в виду. Оказалось — Гвина, которому было поручено приглядывать за Мирддином. Светловолосого юношу Питер нашел в шатре, где тот внимательно разглядывал атрибуты своего мужского достоинства. Питер кашлянул. Гвин покраснел, натянул штаны. — Г-государь! Принц Ланселот! Во-от не ожидал! Он побагровел и стал похож на помидор в шлеме из бананов. — Итак? — требовательно вопросил Питер. — А? Ах да, Мирддин. Он ничего не делал, государь. — Ничего? Не ел, не спал, не мочился у дерева, ни с кем не разговаривал? — О… О нет, конечно, он пару раз беседовал с Артусом, один раз с Кеем и один раз с Медраутом. — Вот как? Наедине? — А? Да, пожалуй, что наедине. — Куриные мозги! Я ведь тебя как раз об этом и спрашиваю! Иисус, Мария и Иосиф, разве ты не знаешь, как подобает шпионить? У Гвина был такой несчастный вид, что Питер смягчился. — Послушай, сынок, ты пореже штаны снимай, ладно? Гвин радостно кивнул и снова покраснел. — Докладывай мне обо всем, что происходит с Мирддином… Особенно — обо всем необычном. Меньше чем за полчаса Питер добрался до своего легиона. Он снова обошел дозорных, проклиная ночной туман, и решил, что пора бы вернуться его собственному разведчику, Хиру Амрену. — Небось дурака валяет вместе с Какамври, — пробурчал Питер. Глава 47 — Корс, — выдохнула Анлодда, крепко сжав руку юноши. — Я боюсь. — Ты! — Он изумленно посмотрел на подругу. Принцесса-воительница, отправившая на тот свет троих вооруженных саксов, видевшая, как горит ее родной город, подожженный подлыми ютами, боялась говорить с Dux Bellorum. Она опустила голову, сжала зубы. — Мне всегда тяжело давались разговоры со знаменитыми королями и полководцами. Просто язык к небу присыхает. — Но ты ведь и сама принцесса! — Принцесса захолустного города в далеком кантрефе, Корс Кант Эвин. — Но твой о.., я хотел сказать: твой дядя — король всего Эйра! — Что? Не говори глупостей! Он всего лишь дядя Лири! Корс Кант, ты-то проторчал при дворе десять лет — тебе небось легко разговаривать с Артусом. Он покачал головой. — Нет… Я не могу. — Корс, ты не мог бы поговорить за меня? — Нет. Не могу. Такое Артус ненавидит. Это все равно, как если бы законник излагал дело в суде за истца, а тот стоял и не мог даже рта раскрыть, да еще и насмехался бы над Dux Bellorum. — Я никогда не насмехалась над ним! — Но он все равно это так поймет. Тебе придется все самой рассказать ему, любимая. Но я хочу кое-что сказать тебе… — Не говори, Корс. Ты можешь пожалеть об этом. — Какую бы судьбу он тебе ни предназначил за измену твоего отца и твою собственную… — Не надо ничего обещать, милый! Но бард упрямо продолжал: — Какую бы судьбу он тебе ни предназначил, я разделю ее с тобой. Слово чести. — Великолепно. Мало того, что мне отрубят голову, так я еще буду повинна в твоей смерти. — Нет! — возразил бард, изумленный тем, какими словами возлюбленная ответила на его заверения в преданности ей. — Если я погибну или отправлюсь в изгнание, то только потому, что сам изберу такую участь. В ответе за мою жизнь только я, и больше никто. Это самый главный из тех уроков, что мне преподал Меровий. Анлодда подняла голову, вздернула брови. — Если ты выучил этот урок, то ты многому научился, Корс Кант. А про себя я думаю, что за мою жизнь отвечает этот старый мерзавец Лири… Но никак не могу понять, как он этого добился. Но в одном ты прав. Нельзя, чтобы кто-то говорил за меня. Я должна все стерпеть и расплатиться за собственную глупость. Она устало улыбнулась и указала на шатер. Немного погодя, они рука об руку стояли перед Артусом Пендрагоном, Dux Bellorum Священной кельтско-римской империи, оставшейся на его попечении после смерти Меровия. Артус терпеливо ждал. Наконец Анлодда разжала губы, глубоко вдохнула и выдохнула. Но она не в силах была вымолвить ни слова от стыда и смущения. — — Говори, принцесса, — произнес Артус доброжелательно. Верно, он не жаловал законников, но имел бесконечное терпение к людям, пытающимся честно поведать все, что накипело в душе. Слеза сбежала по щеке Анлодды, однако гордость не позволила ей смахнуть ее. В конце концов она заговорила: — Артус Dux Bellorum, мое семейство запятнано изменой. Я здесь для того, чтобы просить у тебя прощения за преступления своего отца, за его подлость, за то, что он вступил в сговор с саксами и ютами против тебя, а также за то, что я чуть было не стала с ними заодно. Я прокралась в твои покои с кинжалом в руке, словно ребенок, который стремится убить свой страшный сон.., правда, я не знаю, удавалось ли такое кому-нибудь — я таких не знаю. И еще мне очень стыдно, что я не рассказала тебе обо всем раньше — совсем как маленькая девочка, что разбила любимую вазу матери и прячет осколки, чтобы об этом никто не узнал. Она умолкла, чтобы отдышаться. — Принцесса Анлодда, твое молчание дорого стоило — гораздо дороже, чем почти случившаяся измена. — Я знаю, государь, не стоит напоминать мне об этом. Артус был терпелив, когда говорили другие, но не терпел, если его прерывали, как бы его слова ни ранили слушателя. — Ланселот потерял полманипулы из-за того, что угодил в ловушку, о существовании которой он не догадывался — а ведь ты могла предупредить его об этой ловушке. Анлодда потупилась, провела по земле черту носком сапога. — Я прошу простить меня, — вымолвила она еле слышно. — Я понимаю, что мне нет прощения. Я запуталась. Я вела себя глупо. Государь, можете лишить меня титула, если хотите. Артус вдруг резко обернулся к Корсу Канту. — Ты тоже собой особенно не гордись, бард. Ты также виноват во многом. Сколько людей погибло из-за твоей глупости и бездействия! Что? Как же это? Корс Кант вздрогнул. Он никак не ожидал такого обвинения. — Кому ты рассказал о том, что Кута подавал сигналы в Харлек ночью перед высадкой Ланселота? — Никому, я просто… — Он умолк, поняв справедливость обвинений Dux Bellorum. Жуткое чувство тоски и беспомощности охватило его. Он вдруг осознал ту боль, что сейчас владела Анлоддой, и шагнул ближе к возлюбленной. Артус встал. Взгляд его был устремлен вдаль, за тысячу миль, сквозь шатер. — Любые действия имеют последствия, — сказал он. — Cave canem, берегись собаки. Вы оба позволили своим собачьим душам взять верх над душами разумными. И продолжаете позволять — вот что более всего огорчает меня. Корс Кант не спускал глаз с Артуса. Барду хотелось верить, что государь имеет в виду что-то другое, но вот Артус заговорил снова, и худшие опасения юноши подтвердились. — Ваши греховные отношения не могут долее продолжаться. О да, вы пытаетесь скрывать вашу связь, но до меня доходят слухи, и я вижу, как вы смотрите друг на друга, полагая, что это никому не заметно. Я знаю, на что нынче способна молодежь — на многое такое, о чем в мое время и помыслить было страшно. И тут с Анлодды словно рукой сняло застенчивость и скованность. Она гневно подбоченилась и заявила: — А теперь послушай меня, Артус Пендрагон! Что касается этого, то мы чисты с первого дня и поныне! Мы даже не прикасались друг к другу. Только один раз поцеловались по дороге сюда — Ланселот свидетель. Как же ты можешь говорить, будто мы… Упомянув Ланселота, любовника жены Артуса, Анлодда совершила тактическую ошибку. Знай Корс Кант заранее, что его возлюбленная собирается сослаться на Ланселота, он бы посоветовал ей не делать этого. В итоге Артус разразился длинной нотацией о греховности отношений между мужчинами и женщинами вне брака, каковые он именовал не иначе, как «греческой болезнью». Говоря, Артус подошел ближе к барду и принцессе. Обращаясь как бы только к Корсу Канту, он произнес: — Ты, надеюсь, понимаешь, что я хочу сказать? Здесь это недопустимо. У меня образцовый римский дом и образцовая римская семья. Я желаю, чтобы все так и оставалось. Бард попятился, встал ближе к Анлодде. Он испугался. Об отношениях Артуса с юношами знали все, но помалкивали. Корса Канта пугала не сама мысль о подобных отношениях — в конце концов речь шла о прекрасной древнегреческой традиции. Юношу устрашило то, что человек, испытывающий подобное влечение, страстно бичевал чужие пороки. «Он сильно расстроен, — решил Корс Кант. — Совсем забыл о приличиях!» — Тебе, должно быть также понятно, — продолжал Артус, — что брак явился бы для вас еще большим грехом. Анлодда — высокого рода, а ты, мой мальчик, хоть и прекрасный бард, мудрый и тонкий, но, увы, — ты всего-навсего жрец. Нет, я не могу позволить, чтобы это продолжалось. Сын мой, ведомо ли тебе, как карает Господь насильников и повинных в супружеской измене?