— Ну, дети — это поддержка в старости, — неуверенно возразил я. — В бедных обществах, где нет пенсионных программ, это в основном так, но детей заводят и в богатых обществах, даже те люди, которые совершенно не нуждаются в дополнительной поддержке в старости. Вот вы же собираетесь завести детей не для того, чтобы они вас содержали? Ответ здесь прост — это наше предназначение, продолжать себя в детях. Соборная душа человечества — это ребёнок Сияния, пока ещё не родившийся. — И за что человечеству такая честь — быть ребёнком Вселенной? — не поверил я. — Ты что — решил, что мы единственные? — засмеялась Гана. — Да таких развивающихся соборных душ миллионы и миллиарды, вот только до конца дойдут единицы. И совершенно не факт, что среди этих дошедших будет человечество. — А что будет с людьми, когда душа человечества осознает себя? — Не знаю, Кеннер, но думаю, что ничего хорошего. Это же совершенно чуждый разум, для которого мы ничего не значим. У него будут свои цели и устремления, для нас непостижимые, и в которых для нас места не будет. Люди для него — это просто отходы. Остатки от предыдущего этапа развития. Глава 20 — Кени, давай отойдём в сторонку, хочу тебе кое-что показать, — шепнула мне Ленка. Я с любопытством посмотрел на её мордашку, которая прямо светилась хитростью. — Ну давай отойдём, — согласился я. — Вот здесь встань, — скомандовала Ленка, когда мы отошли на несколько шагов от костра, точнее, от шарика пламени, который заменял нам костёр. — Встал, и что дальше? — спросил я. И в ту же секунду получил ответ. Под колени мне сильно ударило что-то вроде упругой дубинки, и я, не удержавшись на ногах, с размаху уселся на мешок с пресловутым горским сыром. — Уй! — сморщившись от боли, не сдержался я. — Лен, ты что делаешь?! Этот сыр, он же как камень! — Ой, извини, — покаянно сказала Ленка, хотя глаза её смеялись. — Давай я тебе попу поглажу, и всё сразу же пройдёт. Я не выдержал и, несмотря на боль в пятой точке, засмеялся сам: — Хорошо, хоть не сказала «поцелую». Так что там интересного с этим конструктом? Или ты просто хотела меня на этот мешок усадить? — Это был не конструкт. Ты что, ничего не заметил? — Мне как-то не до того было, знаешь ли. — Сейчас я ещё раз покажу, смотри, — пообещала Ленка. — Не бойся, я совсем легонько. Я ощутил почти неуловимое колебание Силы, и в плечо мне несильно ударило что-то вроде мягкого кулака. Удивительно. Обычно волевое построение начинает получаться после многократного повторения соответствующего конструкта. Построил конструкт, скажем, десять тысяч раз, и научился делать то же самое усилием воли. У нас с Ленкой это почему-то получается гораздо быстрее, но всё же и мы основываемся на изученных конструктах. А вот для этого воздушного удара мы никакого конструкта не знаем, даже похожего не знаем. Так работают с Силой Высшие — они просто строят волей необходимое воздействие, и вообще не задумываются, что там за конструкт. Но мы-то точно не Высшие! — А ну-ка повтори, — потребовал я. Кулак ударил меня снова. — Действительно интересно, — заметил я. — И как ты этому научилась? — Случайно, — ответила Ленка. — Нашла яму, которая хорошо подходит для уборной, и кинула туда камень, чтобы понять, глубокая она или, может, вообще без дна. Она оказалась неглубокой, а от камня поднялась целая туча пыли. Я начала чихать, и как-то само собой получилось, что я всю пыль таким вот образом сдула. Я даже не поняла — это воздушный удар или чисто силовой. — Сейчас посмотрим, — сказал я, и под коленки ей ударила мягкая дубинка. — Ай! — только и успела вскрикнуть Ленка, когда я подхватил её на руки. — По-моему, силовой, — сделал вывод я, продолжая держать её на руках. — Поставь меня на землю, — потребовала она. — Так ты это уже сам умел, что ли? — Нет, не умел, — ответил я, аккуратно ставя её на ноги. — Ты показала, я и научился. — Вот так вот прямо сразу и научился? — не поверила Ленка. — Ну да, — кивнул я. — А знаешь, я тебе верю, — задумчиво сказала она. — Я как-то раньше не обращала внимания, а в последнее время стала замечать, что как только ты какой-то приём осваиваешь, так и у меня он сразу же начинает получаться. — Да я это ещё в детстве заметил, — пожал я плечами. — Я думаю, рисование я от тебя перенял. Да и музыку тоже. В прошлой жизни мои способности к рисованию ограничивались стилем «ручки, ножки, огуречик[35]», а что касается музыки, то по ушам мне прошёлся если и не медведь, то увесистый такой медвежонок. В этом же мире у меня с раннего детства обнаружились очень неплохие способности что к рисованию, что к музыке, и не только способности, но и довольно сильная тяга к творчеству. Правда, эти способности до таланта всё-таки недотягивали, но тем не менее, контраст с предыдущей жизнью был разительным, и я почти сразу задумался, каким образом я всё это вдруг приобрёл. — А может, это я у тебя переняла, — возразила Ленка. — Нет, Лен, — отрицательно покачал головой я. — Я не художник, а просто рисовальщик. Рисую я неплохо, но вложить душу, чтобы картина стала живой, мне не дано. С тобой я даже близко сравниться не могу — вот у тебя настоящий талант. — Глупости болтаешь, Кени, — смущённо сказала Ленка, ткнув меня кулачком в бок. — И что из этого следует? — Как минимум, из этого следует то, что мы можем учить каждый своё, то есть вдвое меньше. — Как-то это нечестно получается, — с сомнением сказала Ленка. — Если тебе случится жить рядом со слепыми, должна ли ты выколоть себе глаза? — задал я риторический вопрос. — Ну, если посмотреть на это с такой стороны… — Мы такие, какие есть, Лен. — добавил я. — Мы не сами себя такими сделали, и изменить это мы никак не можем. — Ну и ладно, — махнула рукой Ленка. Она не любила долго изводить себя моральными проблемами. — В общем, я хочу на нашем Генрихе это попробовать. Просто мечтаю посмотреть, как он на задницу сядет. — Я бы не советовал, Лен, — заметил я. — Плохая идея, поверь. — Это ещё почему? — удивилась Ленка. — Если ты демонстрируешь преподавателю, что ты лучше него знаешь предмет, то он немедленно начнёт тебе доказывать, что на самом деле ты ничего не знаешь. Это безусловный рефлекс, и он работает всегда. А зная нашего Генриха, это доказательство будет очень болезненным и очень унизительным. В общем, не советую, правда. Продемонстрируй этот приём на ком-нибудь из студентов, да хоть на мне, и Генрих за тебя порадуется. А на нём не надо. — Вот почему ты, Кени, всегда прав? — грустно спросила Ленка. — Временами это ужасно раздражает. — Я не всегда прав, — отказался я. — Всегда, всегда, — вздохнула Ленка. — Ладно, наши там уже укладываются, пойдём-ка и мы спать. Утром — точнее, тем, что у нас здесь считалось утром, — я всё-таки не выдержал и за завтраком снова заговорил с Драганой: — Знаешь, Гана, я много думал о нашем вчерашнем разговоре, и он по-прежнему не выходит у меня из головы. — И что именно оказало на тебя такое впечатление? — подняла бровь Гана. — Ты ещё спрашиваешь, — усмехнулся я. — Мне не нравятся наши перспективы. — Вообще-то, Вселенной совершенно безразлично, что нам с тобой нравится или не нравится, — заметила она. — Но всё же, что именно тебя смущает? — Слиться с каким-то чуждым разумом, потеряв свою индивидуальность — это не то, что я желал бы для себя или для своих близких, — сказал я. — Так и не сливайся, кто тебя заставляет? — хмыкнула Гана. — Не понял… — озадаченно отреагировал я. Гана вздохнула и налила себе ещё тонизирующего отвара. — Действительно, наш вчерашний разговор был не совсем закончен. Давай поговорим, пока есть время до выхода. Соборную душу можно грубо представить чем-то вроде комка очень упругой субстанции. Когда индивидуальная душа отщепляется от неё, она остаётся соединённой упругой нитью, которая тянет её назад. И как быстро эта нить сумеет втянуть душу обратно — зависит главным образом от человека, и от его желания жить. Например, часто бывает, что человек, который прожил очень насыщенную жизнь, умирает вскоре после того, как уходит на покой. Он не привык к спокойной жизни, он не знает, что ему теперь делать, и просто не видит, зачем ему жить дальше. Хочешь жить долго — всегда имей цель. Если ты не знаешь, для чего тебе жить, то душу ты надолго не удержишь. — Однако умирают и те, кому есть для чего жить, — заметил я. — Случается насильственная смерть, можно умереть от несчастного случая, от болезни, в конце концов. — Верно, — согласилась Гана. — Умирают все — кто раньше, кто позже. Ну, почти все. А вот то, что будет дальше, зависит исключительно от воли человека. — Я так часто слышу про волю, что у меня уже начинает развиваться аллергия на это слово, — поморщился я. — Я тебя понимаю, — засмеялась Гана, — я сама примерно так же к этому относилась, когда была студенткой. Но что поделать — если разобраться, то в мире ничего не существует, кроме воли. Мы живём в материальном мире, и нам очень трудно осознать, насколько эфемерной является материя. Всё выглядит постоянным и неизменным наверху, но стоит нам спуститься хотя бы на уровень элементарных частиц, и мы видим лишь бесконечное кипение энергии. Там, внизу, нет ничего определённого. Ничего, кроме воли. — Я с трудом себе это представляю, — пожаловался я.