Раньше она гнала от себя мысли о том, что будет с ней, когда матери не станет. Это было невыносимо, хотя Мусечка в последние годы была уже совсем не та, что раньше, и даже часто раздражала Леночку своими замечаниями невпопад, своим глупым птичьим взглядом, своим дряхлым хрупким телом, почти потерявшим рабочую форму. И все же Леночка впервые поняла, что с этого момента она стала сиротой. Всю свою жизнь, за исключением нескольких лет ее злосчастного детства, провела она рядом с матерью, а теперь осталась одна. Дождь за окном все усиливался. Какие-то чужие люди сновали по комнатам, грузная Наталья на сносях, с трудом волочащая свой живот, бестолково пыталась помочь и, как всегда, лишь мешала. Леонид, такой взрослый, такой красивый, сильный, умный, мужественный, вел себя как настоящий глава семейства. Кажется, и его полусестры-узбечки притащились на похороны. Зачем, спрашивается? Поглумиться над его горем? Впрочем, какая разница теперь… * * * Наталья должна была вот-вот родить. Это была выстраданная, вымоленная беременность. Вскоре после свадьбы случилась череда выкидышей – первый, второй, третий… Каждый раз, обнаруживая свое положение, она радовалась, надеялась, ожидала – вот оно, наконец она заслужит право быть настоящей женой и станет полноправной женщиной! Но вновь и вновь просыпалась она в луже крови. Это было ужасно, больно, несправедливо. Наталья страдала, чувствуя себя ни на что не годной, недоженщиной. От мамы и бабушки сочувствия ждать не приходилось. Плюс непрекращающиеся смешки и перешептывания, сплетни и пересуды. Она чувствовала себя униженной, загнанной, обреченной. Такой одинокой, как никогда в жизни. Наталье начали сниться кошмары. Ей чудилось, что ее преследуют, за ней гонятся, ее окружают недоброжелатели. Не раз Леониду приходилось успокаивать ее среди ночи, а однажды она в одном белье выскочила из дома, будто спасаясь от погони. Он до утра искал ее, пока не обнаружил в одном из соседних дворов, продрогшую и грязную. Она все чаще впадала в истерики, у нее случались вспышки ярости. Последней каплей стало, когда после одного из скандалов она побежала на кухню, схватила нож и пригрозила перерезать себе горло. Леночка завизжала, Мусечка в ужасе зажмурилась, а Леонид мужественно сумел уговорить ее успокоиться. После этого она упала ему на руки и зарыдала. Он увел ее в комнату и дождался, пока она уснет. – Ее нужно лечить, – сказала Леночка. И Наталью отправили на лечение. Два месяца провела она в психдиспансере, откуда вышла спокойной, чуть заторможенной, но в целом довольной и даже румяной. С собой дали горсть таблеток, которые велели употреблять ежедневно. – Бросай ее, пока не поздно, – зудела Леночка над ухом. – Бросай ее. Зачем она тебе? Найдешь себе потом нормальную, здоровую. И Леонид все больше склонялся к тому, что в словах матери есть резон, что Наталья ему не пара, никогда ею не была и вряд ли когда-нибудь станет. Что, учитывая ее нестабильное состояние, она может быть непредсказуема, даже опасна. И материны слова казались ему разумными. В конце концов, он имел право на ошибку! Пора бы уже признать это. И в тот самый момент, когда он собрался было поговорить с женой, чтобы предложить ей разойтись мирно и без взаимных претензий, Наталья вновь объявила, что ждет ребенка. От нее не укрылся быстрый взгляд Леночки, полный злобы, который на этот раз был направлен не на невестку, а на собственного сына. * * * Под надрывное завывание похоронного оркестра вынесли гроб, присутствующие погрузились в автобус. Леночка сидела рядом с гробом Мусечки и смотрела в ее мертвое восковое лицо. На ухабах и рытвинах автобус подпрыгивал и с грохотом приземлялся, усопшая кивала в такт, шевелила руками и, казалось, оживала. Леночка каждый раз замирала от ужаса, но через мгновение все возвращалось на свои места: Мусечка – в открытый гроб, Леночка – в мрачную действительность. «Я – следующая», – с грустью думала Леночка, скорее констатируя печальный факт, чем сокрушаясь от неизбежности смерти. Как это странно – быть всю жизнь ребенком и вот так, сразу, в один миг превратиться в старуху. А ведь она же еще и не жила совсем! У нее не было толком любви, кроме слюнявого, потного, эгоистичного Зингермана. Ни одного настоящего романа, о котором не стыдно было бы вспомнить. Не было даже молодости – ну какая она, молодость, когда с восемнадцати лет она нянчила Ленечку и, по сути, поставила на себе крест? Не было свадьбы, белого платья, даже фотографий ее в юности – и то не осталось. Было несколько, да и те затерялись куда-то. Могла бы уже пожить для себя, так теперь вот эта, деревня, появилась. Тьфу. Воспоминание о Наталье снова всколыхнуло в душе у Леночки гнев. Никак не могла она принять, а уж тем более полюбить свою невестку. Никак, ну хоть ты тресни! «Вот она, жизнь, – продолжала рассуждать Леночка, – молодость прошла, даже не задержавшись. А старость подкралась подло, исподтишка и обрушилась с равнодушной жестокостью». Она пыталась заплакать, но слезы не шли – было лишь сухое оцепенение. «Только не быть обузой», – повторяла мать перед смертью. «Только не быть обузой…» Леночка понимала, что отныне будет молить Бога, в которого, разумеется, не верила, только об этом. И умереть быстро и безболезненно. На очередном вираже автобус вновь подбросило, и Мусечка вновь шевельнулась. Леночка бросила взгляд на мертвую мать – она была ладная, гладкая, как кукла. Потом взгляд упал на свои руки, и ей вдруг показалось, что она не узнает их, как будто увидела впервые. И ни вой мотора, ни несмолкаемый говор чужих людей, ни собственный ужас не могли заставить ее оторвать взгляд от этих рук. Сморщенные, в пигментных пятнах, со вздувшимися венами… Старческие руки! Леночка поняла, что в этот миг она постарела окончательно и безвозвратно. – Водка есть? – спросила она Леонида хрипло. – Что? – Он не сразу сообразил. – Водку дай. – А, сейчас… Пойду спрошу. У кого-то из сопровождавших, сидевших в автобусе, нашлась початая поллитра. Стакан оказался единственный – припасенный для Мусечки. – Давай сюда, – твердо сказала Леночка, и Леонид, не смея противиться, протянул ей бутылку. Леночка открыла, жадно припала к горлышку. Никогда в жизни не пила она водки, а сейчас ей было все равно. И даже хорошо. От одного лишь запаха ей на секунду стало дурно. Но она проглотила. Водка обожгла горло, и Леночка почувствовала, как внутри тело согревается, размягчается. – Мама, веди себя прилично, – шепнул он ей. Она оглядела автобус, в котором собрались совершенно лишние, ненужные, чужие люди, которые не знали Мусечку, не любили ее и, по сути, оказались здесь случайно. Ей стало горько, противно и тошно. По счастью, окно рядом с гробом было открыто, и Леночка успела добежать, чтобы выблевать водку. Вместе с ней вышло и ее оцепенение, и она впервые смогла заплакать. Так, что рыдала с тех пор без перерыва целых двадцать восемь дней. * * * А ровно через двадцать восемь дней случилось великое событие, и младенца торжественно внесли в дом. Леночка порхала вокруг новорожденной и не могла наглядеться – и ротик, и щечки, и губки у нее были как у маленького Ленечки… Вот только нос, как у матери, курносый и беспородный. Ну да ладно, за рождение внучки Леночка была готова простить Наталье эту неприятную деталь ее внешности. В глубине души Леночка, конечно, надеялась, что девочке дадут имя Мария, в честь Мусечки. Но тут внезапно голос подала Наталья. – Никогда! – Прозвучало это неожиданно жестко. Ей хотелось назвать дочку как-нибудь поинтереснее, посовременнее, поиностраннее. А Мария, Маруся – это так старомодно, так по-деревенски. – Назовем ее Лилией. Лилечкой. Две женщины, Леночка и Наталья, смотрели друг другу в глаза с ненавистью. Ни одна из них не готова была отступать, и тогда взгляды непримиримых соперниц устремились на Леонида. – А, делайте что хотите, – сказал он, махнув рукой, и тотчас же ушел. У него было много дел и не было ни малейшего желания участвовать в бабских разборках. Наталья торжествующе улыбнулась, и в тот же день новорожденную назвали изысканным именем Лилия. Обескураженная Леночка была вынуждена признать свое поражение. Более того, новая правда жизни предстала перед ней во всей суровости. Она вдруг осознала, что больше не является главной женщиной в жизни сына. То есть если до этого момента она готова была делить статус «главной» с Мусечкой, то теперь стало очевидно, что она перешла в разряд «одной из». Одной из многочисленных женщин в его жизни. А почетное первое место отныне будет разделено между курносой Натальей и ее не менее курносой Лилечкой. Несчастная Леночка горько плакала в своей комнате, уткнувшись носом в подушку. – Предатель! – в сердцах повторяла она раз за разом страшные слова. И не было теперь с ней рядом верной Мусечки, которая обязательно нашла бы правильные слова. – Подонок! Кровопийца! Несчастный ублюдок! За ширмой, там, где раньше кряхтела Мусечка, теперь сопела Лилечка. Эта долгожданная, выстраданная девочка теперь ознаменовала ее, Леночкину, капитуляцию. * * * Мусечка умерла очень вовремя, потому что впятером с грудным ребенком в однокомнатной квартире, поделенной перегородкой, пришлось бы невыносимо трудно. А так было просто трудно. Теперь их жизнь была наполнена бессонными ночами, детским плачем, грязными пеленками, очередями на молочной кухне, коликами и режущимися зубами, изучением младенческого кала и подробным его анализом. От этой бытовухи Леонид приходил в бешенство. Его раздражала суета вокруг Лилечки, он мучился от недосыпа и несварения желудка, его обижало, что его место главного человека в семье заняло это крошечное визгливое существо. Он чувствовал себя нервным, уставшим, обессилевшим и несчастным. Нередко коллеги обнаруживали его спящим в театральной подсобке, а то и вовсе в гримерной. Это злило его еще больше. Однажды, вернувшись домой, он вошел в маленький коридор, откуда открывался вид в крохотную ванную. Было душно, потно, жарко… Большая грузная Наталья (она серьезно набрала в весе во время беременности и все еще не вернулась к прежнему состоянию) стояла нагнувшись над корытом. В нем благоухали замоченные свежие Лилечкины пеленки. Наталья терла их хозяйственным мылом с остервенением, до скрипа. Тугой ее зад был обтянут хлопчатобумажным халатиком, несколько коротковатым для ее роста. Видно было, как ходят ее ягодицы, как напрягаются могучие, крепкие ноги… Еще секунда, и тонкая ткань порвется под напором этой женской силы. Она почувствовала его взгляд, поднялась, обернувшись к нему. Он стоял, завороженный. Влажный халат прилип к налитой каменной груди. Никогда еще ее грудь, полная молока, не была так прекрасна и тяжела! Ей даже не нужно белье – она крепкая, мощная, устойчивая… Кудрявый локон прилип ко лбу, над верхней губой застыли капельки пота. От нее пахло мылом и детским питанием, а еще – здоровым инстинктом. Леонид шагнул к ней, схватил за руку, распахнул трещавший по швам халатик и, прежде чем она успела пикнуть, притянул к себе ее крепкое молодое тело. А Леночка, укачав внучку, тут же почуяла неладное своим острым любопытным носом. Она выглянула из комнаты, и в глазах ее потемнело. Вечером того же дня состоялся серьезный разговор. Все трое сидели в кухне. – Так больше продолжаться не может, – сказала Леночка. – У вас отдельная семья, вы должны жить самостоятельно. – Мама, ты хочешь нас выгнать? – Глаза Леонида расширились. – Я хочу, чтобы вы ушли, – ответила она глухим голосом. – Но почему, мама? – недоумевал он. Наталья, в отличие от Леонида, прекрасно понимала, в чем дело: они не могли поделить его и его любовь. Да и видеть друг друга они больше не могли. – Мама Лена права, – сказала она, и Леночку передернуло от этого простонародного «мама Лена». Становиться матерью этой самозванке она не собиралась. – Нам нужно снять квартиру. – Но… Чем здесь плохо? – Всем, – ответили они хором. И словно в подтверждение, Лилечка громко всхлипнула во сне. Леночка встала и подошла к Мусечкиному резному сундуку. В сердце кольнуло: она не прикасалась к нему со смерти матери. Но, стиснув зубы, она вскрыла изящный замок. В глазах зарябило от аккуратных пачек денег, перевязанных веревочками. Здесь было все, что она копила пятнадцать лет, с тех самых пор, как Ленечка потратил свои сбережения на кольцо для первой возлюбленной. – Возьмите. – Она протянула деньги. – На первое время хватит. Здесь вся бабушкина пенсия. Она просила передать тебе после смерти. Натальины глаза расширились от потрясения. Оказывается, под тощей задницей покойной Мусечки был спрятан целый клад! Сокровища, ценность которых и вообразить было невозможно. – Но как это возможно? – Леонид по-прежнему не мог понять, что происходит. – Я не хочу превращаться в бесплатную прислугу. Нянчить ваших детей, убирать ваше дерьмо – нет уж, спасибо, увольте. Я к этому не готова!