Она кивком отпустила охранника. — Ты можешь подождать снаружи. Теперь это моя забота. — Давление рукоятки на мою спину ослабло, и он покинул комнату. Она повернулась ко мне. — Очень приятно снова увидеть тебя, Двадцать Восьмое Октября, — произнесла она, как будто мы были знакомы. — Жаль, что произошло это не при более приятных обстоятельствах. Я мучительно пыталась придумать что-нибудь резкое в ответ, но моя напускная храбрость, кажется, удрала вслед за охранником. — Ты сделала мою жизнь трудной, Двадцать Восьмое Октября. Очень трудной, — она побарабанила ногтями по столу. Они у нее длинные и узкие, ровного серебристого полупрозрачного цвета, вот почему они походили на ножи для колки льда. Одно неправильное слово, и она может воткнуть один из этих ногтей мне в глаз. — Ты не выглядишь убежденной, — сказала она. — Я вижу недоверие, написанное у тебя на лице. Но ты понятия не имеешь, чего может нам стоить твой маленький акт неповиновения. Встав, она заходила по комнате на своих пятидюймовых каблуках. Если ее ногти не достигнут цели, то эти каблуки всегда могут выступить в качестве оружия. — Я была готова списать тебя со счетов. У нас есть доклад от твоего охранника-куратора, о том, что произошло в твоем воспоминании. Я была готова оставить тебя до конца твоих дней чахнуть в Лимбо (Прим. Limbo — тюрьма, заточение, чистилище). Просто еще одна осечка в системе. Но сегодняшний маленький трюк все изменил. Она остановилась передо мной, и я спрятала голые ноги под кресло, подальше от ее каблуков. — Мы построили наше общество на концепции воспоминаний о будущем. Она эффективна, плодотворна и очень, очень преуспевающа. Но она также очень хрупка. Она полностью зависит от предположения, что воспоминания сбудутся. Малейшее изменение в жизни отдельного человека может пустить волну, которая затронет все остальное сообщество — волну, которую мы не сможем предсказать и к которой не сможем подготовиться. Она оперлась ладонями о стол. — Тогда ты понимаешь ту дилемму, с которой мы столкнулись, когда впервые в воспоминании о будущем было сказано о преступлении. Когда наши интересы состоят в том, чтобы защищать сообщество, у нас также есть очень сильная заинтересованность в том, чтобы убедиться, что подобные воспоминания породят как можно меньше волн. Я кивнула, неспособная вымолвить и слова. Она уселась в кресло, скрестив ноги в лодыжках. — Большинство волн не имеют значения. Они влияют только на узкий круг людей. Но иногда мы сталкиваемся с будущим преступником, личность которого настолько агрессивна, что можно сказать, что волны от нее будут сильнее, чем в остальных случаях. Они могут даже оказать всеобщее влияние на общество. — Я не агрессивна, — выпалила я. — Я и слова не сказала с тех пор, как вы зашли сюда. — Ты прикидываешься кроткой. Мне это нравится. Я ценю ум, как и любой другой человек. Но это бесполезно, Двадцать Восьмое Октября, — она наклонилась вперед, и ее глаза заблестели. — Мы провели сканирование твоего мозга, когда арестовали тебя, и наши компьютеры занимались анализом видеозаписей твоих поступков. Я видела, как ты поднимаешь руки и прямиком идешь к офицерам. Беспорядок, который ты устроила в камерах заключения. Но решающим доводом было то, как ты рисковала — и получила множество ударов плетью от электрического кнута — просто чтобы пробежать по единственному коридору. Ты бы не сбежала. Ты должна была это знать. Но все равно попыталась. Это признак девушки, которая ни перед чем не остановится ради победы. Наши компьютеры дали нам окончательный ответ. Ты, моя дорогая, квалифицируешься как агрессивная. «Нет! — хотела закричать я. — Вы все неправильно поняли. Я не пыталась сбежать. Я искала табличку. Пыталась выяснить, где будет убита моя сестра. Это все». Но я не могла придумать, как оправдать себя и не раскрыть свое воспоминание. — И это наш компромисс, — сказала Председатель, когда я промолчала. — Несмотря на то, что мы изменили направление будущего, арестовав тебя, мы приложим усилия, чтобы части твоего воспоминания сбылись. Где черный чип, Двадцать Восьмое Октября? Я облизала губы. Я совершенно не считаю, что знание цвета моей рубашки или выпрямление волос моей сестры может изменить чью-то жизнь. — Должно быть, я обронила его в лесу перед тем, как офицеры арестовали меня. Она выгнула брови. Они выкрашены в серебристый цвет, чтобы сочетаться с волосами. — Мы обыскали землю и ничего не обнаружили. — У меня его нет. — Если повезет, он разбился вдребезги между речными валунами, или его смыло течением, и он потерян навеки. — Почему бы мне не рассказать вам, что произошло? Я буду рада повторять все до последней детали, пока вы не будете удовлетворены. — Этого не потребуется, — сказала она, дразня меня и ожидая, пока я скажу что-нибудь не то. — У нас уже есть доклад Уильяма. От тебя нам нужна более точная картина будущего, так что мы должны обратиться… к другим методам получения информации. У меня во рту пересохло. — Каким другим методам? Она не ответила. Просто подняла брови, как будто говоря «А ты как думаешь?» Пытка. Они собираются пытать меня, чтобы получить от меня информацию. Мои зубы застучали друг о друга с такой силой, что вполне могли раскрошиться. Как будто избиения кнутом было недостаточно. Не уверена, смогу ли вынести еще. Лезвия бритвы, режущие мои щеки. Удушье в ведре с водой. Пальцы, которые ломают один за другим. Я крепко зажмурилась. Я должна быть храброй. Но я не такая. По-настоящему нет. Я вообще никакая. Я простая девушка. Всего лишь девушка. Ничего кроме. Нет, это неправда. Я девушка, которая в будущем убьет свою сестру. Мои зубы перестали стучать, и я глубоко вздохнула. Правильно. Я собираюсь убить свою сестру. Самое ужасное уже собирается произойти. Нет ничего, что они могли бы мне сделать, что бы причинило мне большую боль. Если уж на то пошло, я заслужила их пытку. Я распахнула глаза. Председатель Дрезден смотрела на меня так, как можно смотреть на колонну муравьев, несущих кусочки еды, в десять раз превосходящие их по весу — любопытно, но, в конечном счете, ее не расстроит, если она раздавит меня подошвой своих туфель. Не отрывая от меня глаз, она подняла руку и щелкнула пальцами. Через мгновение в комнату вошел охранник. — Пожалуйста, сопроводите Двадцать Второе Октября дальше по коридору, — сказала она. — Доктор Беллоуз ждет ее на обследование. Ко мне снова вернулся дар речи. У АВоБ уже есть символ — песочные часы. Тогда какому Агентству принадлежат спиральные узоры? — Где мы? Председатель улыбнулась. — В научных лабораториях, конечно. Холодный ужас проник мне в желудок. Я знала это. АпИТ. Я провела последние шесть лет своей жизни, защищая сестру от этих людей, делая все, что только могла, чтобы быть уверенной, что они не будут проводить научные эксперименты с ее мозгом. Я никогда не волновалась о себе самой. Но, может быть, мне следовало. Так как мне скоро предстоит та самая участь, которую я с таким трудом пыталась не допустить для Джессы. Глава 8 Жесткое пластиковое кресло стояло в центре комнаты, наклоненное почти горизонтально. Похоже на кресло стоматолога, но хуже из-за тысячи разных проводков, идущих подобно змеиным кольцам из подлокотников к машинам, находящимся поблизости. И в кресле стоматолога в опасности только мои зубы. Эти маленькие провода могут проскользнуть в самые глубокие области моего мозга. Мужчина, предположительно Доктор Беллоуз, сидел за столом рядом с креслом, его руки стремительно двигались по сферической клавиатуре. Его волосы и борода черны, как не успевший застыть клейкий асфальт, а за ухо заложен маленький желтый стержень. Карандаш. Никто больше не использует карандаши. Я бы, возможно, даже не узнала его, если бы мой отец не сделал что-то подобное. Воспоминание словно ударило меня под дых. Я залезла к отцу на колени. Меня окружил запах протирочного спирта, а его щетина, подобная наждачной бумаге, заколола мою щеку. Быстрая, как колибри, я совершила бросок и выхватила приз у него из-за уха. — Что это? — в своих руках я кручу желтый цилиндр. — Карандаш. Инструмент, который использовали наши предки для ведения записи, — мой отец накрывает своей ладонью мою и показывает, как царапать буквы, которые я вижу на своем настольном экране. — Мы окружены самыми современными технологиями, которые может предложить цивилизация. Но лучшим изобретениям нет нужды быть сложными. Он кладет ладонь на грудь. — Они идут прямо отсюда. Из сердца. — Поэтому ты нацепил карандаш? Чтобы не забыть? — Нет, — миндалевидные глаза моего отца вспыхивают. — Я ношу его, поэтому я помню. Тогда я была слишком маленькой, чтобы понять, в чем может быть разница. А к тому времени, когда стала достаточно взрослой, чтобы спросить, его уже давно не было. Беллоуз отвернулся от своего стола, взмахом приказал моему охраннику покинуть комнату и отрывисто указал большим пальцем на кишащее проводами кресло. — Садись. Я поплелась к креслу, меня била дрожь. У Доктора Беллоуза может быть та же профессия, что и у моего отсутствующего отца, но это не значит, что я ему доверяю. Собственно, как раз наоборот. Он оглядел меня и цокнул языком. — Что они с тобой сделали? — Несколько ударов электрическим кнутом. Он вздохнул, словно сильно обеспокоен из-за моей боли. — Они знают, что мне нужны пациенты, находящиеся в наилучшей физической форме. В этом случае препарат работает лучше. Ну да неважно. Мы попробуем. Если не сработает, мы повторим через пару дней. Хорошо, что повреждения от электрического кнута непродолжительные. Ты придешь в норму за считанные часы. — Попробуем что? Он застегнул три толстых ремня поверх моего тела. — Я понял, что черный чип, записавший твое воспоминание о будущем, был… утерян?