– Я говорила это и раньше, Сыр – никчемный пьяница. Иногда я думаю, нет ли у Дина на него какого-то компромата. Все это безумие творится на ферме годами, десятилетиями. А Сыр вставил затычку в жопу и смотрит в другую сторону. – Какое безумие? – Волонтеры? – Оживленность Рики начала перерастать в нервное возбуждение. – Хочешь знать подробности – посмотри записи судебного разбирательства двадцатилетней давности. Они из этих девочек все, блин, соки выжимают. – Я читала материалы дела, – Андреа продолжала говорить спокойным голосом, потому что Рики теряла самообладание. – Анонимный звонок федералам. Женщина звонила из автомата на Бич-роуд. Лицо Рики вспыхнуло от чувства вины. Она достала телефон из заднего кармана. Проверила таймер – оставалось еще четыре минуты. – Сушилка сейчас выключится. Андреа не собиралась ее отпускать. – Девушка в поле, вероятно, покончила с собой. – Я слышала. – Она была изможденной, чуть не заморила себя голодом до смерти. – Андреа подождала, пока Рики снова проверит таймер. – Все женщины на ферме морят себя голодом. Они выглядят как узницы концлагеря. – Я молюсь за них. – Рики протерла экран телефона краем рубашки. – Я молюсь за их родителей. У Дина наготове батальон юристов. Никто ничего не может с ним сделать. Он всегда побеждает. Андреа поняла, что теряет Рики. – Вы знаете кого-нибудь из девушек, которые покинули ферму? Может, они захотят поговорить? – У меня едва хватает времени на стирку. Ты правда думаешь, что я поддерживаю отношения с кем-нибудь из того периода моей жизни? Андреа попыталась еще раз. – Если у вас есть какая-нибудь информация, мы могли бы зафиксировать это как анонимное обращение… – Прочисть уши, милая! Я никого не знаю. Последние двадцать лет нога моя не ступала на эту ферму. – Рики наконец убедилась, что экран чист. – Я получила пожизненный судебный запрет, по которому я не могу подойти к Нардо ближе чем на двадцать футов, иначе меня арестуют. Во время развода Дин так на меня насел, что я едва сохранила дайнер. Слава богу, дом находится в трасте, а то я сейчас была бы бездомной. Теперь Андреа поняла, насколько она напугана. – Дин финансово помогал Нардо с разводом? – Дин помогает Нардо со всем. Нардо живет на ферме бесплатно. Он даже не получает официальную зарплату, что, уж поверь, охренеть как навредило мне во время развода, – о Векслере Рики говорила с большей ожесточенностью, чем о своем бывшем муже. – Эта ферма – золотая жила, и Дин использует эти деньги только для того, чтобы купить людей или поднасрать им. Он управляет фермой как диктатор. Никто не вправе говорить ему, что делать. Андреа видела, что Рики только разгоняется. – То, что Дин делает с этими девочками… я тебе жизнью клянусь, когда я была там, ничего такого не было. Нардо – больной ублюдок, но не настолько. И я никогда не видела там ничего хуже эксплуатации. Я думала, что все закончилось, когда Дин пришел к соглашению с государством, – Рики вытерла глаза рукавом. Она начала плакать. – Да, я сказала, что повела себя как трусиха с Эмили, но если бы я увидела что-то настолько… омерзительное? Злое? Как ни называй то, что они там творят… Я бы ни за что на свете не стала бы молчать. – Я верю вам, – сказала Андреа, но только потому, что Рики нужно было это услышать. – Как женщина, я возмущена, но, как маршал, я должна иметь юридическое обоснование, чтобы начать расследование. Рики снова вытерла глаза. – Господи, как бы мне хотелось помочь вам. Андреа чувствовала всю беспомощность этой женщины. – Я слышала, мать одной из девушек пыталась спасти ее. – Сумасшедшая сучка попробовала похитить собственную дочь, – Рики сдавленно рассмеялась. – Я не знаю, что бы я сделала, если бы мой ребенок оказался в таком месте. Не то чтобы у нас когда-то были дети, слава богу. Единственная причина, по которой я вышла замуж за этого урода, были его деньги. А потом, всего год спустя, его папаша все потерял, а он примкнул к секте Дина. Господи, если бы не мое невезение, то слова «везение» я бы вообще не знала. Телефон Рики начал играть песню Мадонны «Holiday». Она выключила таймер, но не двинулась с места. Вместо этого она снова вытерла слезы. Пожевала щеку. Она явно взвешивала варианты, пытаясь решить, что она может сказать, чтобы не сказать слишком много. Наконец она произнесла: – Я никогда раньше об этом не задумывалась, но, может быть, потому что мы вспомнили Эмили, а потом заговорили о Дине… В повисшей тишине Андреа услышала, как сушилка просигналила о завершении работы. Рики наверняка тоже это услышала, но она явно все еще думала о рисках. Она развелась двадцать лет назад, и все же какая-то ее часть еще боялась того, что с ней может сделать Дин Векслер. Рики снова вытерла глаза. Прочистила горло. – Я никогда раньше не смотрела на это под таким углом, – сказала она. – Но то дерьмо, которое сейчас происходит на ферме, – это то же дерьмо, которое произошло с Эмили Вон сорок лет назад. 21 октября, 1981 Эмили сидела на полу в самом дальнем конце школьной библиотеки, уткнувшись лбом в колени. Она никак не могла перестать плакать. Голова пульсировала от боли. Всю прошлую ночь она не могла заснуть. У нее постоянно сводило ноги. У нее крутило живот. А ее мысли метались между Рики, сказавшей, что их дружбе конец, и Блейком, положившим ее руку на свою штуковину. Двойняшки всегда были такими жестокими или просто Эмили была совсем дурой? Она нашла в рюкзаке салфетку и высморкалась. Внезапно библиотеку наполнил чей-то смех. Она прижалась к стене. Она не хотела, чтобы кто-нибудь нашел ее здесь. Она прогуляла химию. Она никогда не пропускала уроки. До этой недели. До того, как ее жизнь превратилась в хаос. Взгляды одноклассников были для Эмили совершенно невыносимы. В коридоре. С задних парт химической лаборатории. Некоторые показывали пальцами и хихикали. Другие смотрели на нее так, будто она самое отвратительное существо, какое они когда-либо видели. У Рики был длинный язык, но Эмили знала, что это Блейк пустил слух о ее беременности, потому что тыкали, смеялись и откровенно враждебно смотрели на нее в основном мальчики. Не то чтобы нынешнее положение Эмили можно было назвать предметом слухов, ведь слух предполагает неопределенность или ложь. Но кто бы ни был источником этой грязи – Блейк, Рики или даже Дин Векслер, – Клэй явно знал, что она беременна. Эмили видела его этим утром, когда проходила мимо ряда магазинов в центре. Клэй был один; он докурил последнюю сигарету и перешел дорогу к школе. Их взгляды встретились. Он совершенно точно заметил ее. Даже издалека она увидела, как его лицо осветила вспышка узнавания, а рот скривился в быстрой ухмылке. Эмили махнула ему рукой, но его ухмылка исчезла. Он бросил сигарету в канаву, развернулся на каблуках, как солдат на плацу, и пошел в противоположную сторону. Вот тебе и Клэйтон Морроу, самопровозглашенный бунтарь, который сотрясает сами основы морально обанкротившегося современного американского общества. Ему стоило бы обменять свою пачку «Мальборо» на вилы с факелом. А может, он просто бежал от собственной ошибки. Клэй? Это было первое слово, которое она записала в своих детективных заметках. Чем больше Эмили говорила с людьми, тем больше склонялась к тому, что это и правда мог быть он. Настолько ли это будет плохо? Ей всегда нравился Клэй. Раньше ей снились о нем неприличные влажные сны. И иногда, когда он был совсем близко или смотрел на нее особым образом, она чувствовала прилив того, что можно было назвать только желанием. Клэй сказал ей, что ничего не будет, и она спокойно приняла это, но, может, она пристала к нему на вечеринке? И, может, Клэй был настолько обдолбан, что уступил ей вопреки собственным желаниям? Ее отец сказал, что мальчикам-подросткам трудно себя контролировать. Все это время Эмили думала, что она жертва, но, возможно, она была агрессором. Такое возможно? Эмили вытерла слезы тыльной стороной ладони. Ее кожа горела. Синяк на шее там, где ее схватил Дин Векслер, приобрел мрачный темно-синий оттенок. Она глубоко вздохнула. Нашла свое «Расследование Коломбо» где-то глубоко в сумке. Записи, которые она сделала после вчерашнего общения с Рики и Блейком, расплылись от ее же слез. Они оба были одинаково отвратительны, но каждый по-своему. Эмили передернуло, когда она вспомнила, как Блейк положил ее руку себе на колено. Его скользкий язык у нее в ухе. Ее передернуло еще раз, и она коснулась рукой уха, будто его язык до сих пор был там. Эмили закрыла блокнот. Она и так почти наизусть помнила расшифровки трех своих разговоров. Дин Векслер сказал, что Блейк и Нардо были той ночью в доме. Блейк тоже сказал, что они с Нардо были внутри. Используя логику Коломбо по Сыру, если истории двух человек совпадали, значит, скорее всего, они говорили правду, а это значит, что она могла исключить Дина и Блейка. Верно? Она была не уверена. Дин и Блейк могли рассказывать одну и ту же историю, потому что заранее ее согласовали. Попытка получить третье подтверждение от Нардо была заранее обречена на провал. Вообще-то только Нардо отреагировал на беременность Эмили так, как она и ожидала. Вчера Рики поносила Эстер и Франклина Вон за то, что они богатые сволочи, которые откупаются от проблем. Но в этот раз Фонтейны обскакали даже ее родителей. Этим утром, еще до завтрака, им лично в руки вручили письмо. Джеральд Фонтейн извещал Вонов, что Эмили не должна говорить с Бернардом Фонтейном и, что более важно, говорить о Бернарде Фонтейне в каком-либо ложном, негативном или провокационном ключе, если они не хотят получить очень серьезный иск за клевету. – Что за смехотворная буффонада, – произнесла Эстер Вон, дочитав письмо. – Клевета подразумевает рукописное или печатное заявление, которое признано ложным или порочащим. Оговор – это устное, высказанное вслух порочащее заявление. Похоже, ее мать торжествовала, получив еще несколько баллов по риторике, но платить за все это должна была Эмили. – Эм? Она подняла глаза. Перед ней, прислонившись плечом к одной из длинных полок, стоял Сыр. Она решила спрятаться в разделе «Библейские отсылки», потому что знала, что никто сюда случайно не забредет. Кроме тех, кто знал, что Эмили всегда прячется в «Библейских отсылках». Сыр спросил: – Ты в порядке? Она одновременно покачала головой и пожала плечами, но ответ, сорвавшийся у нее с языка, был святой правдой: – Нет. Если честно, я совсем не в порядке. Сыр оглянулся через плечо, прежде чем присоединиться к ней у стены. Он опустился рядом, их колени почти соприкасались. Он спросил: – Есть что новенького? Она рассмеялась. А потом начала плакать. Она снова уронила голову в ладони. – О, Эм, – он обнял ее за плечи. – Мне так жаль.