– Светлана, ты должна понимать: чтобы прожить жизнь не зря, нужен талант. Ты ничего не добьешься, если будешь скакать, как блоха, и переключаться с одного на другое. Посмотри на меня, я занимаюсь вокалом ежедневно по многу часов, соблюдаю режим и благодаря этому имею ведущие партии в репертуаре. Посмотри на отца, который ежедневно работает над лекциями и книгами. Посмотри на брата, наконец: у Володи прекрасные математические способности, и он их развивает. А ты? Чего ты можешь добиться в жизни, если постоянно бросаешь одно и затеваешь другое? Лидия Ильинична, стоявшая у боковой стены со скрещенными на груди руками и сжатыми в узкую полоску губами, мрачно смотрела на эту сцену и наконец решила ее прервать: – Так, Фоня, ты слышала, что мать сказала? А теперь пойдем. – И показала рукой на выход из гостиной. Имя «Светлана» она использовала, только когда сильно сердилась на девочку, а в обиходе называла ее странным сочетанием слогов – уменьшительным от церковного «Фотиния». Любовь Николаевна, слегка обескураженная внезапным вмешательством публики, замерла с рукой в воздухе, не завершив красивый плавный жест. Она терпеть не могла эту простонародную кличку – Фоня – и обычно делала домработнице замечания, но сейчас решила не связываться и сказала только: – Да, идите. Мне надо заниматься. – И, повернувшись к роялю, стала перебирать лежащие на нем ноты. Надя тихо проскользнула через комнату в ведущий на кухню коридор и уселась за стол, где уже хмурилась Светка. – Ты ее не слушай, – веско сказала Лидия Ильинична. – Талант не каждому дается. И без него можно достойно жизнь прожить. А вот что от одного берега к другому тебя носит – это и правда непорядок. Какое-то направление нужно. На кухонной скатерти в «деревенский», по определению Любови Николаевны, цветочек уже появились тарелка с пирожками, две кружки с дымящимся чаем и вазочка с конфетами. – Ну да, им легко говорить, – злобной скороговоркой проговорила Света. – А мне что делать, если я не певица и не математик и никак не пойму, чем заняться в жизни? – Сердце свое слушай. Девочки переглянулись. На их взгляд, Лидочка выражалась чересчур расплывчато. – А если мое сердце хочет только гулять и книжки читать? – хмыкнула Светка. Издалека доносились вокализы, пропеваемые хрустальным голосом оперной примы. – Значит, гуляй и книжки читай. – Лидочка достала большой таз, в котором обычно замешивала тесто, и теперь искала в шкафчике новый пакет с мукой, и голос ее звучал рассеянно. – И в этом будет смысл моей жизни? – Светка уже улыбалась, но лицо ее выражало сомнение: маловероятно, что Любовь Николаевна одобрит такой вариант. – Ты, главное, живи. Бог тебе, Фоня, дал жизнь, чтобы жить, а не чтобы мучиться. Каждый день живи – вот тебе и смысл. Света закатила глаза и состроила гримаску, и Надя подавилась смехом. Лидочка, словно очнувшись от своего философского забытья, повернулась к столу и скомандовала: – Так, чай выпили? Марш гулять! Некогда мне тут с вами. – И сыпанула в серое крапчатое брюхо большого таза тяжелое облако муки. * * * – Слушай, а кто она вам? – как-то спросила Надя подругу, выслушав очередную дозу ворчливых фантазий Галины Дмитриевны, которой не давала покоя фигура Лидочки. Надина бабушка испытывала к соседям смешанные чувства: с одной стороны, уважение к достатку, стабильности и благородству занятий, с другой – некую классовую ревность. Что это за дела – в наши дни иметь прислугу? – Не знаю. Домработница, наверно. – То есть она зарплату получает? – уточнила Надя. – Ни разу не видела. Отец ей, конечно, дает деньги на хозяйство. Она почти всем распоряжается, а себе и не покупает ничего. Пальто раз в пять лет, – равнодушно ответила Света. – А что? – Да так, ничего. Просто необычно. Все как-то по-другому живут: ну там мама, папа, дедушка с бабушкой, дети. А так, чтобы с домработницей еще, я не встречала, – объяснила Надя. – Ну да, наверно. Но она же как член семьи. Папа говорит, Лидочка его растила с детства. Служила с дедушкой на фронте, потом поселилась прямо здесь и всю жизнь живет. – Зыкинско. Такая дополнительная бабушка с пирожками, – улыбнулась Надя. – Ага, – задумчиво подтвердила Светка. – Своих детей нет у нее, вот и растит нас. Надя бы дорого дала, чтобы в ее семье была своя Лидочка – домовитая, выдержанная, заботливая и, главное, умеющая все вокруг упорядочивать и пресекать любые раздоры хирургически коротким и быстрым вмешательством. Этот навык слабообразованной и никогда не читавшей психологических книжек Лидии Ильиничны был чем-то вроде магической способности: возник ниоткуда, затруднений не вызывал, а пользу приносил немалую. Напряженность Надиной роли в вечном конфликте поколений могут понять только те, кто вырос в подобных семьях, пронизанных электрическими токами взаимной неприязни. Бабушка едва терпела маму и не упускала случая сурово ткнуть указующим перстом: вот это эгоизм, это – легкомыслие, а это просто неприлично. В глубоком детстве, поглощенная неустанным трудом по освоению речи, ходьбы и мелкой моторики, Надя этих выпадов почти не замечала. Научившись понимать слова, она стала обижаться за мать, плакала и пыталась защищать Марину, чем злила бабушку еще сильнее. Но когда бури взросления властно потребовали выбрать себе спарринг-партнера из мира взрослых, Надя почти с облегчением встала на бабушкину сторону. Добра и ласки там не было, зато имелись понятные правила игры – и, соблюдая их, она могла попробовать создать себе нормальную, как у людей, биографию. Вошедшую в подростковый возраст Надю злил богемный неуют на Плющихе, частые сборища необычно одетых людей, подчеркнутое небрежение матери стандартными обязанностями: проверить дневник, приготовить еду, отругать, в конце концов. Марина занималась в основном собой и не скрывала, что летние месяцы, которые Надя проводит на даче с бабушкой, для нее становятся временем желанного отдыха. И это было еще обиднее на фоне идеальной семьи Зарницких, где взрослые занимались куда более возвышенными делами, нежели Марина, но при этом не забывали обеспечить детям и упорядоченный быт, и внимание, и стабильность. Отстраненность и непутевость матери ранили Надю почти до слез, и лето, проводимое в Кратове, где дома царила пусть суровая, зато понятная бабушка, а на соседней улице – восхитительные Зарницкие, у которых разрешалось пропадать целыми днями, а иногда и ночами, – да, лето было лучшей частью ее девичьей жизни. Светка достаточно скептически отнеслась к Надиному плану выйти замуж на втором курсе, да еще и за одноклассника по художественной школе Вадьку Невельского, с которым они были знакомы с двенадцати лет. – Куда ты спешишь? Тебе обязательно надо за него замуж? – Свет, я люблю его. Он из хорошей семьи, стабильной, не то что у меня дома с Мариной. Мы рисуем оба, понимаем друг друга с полуслова. Я семью хочу. – Залетела, что ли? – Нет! – возмущенно отмахнулась Надя. – У нас все будет как положено. – А жить где будете? У Невельских? – Нет, что ты. У нас. Так всем проще. Мы среднюю комнату уже отдали Вадьке под мастерскую, а в моей живем. – А Марина? – Да что Марина? Она, как обычно, собой занята. Но говорит, что всем поможет, чем только сможет. – Надя недоверчиво вздернула правый угол рта. – Вот и посмотрим. После свадьбы Надя перестала приезжать в Кратово. Она с головой погрузилась в созидание семьи, да и необходимость снимать дачу отпала – у Невельских была своя. Света, которая теперь жила в Москве, училась и активно тусовалась, куда-то запропала. Теперь она появлялась в заполненной хлопотами Надиной жизни необязательным пунктиром, а потом и вовсе исчезла, уехав за границу до нынешней весны, когда умерла бабушка Галина Дмитриевна. Если люди дружат всерьез, то и двадцать лет спустя, встретившись, продолжают разговор с того места, на котором расстались. Происшествия, случившиеся за долгую жизнь, не меняют человеческой сути. Друг детства видит во взрослой солидной даме все ту же сметливую соседку по парте, которая давала списать математику, а в прошедшем огонь и воду суровом дядьке за сорок – предмет тайного обожания всех девочек класса. Света вернулась и опять, как в детстве, стала для Нади глотком свежего воздуха. Сбежать от неприятностей последней весны именно к ней, именно в Кратово было удивительным подарком судьбы. * * * «Без Светки я бы пропала, наверно, – размышляла Надя, мчась в любимой машине по вечернему шоссе. – Я могла бы, конечно, сбежать от Вадима в Сокольники, но это было бы совсем не то. Все осталось бы по-прежнему: ездила бы каждый день на работу, вечерами скучала… Рисовать там невозможно. Глядишь, через неделю и вернулась бы, просто по инерции. Другое дело Кратово…» Это лето, наполненное разговорами об искусстве, общением с детьми и художниками, чтением и рисованием, которое она забросила еще в юности, стало и отдушиной, и отрезвляющей пощечиной для Нади. Она наконец взглянула на последние двадцать лет своей жизни как будто со стороны – и теперь не понимала, как продержалась так долго без капли творчества, в суровой упряжке «солидной» работы и брака, который, конечно, начался с юношеской любви и страсти, но постепенно закоснел и стал рутиной. Это только в романах супруги сочатся нежностью до гробовой доски. В реальности после пары десятков лет, проведенных вместе, хорошо, если хватает энтузиазма на совместное селфи. Если бы успех пришел к Вадиму раньше… Хотя какой смысл думать об этом сейчас? Главное в другом. Когда Надя наконец захотела понять, что же нужно ей самой, – ответ пришел на удивление быстро. Надю по-прежнему тянуло на ту дорогу, с которой она свернула в юности. Знаменитый психиатр несколько лет твердил ей: «Чтобы победить клептоманию, нужно полностью изменить жизнь, снизить уровень стресса». Это казалось невозможным, пока она не достигла дна. И вот спустя всего полгода после того, как за ней лязгнула дверь КПЗ, жизнь действительно изменилась. И что самое интересное, выиграла от этого не только Надя – выиграли, похоже, все. Она перестала обеспечивать семью – и у Вадима, как по мановению волшебной палочки, вдруг появились предложения. Леша, мечтавший и поскорее повзрослеть, и увидеть мать более счастливой, радовался за нее вполне искренне, а в бытовом плане устроился мгновенно. Сама Надя, словно напоенная кратовским светом, ароматами сада, красок и дождя, снова стала собой. Такого чувства свободы у нее не было, пожалуй, никогда. Только порой мешала назойливая мысль: «Все же я замужняя женщина… Странно так жить…» Надо что-то решать с их браком, но что? Надя крутила и так и эдак, но не могла ответить. Даже если у Вадима ничего не было с Ленкой… Лучшая подруга, какая пошлость, господи… И пусть он правда ей не изменил, прежние отношения все равно невозможны. В Наде как будто что-то надорвалось. Ей хотелось если не романтической любви, то хотя бы легкого трепета, веселья, искреннего взаимного интереса. Нельзя же жить, как роботы, – пашут рядом, каждый по своей программе, а связывает только быт. Многие так и живут, даже не задумываясь, как это страшно – функционировать без настоящей близости, любви и тепла, да еще в те годы, когда все долги розданы и можно пожить для себя – хоть немного, пока не наступит грозная и тяжелая старость. Надя точно знала, что брак в последнее время (кстати, интересно, какое: три года, пять, десять?) не приносил ей счастья. Было тягостно думать о возвращении в старые рамки, пусть даже внешне вполне симпатичные: спокойный уютный дом, приличная работа, муж, с которым знакома сызмальства, ее первый мужчина. И единственный. Надя хмыкнула: «Вот вроде бы я современная женщина, а прожила всю жизнь с одним-единственным мужиком. Ни тебе измен, ни разводов – состарюсь, даже вспомнить нечего будет». Развеселившись от этой мысли, она начала прикидывать, с кем могла бы закрутить роман… И ничего не придумала. Вадим заслонил собой весь горизонт – может, и правда попробовать восстановить то, что еще не до конца разрушено? Сейчас ясно одно: кратовская передышка заканчивается. «Вот провожу маму и буду думать всерьез», – решила Надя, подъезжая к воротам кратовского дома. Глава 14 – Ну, как прошло? – Все хорошо, Светик! Так все хорошо… Я и не верила, что так может быть. – Надя устало улыбалась и смотрела на подругу светло и растерянно. – А я не сомневалась, что все так и будет! Она же твоя мать. И ты теперь сама мать. Вы просто обязаны были помириться! – Света крепко обняла Надю, и та благодарно потерлась носом о крепкое плечо подруги. «Духами не пахнет», – отметила она машинально. – Ну и как там Марина? – Да отлично. Хорошо выглядит, бодрая. Устала, конечно, с дороги, но еще ждет сегодня вечером свою Ларису. – Сильно изменилась? – Поправилась немного, но вообще я ожидала, что она будет выглядеть старше. А ей навскидку ну лет пятьдесят пять, наверно. Стриженая, аккуратная, в общем, типичная европейская женщина. И такая, знаешь, спокойная-спокойная. Мудрая… Совсем не похожа на вертихвостку, как ее бабушка все время называла. Может, остепенилась. – Ой, да брось. Галине Дмитриевне угодить можно было, только если по струночке ходить. Марина – нормальная живая женщина, просто, чтобы это понять, надо было самой вырасти.