24 Сонно зевая, сидя за столом, Стенсер глядел на домового. Старик стоял рядом и пристально глядел на него. — Ну, как? — спросил старик. — Как себя чувствуешь? Стенсер натянуто улыбнулся и протянул: — Ну-у-у… — а в его голове оживали недавние воспоминания: Он проснулся с тревожным криком. Оглядывался кругом и никак не признавал своего нового дома. И только после, когда в груди перестало так тревожно колошматить сердце, Стенсер вздохнул с облегчением. Нога, ниже колена, нестерпимо зудела. Не ожидая подвоха, Стенсер протянул руку и коснулся перевязанной лоскутами раны. И, потеряв над собой всякую власть, он беззвучно застонал, изгибаясь от боли дугой. Припомнил, как после, ощущая страшную жажду, влачился до ведра с водой. Вспомнил, как дрожали его руки, расплёскивая воду, как обливался, пытаясь напиться. — Даже не знаю… как сказать? — спросил Стенсер. — Как есть, так и говори! Мужчина вздохнул. Поглядел на кастрюльку перед собой, чуть наклонился к ней и, поморщившись, вдохнул запах немного подгоревшей каши. Чувствуя досаду, вспомнил, что хотел сделать суп… Взгляд скользнул по столу. Стенсер посмотрел на пустую, начисто вылизанную банку из-под суповой основы и несколько покрошенных ломтиков вяленого мяса. «А всё остальное мясо я съел — печально думал Стенсер. — М-м-м… да! А ведь можно было ещё на неделю растянуть!» — Конечно, могло быть и лучше, но… — неловко улыбнувшись, ответил Стенсер. Поначалу мужчина думал, что это всё та же ночь, когда он вернулся домой с пруда. Однако, из богатого на «болван» и «балбес» рассказа старика, Стенсер узнал, что он, со слов домового: «Провалялся несколько суток к ряду!» Стенсер даже хотел было возмутиться, думая, что: «А тебе бы только я чем-то был занят!» Но вскоре, уже подправив ужин, — переложив отдельно не подгоревшую кашу и смешав её с оставшимися кусочками вяленого мяса, — они сидел друг напротив друга и старик говорил про тот пруд: — Дурное там место, понимаешь? Гиблое! — старик говорил это, быстро орудуя ложкой, подкреплял рассказ красноречивыми, полными ужаса гримасами. — Там такое… лихо там, самое что ни на есть настоящее худое лихо! Не так давно, ещё до того, как уснуть за столом, человек порядочно поел, но, не стал отказывать себе в тарелке с кашей. Работая ложкой заметно медленнее старика, Стенсер внимательно слушал сбивчивый рассказ. — Сколько туда деревенских ходило, так вечно какая-то история! И ведь рыбы, понимаешь, рыбы-то там пруд-пруди, а проку с этого — нет! Ходили местные мужики туда сети ставить, да и так рыбачить, но… Не помню, кто мне рассказывал, только… — понизив голос и, немного прожевавшись, старик продолжил, точно делясь страшной тайной. — Там одного… как же его? Короче, утопила та водная нечисть одного молодого мужичка! И ладно бы какой худой был, пропойца беспросветный или дурак дураком, но нет же! А после домовой, всё более и более увлекаясь рассказом, начал забывать о полупустой тарелке перед собой: — И пахал хорошо, и в доме всё ладно было… В своём доме, понимаешь? Собственном!.. Мастерил понемногу да добра наживал… Не спорю, скор был на расправу, но всё же… Не просто так ведь в уважение у молодых девиц был?.. — И всё же водная зараза его утопила? — спросил Стенсер. — Да… да! Утопила, дрянь такая! Утопила, да и… эх! — старик замолчал. После, пристально вглядываясь в человека, спросил. — Вот чего тебя на этот проклятущий пруд понесло? Что, рыбы больше нет, али, с речником поцапался? — Да я… — неуверенно было начал Стенсер. Домовой перебил: — Что я? Что я! Да пусть провалиться со своей рыбой! Не дело же, просто так жизнью швыряться, да сволочугу всякую собой кормить! Стенсер почувствовал себя ещё более неловко, чем прежде. Ему было и совестно, и горестно, что он так оплошал, и в то же время, приятно… «Чужой ведь, а переживает!» После того, как они закончили с ужином, старик бросил: — Эх, дурачина! — и ушёл к себе. А Стенсер продолжил вспоминать. Почему-то ему не удавалось отвязаться от образа молодой девушки с хищно-острыми чертами лица, с её тёмными длинными волосами и такими внимательными, такими проницательными глазами. «Кто же ты? — спрашивал он себя, уже лёжа под одеялом. Закрывая глаза он видел её совсем как живую, лицом к лицу. — Почему не оставишь меня в покое?» Некоторое время, пока сон неторопливо подкрадывался, Стенсер размышлял о случившемся на пруду. Вспомнил странную гадость с щупальцами и размышлял о том, что эта девушка, должно быть: «Спасла меня… вытащила из лап этого прудового кракена!» Он продолжал рассуждать на этот счёт до тех пор, пока сон окончательно не вступил в свои права: «Нужно заглянуть к ней, туда, на пруд. Извиниться, что не поблагодарил… что-нибудь в подарок принести, да и так… — задумавшись, что это может быть только плод его лихорадки, Стенсер продолжил внутренний монолог. — Может, никого там и нет, но нужно сделать хоть что-то, самую малость, которая покажет, что я благодарен. И если там никакой прекрасной девушки и в помине нет, то… ничего страшного не случиться, — потрачу время зря, да дураком только буду выглядеть… А так, если я старательно буду делать вид, что никого не помню… нет, не хорошо это… не правильно!» 25 — Куда собрался? — спросил старик. Они уже позавтракали. И Стенсер, подумав пару мгновений, решил для себя: «Если скажу, что на пруд, даже не вдаваясь в подробности, того и гляди, — ноги переломает… или сразу шею» — и представил себе голос домового, сказавший нравоучительным тоном: «Чтобы не страдал особо!» — Прогуляться… просто прогуляться. — излишне старательно улыбаясь, сказал Стенсер. Старик вгляделся в его глаза. Так пристально, словно мог разгадать задумку мужчины. Домовой молчал, хмурился и тяжело сопел. — Ты ведь понимаешь, Будимир, что нельзя дома сидеть, — болезнь так не выйдет… а там, — Стенсер кивнул в сторону окна, — свежий воздух, травушки разные и солнышко пригревает. Старик махнул рукой, и пробурчал: — Иди, коль так хочешь. Стенсер повернулся к двери. Натянутая улыбка сникла. Ничего не взяв с собой, он открыл дверь и шагнул на залитую ранним светом улицу. И между тем думал: «Ведь не поверил… не верит мне, но хотя бы как маленького не пытается держать». Человек шагал с трудом, тело слушалось плохо, чувствительность заметно притупилась. Он, ощущая дурноту и головокружение, понимал: «В таком состоянии я бы и со стариком не справился… имей он желания, — из дома бы уйти не смог». Он шагал по однажды хоженой местности. Оглядывал знакомые просторы. Но отчего-то зелёно-золотистые поля, раскинувшиеся меж двух таких далёких лесов, казались непривычными. И даже тот лес, в который он когда-то ходил за валежником, виделся только тёмно-зелёной волнистой линией. Болезнь ещё не отступила. Стенсер несколько раз останавливался для отдыха. Ложился в травы и, едва справляясь с подступавшей дрёмой, мечтательно глядел, как маленький мальчик, на бежавшие по небу пышные облака. И так не привычно было, что трава, нависая над ним, покачивалась на ветру и словно вплеталась в такое близкое бледно-синеватое небо. У него не оставалось сил размышлять. Мысли перестали звучать в голове и в какой-то момент, Стенсер начал полностью полагаться на чувства, на приятные и согревавшие изнутри чувства. И так уж получилось, что мужчина, забыв о всех пережитых горестях, размечтавшись и нежась в лучах тёплого солнца, вышел к пруду, и только после задумался: «А что я должен сделать?» Расхаживая рядом с берегом, точно очнувшись от сладостной дрёмы, он пытался подобрать правильные и верные слова. Но, всякий раз, повторяя их в уме, получалось как-то не правильно и глупо. Стенсер пробовал выстраивать возможный диалог и так, и эдак, но всякий раз, сжимая зубы, сердился на своё не умение точно подбирать слова: «Нет… не так!» — говорил он себе. Несколько раз порывался бросить всё, да пойти домой, считая, что: «Да кому это нужно? Если здесь и есть придуманная мной девушка, то какое ей дело до моей благодарности?» — но всякий раз, не сделав и двадцати шагов, с тихим стоном, порывисто оборачивался. «Пытаюсь сделать всё хорошо… наилучшим, наиточнейшим образом… а нужно ли? — спрашивал себя Стенсер. — Допустим, там, в пруду, в самом деле, живёт моя спасительница… только, на что ей мои самые лучшие и верные слова? Ей ведь до них и дела не будет… Я пытаюсь только самого себя успокоить, совесть свою усмирить и только!» Со злобой глядя на зараставший кувшинками пруд, Стенсер продолжал думать: «Буду грубоват. И пусть, если не придусь по нраву, пусть! К чему вся эта старательная, в своей сущности, лживая вежливость? Да кому она, пёс её побери, нужна! Скажу просто, спасибо, да и катись оно всё!.. — а после, чувствуя острую злобу на себя, подумал. — Надоело, как же надоело! Веду себя так, словно… почему я вечно пытаюсь быть таким? Найти точные слова, поладить и прочее… на что оно мне? Не понравиться? Ха, да ну и пусть! В пруд я больше не полезу!» Но, стоило для себя так решить, стоило зашагать в сторону пруда, как Стенсер ощутил слабость в ногах. Каждый шаг заметно требовал усилий. И, едва преодолев половину пути до пруда, Стенсер остановился. Тяжело вздохнул, а после подумал: «Нет… это неправильно… нельзя так. — закрыв глаза, вновь увидел лицо той девушки, с хищно-острыми чертами и проницательными, такими глубокими и притягательными глазами. — Я ведь ей жизнью обязан». Походив рядом с берегом и продолжая копаться в своих мыслях и чувствах, пытаясь понять себя, Стенсер наклонялся и срывал встречавшиеся полевые цветы. Совсем скоро у него в руках оказался пышный букет с самыми разнообразными, яркими цветами, которые хорошо сочетались друг с другом, — во всяком случае, так для себя решил мужчина: «Надеюсь, если там в самом деле есть эта девушка, то не обидится на меня за слабый вкус на цветы и красоту». Великого труда стоило подойти к воде. Робел, совсем как молодой юноша, который пытается подойти к девушке. До последнего сомневался. Только стоило подойти к воде, как все переживания отступили, — поворачивать назад стало поздно. Склонившись у мелководья, не решившись намочить ноги, Стенсер положил пышный букет на воду и толкнул в сторону центра пруда. — Прости, что я сразу не поблагодарил… не в состояние был, да и… — чувствуя, как плохо получается, Стенсер вздохнул. — Ну, надеюсь, ты зла не держишь и… спасибо тебе. Огромное тебе спасибо… Он не знал, куда посмотреть. Ощущая неловкость, взгляд блуждал по пруду и, зацепился за плававшие на поверхносте деревяшки. С тоской подумал: «Всё, пропала сеть…» — Ну, что же… — так никого и не дождавшись, и не встретив хоть какой-то ответной реакции, Стенсер сказал. — Ещё раз спасибо и… всего тебе доброго. Чувствуя некую неправильность и сомнения, пересиливая себя, Стенсер повернулся и зашагал домой. Несколько раз он оглядывался, слыша всплески, но так никого и не увидел. Только букет цветов, кое-как сплетённый неумелыми руками, исчез с поверхности воды. 26 Стенсер не заметил, как стал привыкать к новой жизни. Он привык к делам, которые поначалу давались с трудом. Мозоли полопались и руки, перестав напоминать женские, огрубели. Работа с топором больше не вызывала у него сложностей; движения стали более твёрдыми и уверенными, а тело заметно окрепло. Болезнь, которая его свалила, отступила. На ноге остался крупный шрам, но ничего более не напоминало о случившемся на пруду. Даже тот девичий образ, заставлявший сердце трепетать, покинул его голову. Мужчина через день ходил на речку и сидел на прибрежье с удочкой. Не задерживался особо, так, ловил на рыбную похлёбку и только. И каждый раз, когда он приходил на реку, показывался речник, да напоминал: — Ты об обещании помнишь? Когда завал убирать начнёшь?