Женщина на вид лет сорока. Доктор Карцев представил ее как Ксению. У нее темно-русые коротко подстриженные волосы, широкое, круглое лицо с крупными чертами. И фигура у нее под стать лицу – округлая, крепкая, но из-за малоподвижного образа жизни – оплывшая. Ксению нельзя назвать ни красавицей, ни уродиной. Она самая что ни на есть обычная женщина. Ксения молчалива и угрюма. Ест она, уткнувшись взглядом в тарелку. Закончив есть, взгляда не поднимает. Сидит, низко опустив голову и сложив руки на коленях. Ни на какие вопросы не отвечает. Доктор говорит, что из-за хронической депрессии Ксения сидит на каких-то сильнодействующих транквилизаторах. Надо же, у нее депрессия! Можно подумать, все остальные тут веселы и жизнерадостны. Вторую женщину зовут Ольга Николаевна. Она лет на десять моложе Ксении, но доктор Карцев почему-то представил ее именно так, по имени-отчеству. Вот Ольга Николаевна как раз стопроцентно попадает в категории дурнушек. Все у нее слишком. Фигура слишком худая, грудь слишком плоская, нос слишком длинный, губы слишком тонкие, глаза слишком бесцветные, даже линзы очков слишком толстые. Своим темным, почти черным волосам она пытается придать подобие прически. Но лучше бы она этого вообще не делала. То, что творится у нее на голове, можно охарактеризовать двумя словами: тихий ужас. По характеру Ольга Николаевна – полная противоположность Ксении. Не знаю, на каких уж таблетках она сидит, только ее отличительной чертой является ярко выраженная гиперактивность и чрезмерная говорливость. Все части тела ее находятся в непрерывном хаотичном движении. Она одергивает рукава, приглаживает волосы, поворачивает кольцо на среднем пальце, поправляет очки, меняет местами вилку с ложкой, передвигает тарелку сначала влево, затем – вправо, берет солонку, чтобы убедиться, что в ней есть соль, пересчитывает салфетки… Одним словом, совершает тысячу совершенно ненужных действий. И, самое ужасное, что при этом она все время говорит. Вернее, произносит множество ничего не значащих слов. С истории о том, как она жила со своей мамой, Ольга Николаевна внезапно перескакивает на рецепт приготовления курицы в пакете, который совершенно непостижимым образом вдруг превращается в рассказ о спаривании лягушек в пруду. Не стоит даже пытаться перебить ее – Ольга Николаевна не слушает никого, кроме себя. Она говорит, говорит и говорит без умолку, двигает руками, совершает непонятные манипуляции со столовыми приборами, подмигивает, усмехается, морщит нос, корчит какие-то совершенно невообразимые физиономии… Честное слово, от всего этого можно с ума сойти. Притом что все остальные мои товарищи по несчастью – законченные неврастеники, флегматики и маразматики, самое мучительное испытание для меня – вкушать пищу за одним столом с Ольгой Николаевной. Седьмым и последним пациентом был парнишка лет восемнадцати. Звали его Виктором. Должно быть, он недавно попал в пансионат – взгляд его все еще сохранял осмысленное выражение. Но парень как будто был кем-то страшно запуган. Он шарахался от собственной тени и боялся звуков собственного голоса. Поэтому он всегда говорил шепотом. Так тихо, что слов невозможно было разобрать. Должно быть, при взгляде со стороны я тоже казался странным чудаком со своими прибабахами. А может быть, и полным придурком. Я себя со стороны не видел – и в этом было мое счастье. По сравнению с остальными обитателями пансионата самому себе я казался вполне так ничего. Почти нормальным. Само собой, нас никогда не оставляли без присмотра. За тем, как мы едим, внимательно наблюдали семеро охранников. Которых теперь называли санитарами. На каждого пациента по санитару. Если с кем-то из пациентов случался приступ истерики или чего-то там еще, приставленный санитар аккуратно брал его под локотки и выводил из столовой. Каждая наша совместная трапеза начинается с приема витаминного напитка. Охранники выдают нам пластиковые бутылочки со вставленными в пробки трубочками. И мы, как младенцы, высасываем из них мерзкое густое пойло. А охранники следят за тем, чтобы каждый выпил свою бутылочку до дна. Сюрреалистическая картина. Смешная и жуткая одновременно. Я всегда стараюсь выпить эту гадость за один присест, потому что понимаю, что во второй раз взять ее в рот уже не смогу. Пал Палыч и Сил Силыч пили витаминный напиток мелкими глоточками. Глотнут, еще больше сморщат свои и без того до ужаса морщинистые лица, потрясут головами и снова глотнут. Виктор медленно тянул напиток через трубочку. Давился, но глотал. Из глаз его при этом текли слезы, а в уголках рта выступали красные пузыри. Ксения вытягивала смесь через трубочку с безразличным видом. Ставила пустую бутылку на стол и снова утыкалась взглядом в тарелку или, если тарелки не было, в постеленную на стол белую клеенку. Ольга Николаевна, как всегда, все делала суетливо. Она сначала тщательно протирала торчащую из бутылочки трубочку салфеткой, затем дула в нее и только после этого делала небольшой глоток. На пробу. Почмокав губами, как дегустатор, она одобрительно кивала и делала еще пару глотков. Затем она ставила бутылку на стол и начинала поправлять прическу, проверять, что у нее лежит в карманах куртки, переставлять предметы на столе. Обычно все это заканчивалось тем, что доктор Карцев делал знак охраннику, тот подходил к Ольге Николаевне, брал со стола бутылку и всовывал ее женщине в руку. После чего вся история повторялась. А все остальные наблюдали за этим ее фиглярством и с нетерпением ждали, когда же она наконец выпьет свой витаминный напиток. Потому что, пока все мы не опорожним наши бутылочки, еду не принесут. А между тем, всем хотелось только одного – поскорее закончить с едой и вернуться в свою камеру. Вопреки ожиданиям доктора Карцева общество себе подобных не способствовало нашей духоподъемности, а лишь еще больше угнетало. Мы были совершенно чужими друг другу людьми. И общая болезнь вовсе не сближала нас. Нам не о чем было говорить, потому что ни у кого из нас не было, да и не могло быть никаких новостей. Не обсуждать же в самом деле макароны с котлетами, что давали вчера на ужин. Или систему занятий в тренажерном зале. Мы опасались друг друга в не меньшей мере, чем охранников. Поэтому между нами не могло возникнуть даже искры доверия. А мне еще все время вспоминались слова, сказанные Николаем Несторовичем во время нашей первой встречи в тренажерном зале: «Не верьте ничему, что вам говорят». Почему он это сказал? Проще всего было все списать на старческое слабоумие. Мол, болтает старик невесть что, без мысли и без смысла. Но мне почему-то мыслилось иначе. Старик что-то хотел мне сказать. Что-то такое, что мог понять только я. Но я не понимал. Я и без его советов никому здесь не верил. Что дальше?.. Кстати, Николай Несторович был единственным, кто то и дело отказывался пить витаминный напиток. Он мог спокойно вытянуть все содержимое бутылочки через трубку, а после еще цокнуть языком, как будто ему очень понравилось. А мог вдруг запустить бутылочку в стену. Или перевернуть ее и, резко сжав в ладонях, выдавить все содержимое на стол. Витаминный напиток растекался по белой клеенке черной, непрозрачной, блестящей лужей, в которой отражалось все, что происходило вокруг. Все остальные пациенты начинали выражать бурное одобрение и поддержку. Даже Ксения отрывала тусклый взор от стола и начинала судорожно приоткрывать рот, словно пыталась засмеяться. А Пал Палыч и Сил Силыч, если в их бутылочках еще что-то оставалось, начинали повторять действия Николая Несторовича. На короткое, очень короткое, время в столовой воцарялись суета, крик и неразбериха. В которые незамедлительно вклинивались охранники. Двое сразу же хватали зачинщика беспорядков под руки и выводили из столовой. Остальные старались успокоить и усадить на места наиболее рьяных его сторонников. Подобные демарши Николая Несторовича были, пожалуй, самыми яркими моментами наших совместных трапез. Доктор Карцев собственной персоной неизменно присутствовал на наших совместных трапезах, похожих на Хеллоуин в дурдоме. Иногда он даже брал себе тарелку с едой и подсаживался к тому, кто сидел в одиночестве. Но чаще он расхаживал между столиками, обращаясь то к одному, то к другому пациенту с какой-нибудь банальнейшей сентенцией. Типа: – Ну, как вы себя сегодня чувствуете? Или: – Милейший, вы сегодня в ударе! Или: – Дорогая моя, вы очаровательны! Наверное, он всерьез думал, что таким образом поднимает наш моральный дух и вселяет в нас здоровый оптимизм. Увы, в этом месте ничего здорового не было, нет и не может быть. Здесь корежат и ломают людей и без того страдающих от неизлечимой болезни. Для чего это делается, я не понимаю. Если от нас хотят избавиться, тогда гуманнее, да и проще было бы сразу пристрелить нас, а не держать в этих проклятых клетках. Почему они так не делают? Я не знаю. Глава 12 Ловчий Зажимая рукой кровоточащую рану на шее, Герман матерился на чем свет стоит. – Кончай! – прикрикнул на него Шарков. – Не так уж и больно! – Зато обидно, – процедил сквозь зубы Герман. – За что он меня?.. – Ты увез его из дома, – напомнил Кеша. – Не я, так кто-нибудь другой это сделал. А я хотел по-хорошему. – Расскажи ему об этом, – Кеша с ухмылкой кивнул на альтера. Герман бросил недобрый взгляд на мальчишку, который сидел, пристегнутый ремнями, упакованный в смирительную рубашку, с завязанным кружевной салфеткой ртом. Смирительная рубашка была ему велика и, постаравшись, альтер сумел бы из нее вывернуться. Но он даже не пытался освободиться. После того как парнишку прижали к полу, он вдруг перестал сопротивляться. Тело его обмякло, будто лишилось костей. Пока на него надевали смирительную рубашку, мутный, ничего не выражающий взгляд альтера медленно переползал с одного лица на другое. Казалось, он пытался вспомнить, кто все эти люди? И почему они суетятся вокруг него? Таким же безучастным взглядом он одарил мать, которая, высовываясь из-за спин ловчих, несла какую-то околесицу: «Тебя вылечат, Степа! Не волнуйся… Главное, ни о чем не беспокойся! Тебя вылечат, и ты снова вернешься к нам!..» У Шаркова руки чесались съездить мамаше по физиономии. Тем более что за это ему ничего бы не было. Мамаша ведь не альтер. Разумеется, она правильно поступила, сдав своего сына-альтера. Но, с другой стороны… она ведь все же мать. Мать должна защищать своего ребенка, каким бы он ни был. – Дай Кеше перевязать рану, – сказал Шарков. – Не дам, – огрызнулся Герман. – Пускай сначала врач посмотрит. Он бросил на пол пропитавшуюся кровью салфетку, выдернул из упаковки новую, прижал ее к месту укуса и выругался сквозь зубы. Шаркову и самому хотелось материться. Он в сотый раз прокручивал в уме ситуацию, пытаясь понять, как, в какой момент все пошло не так? Они же все делали правильно. По инструкции. Все как всегда. Альтера полагается вывести в коридор, оставив родителей в комнате, чтобы они ничего не видели, и там уже надеть на него намордник и смирительную рубашку. Зачем нужен намордник, Шарков только сегодня понял. Альтеры, которых он забирал прежде, вели себя по-разному. Одни впадали в меланхолию и тупо делали все, что им велели. Другие плакали, звали родителей. Третьи пытались вырваться и убежать. Но такого, как сегодня, никогда еще не было. Семилетний альтер вел себя не просто как звереныш. Он… Шарков не мог найти подходящих слов. Он вел себя ненормально. В смысле, не как сумасшедший, а так, как никто из людей никогда себя не ведет. Ну, например, никто из людей не может повернуть голову на сто восемьдесят градусов, не сломав при этом шею. Даже йогам это не под силу. Шарков был уверен в этом. Но, черт возьми, он видел перед собой это перемазанное кровью лицо с горящими глазами и оскаленными зубами. Игорь посмотрел на наскоро перевязанную руку, за которую цапнул его альтер. Так даже собака не кусает. Альтер едва не отхватил ему кусок кожи с ребра ладони. Через перчатку, муть его! – Через семь минут будем на месте, – сказал сидевший за рулем Денис Мельниченко. Денис любил точность и никогда не ошибался в своих временны?х прогнозах. – Хорошо, – кивнул Шарков. Пансионат, в который они направлялись, находился в районе Новой Москвы. Ночью машин на дороге было немного. Ограничение скорости ловчих не касалось. На крайний случай, имелась мигалка. Машина свернула с основной трассы. Покрытие на узкой дорожке, по которой они теперь ехали, было настолько хорошим, что одно это непременно должно было бы вызвать сомнение у того, кто случайно на нее свернул: а не лучше ли вернуться назад? На ту же мысль наводили и высокие, необыкновенно яркие фонари, горевшие по обеим сторонам от дороги, среди которых не было ни одного погасшего. Ну а уж совсем непонятливых примерно через двести метров останавливал светящийся шлагбаум. Машина остановилась у шлагбаума. Дорога была ярко освещена, но все, что находилось за ее пределами, тонуло во мраке. Из темноты возникли четверо охранников. Двое с одной стороны дороги, двое – с другой. В черной форме без знаков различия и беретах. В бронежилетах. В руках автоматы с откидными прикладами. Охранники молча подошли к машине. Шарков так же молча вручил одному из них электронный ключ. Охранник вставил ключ в щель контролера. Шлагбаум плавно поднялся. Охранник жестом велел ловчим проезжать. Ни слова. Ни взгляда в глаза друг другу. Так было заведено.