Подумать над этой мыслью он не смог — рука сама поднялась, толкнула что-то холодное со лба вверх и… …от резкого рывка шкура слетела в сторону, прямо к лицу протянулась скрюченная рука: — А-а! Олег резко присел, уворачиваясь, и наконец окончательно пришел в себя. — Спокойно! Повязка снята! Молодец! — Так ты дашь мне заговор, колдун? — Паренек дышал так, словно только что вышел из многочасовой битвы. — Конечно, дам, — кивнул Олег. — Беги, найди мне белое птичье перышко. — Ага! — Влюбленный, натянув полотняную шапку, кинулся из детинца, а ведун, почесывая в затылке, остался размышлять над тем, что смог увидеть. Большой зал, лестница вдоль стены, яма в полу и странный двухуровневый стол, похожий на ступеньку. И что это может дать? — А ровным счетом ни-че-го, — сделал вывод Середин. — Хотя, конечно, было любопытно. — Вот, — запыхавшись, подбежал паренек. — У птичника боярского подобрал. Оно? — Подойдет. — Олег принял коротенькое, изящно выгнутое перо с гладким кончиквм и рыхлой опушкой у основания, зажал между ладонями: — Зовут тебя как? — Рогдаем. — А ее? — Млада. Ведун поднес сложенные ладони к самым губам и зашептал: — Встану на заре на ранней, пойду на луг зеленый, брошу по ветру слова горячие, слова честные. Пусть летят легким перышком да к девице. Младушке, что люблю я жарче пламени, обожгут они ее сердце доброе. Пусть уста ее, уста сахарны, лишь к моим устам прикасаются, от других же уст удаляются, глаза жгучие пусть глядят всегда на меня, Рогдая, добра молодца, день и ночь они, улыбаючись. Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном. Так неси же, перышко, словеса мои в ту сторонушку, где живет она, друг-зазнобушка. Олег отнял ладони ото рта, открыл, протянул перо Рогдаю: — Бери, никому не показывай. Как вернешься, вдуй перо в дом своей красавицы. Хочешь — в дверь, хочешь — в окно, хочешь — щель найди. Но перо должно попасть внутрь. Потом жди ночь, и наутро, кроме тебя, ей никто не нужен будет. — Ага… — Паренек схватил перо, развернулся и задал стрекача, забыв и поблагодарить, и попрощаться. — И мне бы тоже пора, — кивнул Олег. — Смотрят на меня все здесь волками, толку мне от Гороховца тоже никакого. В бане, уже забыл, когда мылся. Да и поспать в постели нормальной хочется. Поеду, поищу селение, где на меня еще не окрысились. А там, глядишь, и мысли умные придут. Книга До Коврова ведун добрался чуть больше, нежели за день. Заплатил на въезде в окруженный земляным валом и высоким частоколом город целую деньгу, но зато быстро нашел небогатый домик у самой стены, в котором всего за три монеты его пустили на четыре дня на все готовое — с едой, конюшней, баней да стиркой заношенных порток и рубашек. И спал он при всем том не на полатях, а на печи, поверх двух, уложенных один поверх другого, тряпичных матрацев. Навалявшись вдосталь за все беспросветные месяцы, что почти безвылазно просидел в седле, но так ничего и не придумав для поиска колдуна, на пятый день Середин на рассвете оседлал коней и, выехав за ворота, повернул туда, куда, наверное, и нужно было скакать с самого начала: в Воротцы. К одному старому, очень умному и опытному колдуну… Деревенька выглядела в точности так, как и во время прошлого его приезда: раскиданные округ колодца дома, огороженные плетнями постоялые дворы. Никаких частоколов, никаких караульных. Впрочем, ведун и не сомневался, что ни один монгол сюда не забредет, ни один кернос не прискачет. Вокруг Ворона никогда не оседало ничего неприятного и злого. Как, кстати, и ненужного. Середин сразу поехал к холму, на котором вырыл свою землянку знахарь. Оставил коней внизу, накинув поводья на могучий нижний сук векового дуба, начал подниматься по склону. На утоптанной площадке перед пещерой скопилась небольшая очередь: молодая девушка, женщина в летах, — а сам Ворон, по извечной своей привычке сидя на корточках, выслушивал жалобу какого-то мужика. Появление гостя его ничуть не удивило. Однако слабая улыбка все-таки тронула губы. Знахарь кивнул головой: — Помоги людям, Олег Новгородский. Это дело у тебя добро получается. — А что случилось-то? — спросил ведун стоявшую последней девушку. — Муж у меня… — торопливо всхлипнула она. — Муж к соседке сбежал… Разлучнице… Года не прожили, а увела… Сделай так, колдун, чтобы волосы у нее повылезли, глаза повыпучило, руки-ноги повыворачивало… — А может, просто мужа вернуть? — остановил поток проклятий Олег. — А получится? — Легко. Домой заглядывает? — Заходит иногда… На первенца нашего поглядеть… — Опять захлюпала носом молодка. — Два месяца всего, как выносила… — Ну и отлично. Мак в доме есть? — Какой? — не поняла та. — Обычный, в пироги который кладут. — А как же, схоронено маленько в кладовке. — Берешь этот мак и наговариваешь: «Дурман-трава, одолей молодца. От ведуна проворного, от ножа булатного, от зелья хмельного, лекаря хитрого — сделай так, чтобы у мужа моего нареченного не стояла жила станастная ни на тело белое, ни на зарю раннюю, ни на одну бабу, кроме меня. Ни на темную, ни на светлую, ни на умную, ни на лоскутную, ни на встречную, ни на поперечную — отныне и до века». С маком печешь пирог. Как муж в очередной раз зайдет — ты его этим пирогом угости, а остатки наговоренного мака, несколько зернышек, в сапоги ему подбрось. После этого ни на одну бабу, кроме тебя, у него не подымется. — А поможет? — Женщина расплылась в довольной усмешке. — Еще как. А для пущей надежности возьми одну из ношеных мужниных рубах, выверни наизнанку, повесь возле постели и три ночи подряд, как мимо проходить станешь, ей наговаривай: «Твой дом, твой порог, твоя постель, твоя жена». По прошествии трех дней рубашку сними, а затем мужу подсунь, чтобы надел. Трех дней не пройдет — назад прибежит. — Ой, спасибо тебе, мил человек! — Молодка поставила Олегу под ноги свою корзинку и рванула вниз по склону. Другой женщине Ворон уже всучил какие-то снадобья, распрощался с ней и теперь склонил голову набок, рассматривая своего ученика. — Ну, здравствуй, Ливон Ратмирович, — еще раз кивнул Олег. — И ты здоров будь, бродяга. Ну, сказывай. Где бывал, чего видывал? — Много где побывал, много чего повидал. Узнал, например, чем век железный от века серебряного отличается. — Далековато тебя, видать, занесло. — Ворон сделал вид, что не понял намека, повел носом. — Ну, давай, угощай. — Чем? — не понял ведун. — А что у тебя в корзинке-то? Олег наклонился над оставленным подношением, достал крынку, сдернул тряпицу. Из темного горлышка пахнуло хмельным медом. — Да ты просто провидец, Ратмирович, — протянул угощение учителю Олег. — Просто нюх хороший, — усмехнулся в бороду Ворон. — А хорошо тут у тебя, спокойно, — огляделся Середин. — И не поверишь, что совсем неподалеку нежить бродит, монголы всякие, керносы. — Знакомые слова… — неохотно признал старый учитель. — Давно их никто здесь не изрекал. Дай угадаю… Это место называется Дюн-Хор. Так как же тебя унесло в такую холодную даль? — Езжу, куда глаза глядят, вот и углядели… — Олег присел напротив Ворона. — Неужели ты не слышал про всю нежить, что появилась в здешних местах? Не мог не слышать! И ведь наверняка подозреваешь, что за колдун нежить из земли поднимает, в храмы древние залезает, жизнь людям портит. — Постой… — Взгляд Ворона из вялого и ленивого стал острым и пронзительным: — Какие древние храмы, где? — В Гороховце камень нашли, заговоренный, — небрежно похвастался ведун, снова склонившись над корзинкой. Там, помимо меда, нашлась еще половинка курицы и несколько яиц. — На нем был знак врат. Никто проникнуть внутрь не мог, — не удержался перед учителем от похвальбы Олег. — Только я и еще какой-то колдун, до меня. — Что ты увидел внутри? — Голос Ворона одеревенел. — Ну же, бродяга, говори! — Ничего, — пожал плечами ведун. — Пустой зал. — А книга? А хранитель храма? — Не было там никого. — Подожди… — подобрался ближе старик. — Там в центре стоял алтарь. На нем — две полки. На верхней лежит книга с серебряными страницами. На нижней сидит хранитель храма. — Да не было там никого, Ратмирович! Я что, слепой? — О шаха корес… — Ворон сел прямо на снег, схватившись за голову. — Ты чего, Ратмирович? — забеспокоился Олег. — Да может, и не было там никого? Лепкос, вон, говорил, многие жрецы ушли на юг. — Ну, подумай своей глупой головой, бродяга, — опустил руки старик. — Ну, кто станет заговаривать пустой храм? Зачем он нужен. Заговаривали только те, в которых оставались серебряная книга и ее хранитель. И они были там! Ты спрашивал про монголов и керносов? Нежить вылезает как раз из нее, из книги! Именно в ней были записаны заклинания на оберег. Кто-то из дикарей забрался в храм, украл книгу и разбудил хранителя. — Как это «разбудил»? — не поверил Середин. — Храму, как я понимаю, много тысяч лет. В нем уж если и засыпали, то навсегда. — Ты просто многого не знаешь, бродяга. Иногда жрец способен оторвать душу от своего тела и вознести ее в иные миры. Тело его при этом не будет ни есть, ни пить, ни дышать. Оно перестанет быть живым. Но оно и не станет мертвым. Его не трогает тлен, оно не издает запаха. — Самадхи, — перебил учителя Олег. — Что?