Вот и сейчас Папа Джумбо, предупредив мое движение, быстро снял с руки белую перчатку, наклонился и своими длинными пальцами ловко извлек кусочек кости из моей раны. Ему бы не бойцовским клубом владеть, а хирургом работать – цены б ему не было. Но у каждого человека свое призвание. Папе вот подпольным клубом заправлять, а мне работать у него пушечным мясом… Поток моих мыслей вдруг прервался, словно в голове кто-то взорвал небольшую вакуумную бомбу. Подобная пустота случается в двух случаях – когда ты поймал нокаут либо когда внезапно увидел нечто из ряда вон выходящее, например экстремально красивую леди. Однако сейчас это была совсем не особа противоположного пола. Мангуст стоял столбом, не отрывая взгляда от зуба в пальцах Папы, словно это был не фрагмент поверженного мной верзилы, а змея хрестоматийная, гремучая, двухметроворостая, о двенадцати жалах. И настолько мало было в том взгляде человеческого, что я невольно поежился. Потом Мангуст медленно перевел взгляд на мою ногу. И тут мне реально стало не по себе. Такие глаза я видел у медведя-людоеда в дальневосточной тайге, когда с бандитской пулей в бедре валялся под какой-то корягой. Зверь словно прикидывал, откуда сподручнее начать меня есть, неспешно оглядывая будущий обед с головы до ног. Но медведь был животным, явлением хоть и смертельно опасным, но понятным. И тогда мне повезло больше, чем ему. Сейчас же то, что я видел, не лезло ни в какие ворота. Лисья мордочка Мангуста заметно вытянулась вперед. Гладко выбритые щеки и подбородок стремительно покрывались щетиной. А зрачки глаз стали вертикальными щелочками, более приличествующими животному, нежели человеку, пусть даже со звериным прозвищем. Я зажмурился и тряхнул головой, прогоняя багровый туман, в котором плавало это жуткое видение. В носу возникло неприятное ощущение, словно у меня вырос небольшой хобот, – организм деликатно напоминал, что мотать башкой в моем состоянии не есть самый лучший способ отгонять от себя монстров. Но метод сработал – когда я открыл глаза, в нескольких метрах от меня стоял и улыбался Мангуст без каких-либо видимых признаков принадлежности к фауне. Папа Джумбо поднял руку и разрубил ею воздух между мной и Мангустом. Что ж, и вправду пора начинать, пока еще мои неоднократно сотрясенные мозги способны воспринимать более-менее объективную информацию, а бред генерируют лишь эпизодически. Я шагнул было вперед, поднимая кулаки на уровень лица – и только-только успел отпрянуть в сторону от летящей на меня смазанной тени, в которую превратился Мангуст. Такого я на записях его боев не видел. Быстр, да, но не настолько, чтобы становиться почти невидимым при перемещениях в пространстве… Мало кто смог бы уйти от такой атаки без ущерба для себя. Пальцы Мангуста, согнутые и жестко зафиксированные в положении «лапа леопарда», летели мне в горло. И не отклонись я в сторону чисто на автомате, валяться бы мне сейчас на татами с разбитым кадыком, хрипя и пытаясь протолкнуть в легкие последнюю в моей жизни порцию воздуха. Но меня спасли рефлексы, наработанные за долгие годы, и большой палец противника лишь зацепил и распорол кожу на шее. Я почувствовал, как тёплое потекло мне на грудь. Так, еще одна дыра в моем организме за сегодняшний день. Пальцем он вряд ли мог сделать такое, скорее всего, специально ногти отращивает и укрепляет по методам «звериных стилей». В древности китайские ниндзя из клана Линь Гуй смазывали ногти ядом. Царапнул слегка вражью силу – и привет. Хотелось бы верить, что Мангуст не настолько продвинулся в освоении ударов «лапой леопарда». Однако мне следовало пошевеливаться – промахнувшись, мой противник уже разворачивался для новой атаки. Кровь из порванной шеи, как ни странно, добавила мне сил – мозг затопила холодная ярость. Парень явно собирался убить меня своим ударом, что даже в подпольных боях без правил бойцы стараются не допускать. Что ж, коли так – не обессудьте… Я почувствовал, как все человеческое покидает меня, словно воздух из проколотой шины. Пятая степень жесткости атаки. Состояние берсерка[1]. Когда то, что ты делаешь, от тебя не зависит. Плохое, очень плохое состояние для продвинутого бойца. Бесконтрольная атака на уничтожение. Потом ты вряд ли вспомнишь, что делал и как так получилось, что твой противник валяется на полу, корчась от боли или еще хуже – в виде изуродованного куска мяса без признаков жизни. И потом тоже будет плохо – как от осознания того, что ты наделал, так и от последствий перерасхода нервной энергии. Но краем сознания я все-таки фиксировал происходящее, словно вися в паре метров над татами и наблюдая за боем немного со стороны. Такое тоже бывает. Кто-то из моих многочисленных тренеров говорил, что в подобном состоянии из человека выходит душа – и отдельные личности в древности могли видеть эти души. А потом те личности называли себя скальдами и сочиняли саги про валькирий, метущихся над полем боя и собирающих души убитых. Хотя, думаю, души берсерков, которых принимали за тех самых валькирий, не охотились за подобными себе, а просто старались в пылу битвы не проворонить собственную воюющую плоть, в которой не осталось ничего человеческого… Оставляя на полу кровавые следы, мое тело молотило воздух сметающими ударами, рассекая конечностями воздух перед собой наподобие гигантского вентилятора. Как ни был быстр Мангуст, но попадать под такую молотилку в его планы не входило. Потому что никаким блоком не остановить удар, в который вложена масса всего тела, – сметет вместе с блоком. Остается только уходить, маневрировать… и ждать, когда у противника кончатся силы и он превратится в безвольный мешок из мяса и костей, перерасходовав все допустимые резервы организма. Но на татами, огороженном стальной сеткой, особо не поманеврируешь – места не хватит. Загнанный в угол Мангуст высоко подпрыгнул, рассчитывая перелететь через меня… и это ему удалось. Однако в момент, когда его ноги коснулись татами, сверху на него обрушился «хаммер», удар-молот, которым бойцы российского спецназа крушат стопки кирпичей на показательных соревнованиях. «Хаммер» пришелся по ключице Мангуста. Ребро кулака легко сломало хрупкую косточку и провалилось в мясо. Второй удар – по затылку. Третий – в лицо… Тело Мангуста сотрясалось под градом ударов. Другой бы уже давно валялся в нокауте, но худой кунгфуист лишь по-кошачьи изгибался, пытаясь уйти от атак, словно в его теле вообще не было костей… Внезапно картинка смазалась, и я осознал себя в собственном теле. Я лежал на спине, воткнувшись лопатками в жёсткий японский мат, мои ноги были сцеплены в борцовский захват, а на моем бедре лежал локтевой сустав Мангуста. Обхватив обеими руками его предплечье, я давил книзу, преодолевая силу, которой не может, просто не может быть в руке человека, ломаемой в таком положении. Я уже видел краем глаза, как медленно, слишком медленно рванулся в нашу сторону Папа Джумбо, стремясь предотвратить фатальную травму… Но Мангуст не сдавался. Он рванулся, с нечеловеческой силой выдирая руку из захвата, – и мне ничего не оставалось, как прогнуться «мостиком», ставя в нашем поединке логическую точку. Послышался слабый хруст, рука противника провисла плетью – и тут я ощутил резкую, нестерпимую боль в области икроножной мышцы. Рефлекторно дернувшись, я увидел, что Мангуст висит на моей ноге, вцепившись в нее зубами, словно бультерьер, и жует мое мясо, перехватывая его челюстями и стремясь захватить побольше. Я резко согнулся, обхватил голову противника и вдавил большие пальцы ему в глазницы. Бесполезно. Я видел, как из уголков его рта брызжет алая артериальная кровь. Моя кровь. Которой я за сегодняшний день и так потерял слишком много. Тварь, грызущая мое мясо, убивала меня, и мне больше ничего не оставалось делать, как резко протолкнуть пальцы вглубь ее черепа. Над татами разнесся утробный, нечеловеческий вой. Это орал Мангуст, у которого вдруг резко пропал интерес к моей ноге. Потому что собственные глаза всегда важнее чужих конечностей. Чем я и воспользовался. Я полз по татами, потому что у меня уже не было сил подняться, а сзади меня выл-стонал Мангуст. Точно так же, как несколько лет назад в дальневосточной тайге стенал медведь-людоед, в глаз которого я вогнал свою последнюю пулю. Меня рвали на части десятки жутких тварей с горящими глазами. Казалось, будто в их черепа кто-то вмонтировал по паре ярчайших фонариков-«фениксов», с помощью которых они вполне успешно выискивают на моем теле наиболее аппетитные куски мяса. Знаете ли, несколько странно видеть, как из тебя выдирают шматы плоти, хорошо тебе знакомые, которые ты привык мыть, греть, одевать, холить и лелеять. Оказывается, все это делалось много лет лишь для того, чтобы какая-то собакообразная скотина откусывала их от тебя и с задумчивым видом гурмана проглатывала, прикрывая при этом свои фонари лишенными ресниц веками и анализируя степень благотворного воздействия данной пищи на ее омерзительный организм. Какой-то особо отвратный гад, сильно похожий на зубастый полуразложившийся труп, повис на моем предплечье и глодал его, словно оголодавший цепной пес. Мяса на руке уже почти не оставалось, но все равно лично я бы предпочел, чтобы в данном критическом положении это был на мертвец со стажем, а хотя бы вон та белая волчица, которую, наверно, оттерли от пиршества более крупные и нахальные сородичи. Она, обернув лапы хвостом, сидела столбиком в сторонке и наблюдала за происходящим. Почему-то мне показалось, что в ее фонариках имелась некоторая толика сочувствия. От которой сострадание к самому себе проснулось и у меня. Наиболее отталкивающим был, несомненно, протухший кадавр. Потому я с него и начал. Рванувшись всеми оставшимися костями, я немного высвободил руку из его хватки и со всей мочи треснул сжатыми в кулак фалангами по проваленному носу. Кадавр взвыл, взлетел в воздух, завис надо мной и вдруг весьма чувствительно отвесил мне с левой ноги увесистую пощечину. Я попытался отловить летающий труп за конечность, но вторая убедительная пощечина заставила меня отказаться от своих намерений. И заодно осознать, что зверообразные твари есть не что иное, как разводы на полуоторванных обоях, а летающий труп – лишь тень на потолке от дерева, растущего за давно не мытым окном. Но на границе перехода от сна к действительности человеческий мозг еще не может адекватно воспринимать ни то, ни другое. Потому когда откуда-то слева ко мне качнулась абсолютно черная тень, я на полном серьезе на мгновение воспринял ее как продолжение кошмара и заорал, готовясь пнуть инфернальное существо изо всей дурацкой мочи. Получилось не очень – из груди вырвался придушенный хрип. В общем, получилось не очень убедительно. – Не ори, – сказала инфернальная тень, сверкнув ослепительно-белыми зубами. – Не дома. Тень говорила голосом Папы Джумбо, и это меня несколько успокоило. – А почему… не дома? – спросил я, с трудом ворочая шершавым языком. – По кочану, – ответил адаптированный к русскому сленгу уроженец Республики Конго. Он подошел к окну, осторожно выглянул на улицу, после чего задернул линялую занавеску и включил свет. – Не хрена тебе там делать. Объяснение показалось мне недостаточно аргументированным, и я озвучил свои сомнения: – Почему не хрена? Вместо ответа Папа Джумбо опустился в недовольно скрипнувшее кресло совковых годов выпуска и некоторое время задумчиво смотрел на меня, облокотившись на подлокотник и подперев кулаком квадратную челюсть. После чего, вздохнув, протянул руку к тумбочке, сработанной из кондовой советской ДСП, выдвинул верхний ящик, извлек оттуда причудливо изогнутую черную трубку, спички и деревянную коробку. Откинув резную крышку, Папа набил трубку сыпучей смесью, поджег и принялся неторопливо раскуривать. Я терпеливо наблюдал за процессом, справедливо полагая, что до его окончания Папа будет нем как истукан, сработанный из мпинго, легендарного черного дерева его родины. Такой истукан стоял в углу комнаты и неодобрительно смотрел на меня слегка выпученными глазами. Справа от истукана на стене висела африканская маска, утыканная перьями и хвостами, за которыми угадывалась жуткая гримаса раскрашенной личины. В принципе, я уже несколько месяцев знал Папу Джумбо – и в то же время ничего не знал о нем, как работник зачастую весьма мало знает о том, чем занимается начальство в свободное время. Да и вряд ли можно было назвать Папу начальством. Когда закончился мой контракт и отцы-командиры не захотели его продлять ввиду исключительной вредности моего характера, мне ничего не оставалось, как вернуться в родную столицу. Которая, увы, не встретила ветерана спецназа с распростертыми объятиями. Навыки рукопашного боя и ёмкая биография – детство, школа, кикбоксинг, училище, сават, чемпионат, десант, контракт – несомненно, вызывали определенное уважение у тех, кто ими интересовался, листая мою трудовую книжку. Но дальше пролистывания дело не заходило. Работодатели в условиях наступившего финансового кризиса либо предлагали слишком мало, либо хотели слишком много, предлагая при этом условия лишь немногим лучшие. Обзвон друзей-знакомых, дембельнувшихся ранее, результатов не дал – бывшие товарищи по оружию либо сами находились в незавидном положении, либо оставленные ими телефоны оказывались неактуальными. Последним тогда я набрал телефон Руса, бывшего командира моего отделения. И не потому, что в списке «друзья» Руслан Бельский стоял последним. Скорее, в этом контексте его надо было набирать первым. Но просто я был уверен, что Рус до сих пор считает, будто обязан мне жизнью. И при таком коленкоре беспокоить его просьбой о помощи с моей стороны – последнее дело. Но в той ситуации это и вправду было для меня «последним делом». Дембельский гонорар был добросовестно проеден, и я, отвыкший от реалий гражданской жизни, совершенно не представлял, как сейчас такие как я зарабатывают себе на жизнь. Рус поднял трубку после первого же гудка, словно ждал моего звонка, – и искренне обрадовался. Дембельнулся он на два года раньше меня по ранению, вследствие которого должен был ходить всю жизнь на костылях или кататься на инвалидной коляске – кстати, еще одна причина, по которой напрягать парня своими проблемами решительно не хотелось. Но не успел я сказать «приветстариккакдела», как Рус перебил меня самым бесцеремонным образом, радостно заорав в трубку: – Краев, ты? Наконец-то! Ты в Москве? Давно? С полмесяца? А какого хрена не звонил? В общем, так, хватай тачку и мухой на «Белорусскую»! Встречаемся в «Колхи» через час! Выяснив, что «Колхи» – это «так, один кабак», я выскреб из кармана мелочь и, решив, что метрополитен имени Ленина есть в моем положении оптимальный аналог «тачки», поплевал на ладонь, пригладил отросшие за две недели волосы и, таким образом покончив с приготовлениями, выехал на рандеву. «Так, один кабак» оказался роскошным рестораном, занимающим аж два этажа. Возле входа во дворе стояли рядком как на выставке «Х5», «Х6», пятисотый «мерин» и «Майбах». Швейцар-охранник в кавказском национальном костюме, с кинжалом на поясе, больше напоминающим короткий меч, подозрительно окинул взглядом мой пятнисто-камуфлированный прикид и гортанно вопросил: «У вас заказано?» Взгляд мне не понравился, но, памятуя свое нынешнее социальное положение, я выдавил из себя: «Меня Бельский ждет». Тогда мне показалось, что на охранника вылилось невидимое ведро благодати, настолько умильной стала его разбойничья физиономия. Меня чуть не на руках препроводили на второй этаж, где в отдельной кабинке, пригодной для приема целого взвода бойцов, за необъятным столом в обществе фигурной бутылки Henessy Paradis скучал мой боевой товарищ. Ожидаемых костылей рядом с ним не наблюдалось. Зато на нем наблюдался дорогой костюм, а на пальце – перстень с крупным черным камнем. Не привыкший к таким заведениям, я и так чувствовал себя как слон в посудной лавке, но внешний вид Руса, пружинисто выскочившего из-за стола и с довольной рожей принявшегося трясти мою руку и хлопать по плечу, привел в окончательное изумление. Я ожидал увидеть калеку в дешевой закусочной, а вместо этого из меня в дорогом ресторане с неожиданной силой вытрясал душу загорелый бизнесмен без малейших признаков застарелых увечий. Когда у Руса несколько иссяк фонтан дружеских чувств, я, потирая слегка помятую кисть, наконец, уселся на широкую лавку с подушками. После чего был немедленно накормлен шашлыками (что было весьма кстати) и напоен коньяком, цена которого была недоступна моему пониманию. Более того – в кабинку зашел плечистый мужик в дорогой джинсе и, вежливо поздоровавшись, спросил у Руса: – Все ли в порядке, господин Бельский? Вы и ваш друг довольны? – Спасибо, Георгий Николаевич, всё как обычно замечательно, – кивнул Рус. – Ну, тогда не смею больше беспокоить, – улыбнулся мужик. – Хорошо вам отметить встречу. – Кто это? – спросил я, когда джинсовый дядька вышел из кабинки. – Хозяин ресторана, он из наших, – небрежно бросил Рус. М-да… Если Бельский хотел произвести на меня впечатление своей крутостью, то ему это удалось в полной мере. Пара часов протекла незаметно в воспоминаниях и тостах. Наконец, когда поток взаимных эмоций немного иссяк, я рискнул поинтересоваться: – Рус, но ты же… – Должен быть в инвалидной коляске и побираться на улице? – хмыкнул мой боевой товарищ, сверкнув белоснежными зубами. – Должен. Но можешь считать, что мне повезло. Во второй раз в жизни. Первый раз друг жизнь спас, второй – после дембеля не забыли старые друзья, помогли подняться. – Да ладно, заканчивай, – махнул я рукой. – Сколько можно уже «жизнь спас, жизнь спас»? Будь ты на моем месте, сделал бы то же самое. Рус покачал головой, потом провел растопыренной пятерней по коротко стриженным волосам от лба к затылку – жест-паразит, когда-то давно позаимствованный у командира подразделения. У меня то есть. Отмазки ради упомянутый командир утверждал, что после этого ему лучше думается. Судя по результатам, на гражданке данный жест пока что помог Русу лучше, чем мне. – Но тогда ты оказался на том месте. И я этого не забуду.