Если нет фурацилина и присохший перевязочный материал нечем отмочить, то рвать надо сразу. Иначе, если рана серьезная, при медленном отдирании бинта можно и болевой шок схватить. Потому я взялся за край салфетки, выдохнул и, зажмурившись, дернул со всей силы. Что за черт? Ощущение было, будто пластырь с ноги сорвал. Неприятно, конечно, но когда с раны кровавую заплатку рвешь, оно в разы неприятнее – если, конечно, этим словом можно обозначить раздирающую боль, сравнимую по впечатлениям с отрыванием по-живому фрагмента собственной кожи. А тут… Я открыл один глаз. Посмотрел на рану. Выдохнул. И забыл вдохнуть. Раны не было. На том месте, куда вчера впились зубы обезумевшего Мангуста, была тонкая сеточка розовых шрамов, обрамленных каймой запекшейся крови. Такие отметины могут появиться на теле через месяц после удачного заживления серьезной дыры в мясе. Но никак не на следующий день! Я осторожно провел пальцем по бурой корке, ковырнул ее ногтем, лизнул палец. Свежая, максимум вчерашняя кровь без признаков разложения. И шрамы рядом с ней без признаков отметин от хирургических швов, хотя такие раны шить надо обязательно. Невероятно! Стопу я размотал гораздо быстрее, сорвал такую же пропитанную засохшей кровью марлю – и обалдел окончательно. Здесь было почти то же самое. Почти – да не совсем. Видать, мышцы челюстей Мангуста были немного послабее, чем у Грогги. Мангуст скорее жевал мою ногу, разрывая кожу и полосуя мышцы. А Грогги хватанул вглубь, на всю длину зубов – хорошо, что башкой не успел мотнуть, а то бы просто откусил полстопы. Потому рана еще не успела затянуться до конца, оставив на коже розовый след, в самой середине которого еще имелся кровавый участок, напоминающий ножевую рану. Но и тот затягивался прямо на глазах, словно с двух его концов кто-то тянул за невидимые язычки двухсторонней молнии. Я наклонился ниже, борясь с отвращением. Наверно, что-то похожее испытывала бы та кучерявая тётка из фильма «Чужие», когда в ней завелся космический ящер, – если б, конечно, фильм не был фантастикой. А то, что происходило со мной, являлось объективной действительностью. Не то чтобы я сильно переживал по поводу того, что моя нога не изжевана в двух местах, а находится в конечной стадии регенерации. Напрягал сам факт регенерации – с какой это радости у меня открылись такие кинематографические способности? С того памятного момента, когда я обнаружил, что Дед Мороз – это Семен Игнатьевич из соседней квартиры, в чудеса я не верил. Потому оставалось принимать происходящее как данность. Либо пойти в соседнюю комнату и послушать, что скажет по этому поводу Папа Джумбо, который явно неслучайно отправил меня в ванную снимать бинты. Бросив окровавленные тряпки в ванну, я еще раз посмотрел в зеркало. Так и есть – под впечатлением происшедшего я совсем забыл о царапине, нанесенной мне Мангустом. Естественно, что на ее месте тоже был практически незаметный шрам. – Н-да… – протянул я, после чего почесал тонкую розовую полоску под челюстью и вернулся в комнату, стараясь по пути наступать босыми ногами на свободные от хлама участки. Несмотря на вновь открывшиеся способности, лишний раз ловить пяткой плохо забитый гвоздь или осколок бутылки как-то не хотелось. Папа Джумбо сидел в кресле в той же позе. – Ну как? – невозмутимо спросил он. – Впечатляет, – признал я, усаживаясь на кровать и демонстративно шевеля пальцами на ноге. – А как это? – Это еще долго, – сказал Папа. – Был бы ты полноценным вампиром или оборотнем, такие царапины заросли бы без всякой дезинфекции и бинтов меньше чем за сутки. Это им в случае чего-то более серьезного приходится ждать полнолуния, чтобы полностью восстановиться. – А серьезное для них – это что? – Ну, рука там оторванная, глаз выбитый или кровопотеря при множественных ранениях, от которых человек бы сразу загнулся, – пояснил Папа Джумбо. – Мясо же при поверхностных ранах – тьфу, чуть не на глазах затягивается. Сочтя сказанное шуткой, я хмыкнул и спросил: – Что ж, сейчас я, получается, неполноценный? – Сейчас ты кандидат на тот свет, – веско сказал Папа. – Жить которому осталось один день. – И одну ночь? – уточнил я. Этот разговор про книжно-киношную нечисть и невозмутимый вид явно прикалывающегося Папы меня позабавил. Никогда не думал, что мой работодатель может нести всякую чушь с таким невозмутимым видом. Хотя Папу, укуренного в хлам африканской травой, я раньше тоже не видел. Поэтому его дело, пусть развлекается. – Ночи ты не переживешь, – сказал Папа. После чего выколотил прямо об подлокотник потухшую трубку, пожевал полными губами, видимо, анализируя, чего ему еще не хватает для полного счастья, и заорал зычно: – Нга! Как уже упоминалось, голос у папы был как у нашего зама по тылу – на другом конце полка слыхать без мегафона. Доносящийся из коридора храп прервался. После чего почти сразу скрипнула дверь, раздались шаркающие шаги и в комнату вплыл худой чернокожий пацан в цветастой рубахе, широких штанах и перепутанных со сна дредах, отчего казалось, что на голове у него поселилась стая крупных пауков, передравшихся с осьминогами. «Однако, шустро пацан подорвался, – отметил я про себя. – Похоже, у них тут иерархия как в армии и Папа что-то вроде дембеля со стажем». Окинув взглядом сонного юношу, Папа Джумбо коротко распорядился: – Воды. Юноша качнулся, устоял и отправился в коридор, достаточно ловко огибая встречающийся на пути хлам. Где-то – видимо, на кухне – хлопнула дверь холодильника, после чего юноша вплыл в комнату, держа в руке пластиковую бутыль «Шишкиного леса» и досыпая на ходу. Папа принял требуемое, высосал половину, дергая мощным кадыком, после чего причмокнул довольно и бросил: – Свободен. Не говоря ни слова, сомнамбула развернулся – и звуки повторились в обратном порядке. Шарканье, скрип двери и почти сразу храп, присоединившийся к соло, которое, кстати, все это время так и не прерывалось. – Племянник мой, – пояснил Папа. – Здесь живет со своей бабой. Раздолбай редкостный, тупой, как буратино, но исполнительный. Так что имей в виду, пока будешь здесь кантоваться, можешь этого антропоморфного дендромутанта засылать куда потребуется, разрешаю. Подивившись про себя способности Папы генерировать сложные определения, я еще раз окинул взглядом убогий интерьер комнаты и честно сказал: – Неохота мне как-то племянника напрягать. Может, я домой? – Дело твое, – пожал плечами Папа. – И то правда, чего целый день ждать, пока раны снова откроются и все мясо с костями через них гноем истечет? Лучше уж сразу. – За что мне такие ужасы? – удивился я. – Закон природы, – веско ответил Папа. – Укушенному нелюдем жить до новолуния. А новолуние у нас через… – Папа глянул на календарь и прищурился, – через четырнадцать часов. И тогда либо перерождение, либо смерть. Хотя, если хочешь, расскажу подробнее. Я кивнул. В вампиров, оборотней и другие сказки я не верил, зато верил в чудеса современной медицины. Как знать, может, Папа за время рассказа отойдет от своей этнической травы и все-таки расколется, что за секретный регенерирующий препарат он мне вколол. Но оказалось, что от сказок мне не отвертеться. – Тебя вчера укусили сначала вампир, а потом оборотень, – сообщил мне Папа, степенно набивая трубку по второму заходу. Я подумал, что ближе к третьей трубке меня, наверно, укусит самолично Кащей Бессмертный. Но предпочел помалкивать. – Вообще-то вампиры и оборотни имеют общих предков с людьми, – продолжил Папа. – Но сами они считают по-другому. Кровососы ведут свою родословную от Каина, оборотни – от Вениамина, тоже библейского персонажа. Но от кого бы они их ни вели, на выходе мы имеем примерно равных по силе и интеллекту особей со схожим обменом веществ, но с несколько различным набором способностей. И те, и другие похожи на людей тем, что любят деньги, власть, а также хорошо пожрать, нормально выпить, красиво потрахаться – ну, список можно продолжить, здесь, думаю, ясно. Отличает их от нашего брата лишь любовь к свежей крови, предпочтительно человечьей. Ну, ликаны еще мясо любят, некоторые даже больше, чем кровь. – Ликаны – это… – Оборотни так себя называют, – пояснил Папа Джумбо. – Про ликантропию слыхал? Я кивнул. – Болезнь такая. Когда человек себя волком считать начинает. – Вот-вот. От греческого «ликос» – волк. Только здесь все взаправду. По желанию человек превращается в волка, так же, как вампир может стать тварью, сильно смахивающей на гигантскую летучую мышь. Кстати, людей они называют «хомо». Заметь, пропуская сапиенс, так как считают их чем-то средним между ходячими консервами и тупой рабочей силой. – Ишь ты, – хмыкнул я. – А люди как их называют? – Иногда люди называют их нечистью, но они этого очень не любят. А вообще-то с древних времен славяне называли их нежитью. Или нелюдями, что, на мой взгляд, более верно. Не мертвые они, совсем не мертвые. Живут, причем на всю катушку. Так, что любой хомо обзавидуется. А вот что нелюди они – это точно. Общие только предки да внешний вид. Остальное все разное, начиная от уровня жизни и заканчивая обменом веществ. – А если человек начнет пить кровь сородичей или жрать их заместо говядины, то он может стать нелюдем? – поинтересовался я. Не любопытства ради, а только чтоб Папу не обидеть и разговор поддержать. – Не получится, – покачал головой Папа, с удовольствием затягиваясь вновь разожженной трубкой. – Обычному человеку пить кровь соплеменников и есть их мясо полезно лишь в тех случаях, когда он испытывает белковый дефицит. Например, раньше в Африке каннибализм был обусловлен именно отсутствием либо малочисленностью домашнего скота. А современные вампирские кланы есть следствие возникшей в Средние века во Франции массовой вспышки порфирии, болезни, при которой организм не может произвести основной компонент крови – красные тельца, которые вампиры приспособились получать извне. Отсюда и другой обмен веществ, и некоторые весьма полезные способности. До этого болезнь встречалась достаточно редко и до кланов дело не доходило. – А оборотни? Я сам не заметил, как заинтересовался темой. Пока что все выглядело вполне логично и научно, докопаться было не к чему. – То же самое, только болезнь другая, – сказал Папа. – Так называемый синдром Пагета, при котором происходит неконтролируемый рост костей, вкупе с териантропией, позволяющей этот рост контролировать и направлять. – Это еще что за слово хитрое? – подивился я. – То же, что ликантропия, – пояснил Папа. – Только не психическое заболевание, а реальная способность превращаться в животных полностью или частично, что тоже требует сумасшедшей скорости обмена веществ и большого количества эритроцитов. – То есть в случае с вампирами и оборотнями эритроциты служат чем-то вроде питания для форсажа? – уточнил я. – Не только, – покачал головой Папа Джумбо. – Это еще и зелье, позволяющее продлевать жизнь сколь угодно долго. И чем старше вампир или оборотень, тем он сильнее и тем большими способностями обладает. И если обычный человек еще может убить Младшего Брата, то с более старыми особями ему особо ловить нечего. – Младшего Брата? – Так они называют недавно инициированных, – пояснил Папа. – Процесс инициации довольно прост – вампир или оборотень кусают человека, слюна зверя попадает тому в кровь, после чего человек должен выпить крови укусившего. И в ближайшее полнолуние наступает Первое Перерождение, человек становится членом клана легендарных нелюдей. Память услужливо преподнесла мне несколько картинок – Грогги, впившийся мне в стопу, Мангуст, грызущий мою икроножную, зубная коронка в руке, новые зубы, следы на ноге от затянувшихся ран… – А… если человек не выпьет крови того, кто его укусил? – с некоторым вполне объяснимым волнением спросил я. – Тогда он умирает очень плохо и больно, – пожал плечами Папа Джумбо. – Либо становится кормовым скотом, если вампир или оборотень укусит его снова. Слюна любого из зверей в образе человеческом дает укушенному практически мгновенный прилив сил и способность к сумасшедшей для человека регенерации, причем ее действие продолжается несколько дней. После чего она становится смертельным ядом, который нейтрализует новая порция слюны нелюдя либо кровь укусившего. Такая вот хитрая физиология. Папа ухмыльнулся.