– Боже, чего вы ко мне привязались? – с раздражением спросила Хульда. – Вам же известно, что Феликс – это бородатая история. Жестом она продемонстрировала длину бороды. – Кроме того, я тоже давно несвободна. – Красавец комиссар, я о нем наслышан, – понимающе кивнул Берт. – Когда мне официально его представят? – Вы же знакомы, – сказала Хульда, замечая в своем голосе нотки упрямства. – То была лишь одна случайная встреча год назад, когда ваш покорный слуга указал ему дорогу к вам. – Берт стряхнул с рукава несуществующую пылинку: – С тех пор его тут редко видели. Вы не находите, что я, как ваш старый верный друг, заслужил честь познакомиться поближе с мужчиной вашего сердца, разве что… – Он не договорил и посмотрел на Хульду с многозначительным молчанием. – Что? – нетерпеливо спросила Хульда, заранее зная, что не хочет услышать ответа. – Разве что вы оба совсем не уверены в том, что на самом деле с вашими сердцами. – Какой вздор! – раздраженно отмахнулась она. – Вы такой же балабол, как моя хозяйка. – Ах, госпожа Вундерлих! – Лицо Берта приняло мечтательное выражение. – У этой дамы настоящий нюх на вещи подобного рода. – С вашего позволения, Берт, мне плевать на нюх госпожи Вундерлих. И на ваш в том числе. С этими словами Хульда подхватила сумку, развернулась и направилась прочь от киоска. Уже в следующий момент она пожалела о своем грубом прощании, потому что чуть не столкнулась нос к носу с Феликсом Винтером, с которым она несколько лет назад была помолвлена и который пересекал площадь под ручку со своей новоиспеченной женой. – День добрый, Хульда, – поздоровался Феликс, доверчиво глядя на Хульду своими карими глазами. Но за теплым взглядом чувствовалась нервозность. – Как дела? – Спасибо, хорошо, – ответила Хульда, неловко глядя на Хелену, которая стояла чуть поодаль, поправляя на себе розовое шелковое платье и плотнее кутаясь в шерстяное пальто. Хелена сосредоточенно рассматривала астры в горшках у цветочного ларька. Хозяйка ларька поджидала воскресных гуляющих, которые могли купить подарок или цветы на кладбище. Нужда, сильно коснувшаяся многих берлинцев, вероятно, обошла Хелену стороной. – А у тебя? – Не жалуюсь, – сухо ответил Феликс. Хульду аж холодом обдало. – Кафе процветает. Все живы и здоровы. Переступив с ноги на ногу, Феликс пробормотал: – Нам пора идти, нас ждет матушка. – Мясной рулет с вареной картошкой? – спросила Хульда и улыбнулась. Она очень хорошо помнила, как искусно готовила Вильгельмина Винтер. По мнению Хульды, это было единственное положительное качество матери Феликса, которая отличалась сварливостью и была узколобой. Феликс улыбнулся в ответ и на мгновение преобразился в прежнего – веселого и лукавого. – Ты обычно по два раза просила добавки, – вспомнил он. – Ты всегда была обжорой. – Кто бы говорил! – парировала Хульда, смеясь. Она заметила кислую мину Хелены, которая подошла к Феликсу и белоснежной рукой с безупречно отполированными ногтями коснулась рукава его жакета. – Нам пора, дорогой Феликс, – сказала она, не удостоив Хульду взглядом. Ее жеманный голос и манера говорить слегка в нос сразу же показались Хульде неприятными. – Ты знаешь, – кокетливо добавила Хелен, – в моем положении долго стоять вредно. Хульда открыла рот и снова закрыла, как вытащенная из воды рыба. Она уставилась на Феликса, которому сделалось неловко от того, что Хелена с бухты-барахты разболтала новость. И, стараясь дышать ровно, проговорила: – Что ж, поздравляю. – Премного благодарны, – впервые посмотрев прямо на Хульду, промолвила Хелена и милостиво кивнула. Ее светло-карие глаза были круглыми и бесчувственными, как у куклы. Хотя нет, сейчас они выражали кое-что, от чего Хульда судорожно сглотнула. Триумф. Внимание Хелены привлекла висевшая на крючке в киоске Берта газета «Фоссише Цайтунг» с фотографией Штреземана на титульном листе. Округлый череп с редкими волосами было легко узнать. Лицо женщины приняло кислое выражение. – Этот диктатор со своей шайкой еврейских пособников. Отказом Рура от пассивного сопротивления он опозорил страну! – сказала Хелена и повернулась к Феликсу: – Папа разнервничается. Когда мы на выходных будем в гостях у моих родителей, прошу тебя, ради бога, не упоминай ни его имени, ни этого Секта, предателя Родины, который обзывает себя главнокомандующим рейхсвера и делит постель с еврейкой. Феликс неловко откашлялся. – Нам действительно пора, – сказал он, кивнув Хульде еще раз и взяв свою белокурую жену под ручку, торопливо удалился. Хульда проследила взглядом, как они прошли через площадь в северном направлении, где на прилежащей улочке располагался дом семьи Винтер. Берт вышел из будки. – Черт побери! – вырвалось у него, и Хульда обернулась. – Вот это новости. Достойные чуть ли не экстренного выпуска, согласитесь? Может быть проинформировать прессу: тогда я тоже заработаю немного за распространение такой неслыханный истории? – Он цокнул языком. – Надеюсь, глупость не передается по наследству. В конце концов бедный малыш не виноват в том, что его мать происходит из семьи нацистов. – Я бы на вашем месте попридержала язык, – вставила Хульда и сердито покачала головой. Сумку она снова поставила на землю. – Мне показалось, Феликсу неловко от того, что все кругом узнают новость таким образом. Беременность пока на ранней стадии: ведь Хелена до сих пор тоненькая как тростинка. Она провела ладонями по бедрам, которые ей вдруг показались шире, чем обычно. Сегодня на ней была одежда медсестры – серый костюм и белая блуза, в котором она совершала обход женщин, нуждающихся в услугах акушерки. Не потому, что все это было особо удобно. А потому, что служебная форма придавала беременным, роженицам и их семьям чувство уверенности, что они находятся в надежных руках. Однако сегодня, вспомнила Хульда, ей придется заменить белую шапочку, покрывавшую ее короткие темные волосы, на платок. Быстрым движением она открыла сумку и вынула простой хлопчатобумажный платок. Повязав его вокруг головы, она провела пальцами по краю платка, проверяя, не торчит ли где волосинка, которую нужно спрятать. Берт с удивлением наблюдал за ней. – Фройляйн Хульда, – спросил он, – когда вы успели вступить в орден? – Да ни в какой орден я не вступала, – разуверила она, приглаживая платок. – Просто сейчас я поеду на электричке в Митте, старый пригород Шпандау. – В квартал Шойненфиртель, насколько я могу судить по вашему наряду, – заметил Берт. Хульда изумленно кивнула: – Как вы догадались? – Не вы одна обладаете хорошим чутьем, – засмеялся он. – Где же еще в Берлине женщины покрывают голову так тщательно, словно чьи-то взгляды могут у них что-то отнять? Хульда кивнула: Берт был прав. Столичная мода предоставляла больше свободы. Юбки оголяли ноги аж до колен, а то и выше; многие современные дамы ходили с непокрытыми головами. – Мне нужно к беременной, которая живет в ортодоксальной семье. – Чем вы заслужили такую честь? Акушерка заколебалась: – Вы же знакомы с моим отцом? – Конечно. Талантливый художник! Очень жаль, что он давно покинул наш замечательный квартал. Мы с ним часто вели беседы об искусстве и курили сигары. – Сейчас он живет в округе Шарлоттенбург. Я слышала, что у него квартира с ателье и окнами до потолка. Я там еще ни разу не была. – Хульда набрала воздуха и добавила скороговоркой: – Во всяком случае он поддерживает контакт с евреями через академию искусств. Я имею в виду с другими евреями, из Галиции. – С бедными евреями, – сказал Берт, насторожившись. Он был прав: жители квартала Шойненфиртель не блистали образованием и достатком, в отличие от еврейских банкиров и адвокатов, проживающих в районе реформистской синагоги в Шарлоттенбурге. Скорее, наоборот: они были беспросветно бедны. – И теперь одному из них понадобилась еврейская акушерка, – добавил Берт. Это был не вопрос, а констатация факта. Хульда содрогнулась. И снова нехотя кивнула: – Всё так. Я не кричу на каждом углу о своем происхождении, вам это известно. Меня не воспитывали религиозной, я не соблюдаю праздников. Кроме того, согласно еврейской традиции, человек считается евреем только по материнской линии, а это не мой случай. Иногда все же встречаются люди, которым такая наполовину еврейка, как я, более по душе, чем вообще никакая. Я охотно помогу: ведь это моя профессия. Роды есть роды, хоть с мезузой[5] на двери, хоть под деревянным распятием. – Ваши новые клиенты наверняка другого мнения, – предположил Берт. – В Шойненфиртель религии отводится значимая роль. Вы были там в последнее время? Там есть улицы, где на лавках торговцев еврейские надписи попадаются чаще немецких. А моя борода просто смехотворна по сравнению с шикарной растительностью, украшающей тамошних мужчин. – Меня не интересуют лавки и бороды, – вставила она. – Я лишь хочу помочь появиться на свет здоровому ребенку. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Шойненфиртель, моя голубушка, полон не только евреев, но и всевозможных других персонажей. Сомнительные художники, барыги, проститутки… С таким же успехом вы можете принимать роды на луне – так далек этот великолепный сумасшедший дом от нашего образцового Шёнеберга. Хульда с любопытством оглядела Берта, глаза которого, несмотря на предостережение, излучали энтузиазм. – Неужели? Вы так благосклонно отзываетесь о нашем округе? Бедность, проституция, спекулянты… здесь этого добра тоже хватает в избытке. – Возможно, – согласился он. – Однако в сравнении с кварталом Шойненфиртель сутенеры здесь кажутся бедными сиротками, а проститутки – начищенными до блеска ангелами. И все же я не знаю, ад там или рай. Там можно отведать великолепную еду, купить лучшие сигары и все, чего душа пожелает, что нам и не снилось. Хульда хихикнула. Ее любопытство росло. Она действительно редко бывала в тесном квартале к северу от Бёрзенбанхоф в недавно присоединенном округе Митте и знала тамошние порядки только понаслышке. Было бы интересно самой получить представление. В то же время она чувствовала, что нервничает. Что ее ожидает в узких проулках, по которым она будет пробираться к дому Ротманов? – Вы обеспокоены, – заключил Берт. Вот досада, подумала Хульда, почему он всегда видит ее насквозь? – Чуточку. Видимо, в семье есть трудности, – признала она. – Мне намекнули, что там что-то не так. Что-то с молодой матерью. Но я не знаю, что именно. – Вы это выясните. – Несомненно, – уверила она. – Сегодня же.