– Можно поинтересоваться, на кой твои бойцы эту дрянь сюда натаскали? – обратился я к подошедшему Валерьичу. Тот хмыкнул, но как-то невесело. – Здесь недалеко за деревьями однополосная железная дорога пролегает, – сказал он. – Она еще до чернобыльской аварии была проложена. Монументовцы ее подремонтировали и использовали вовсю для связи с Большой землей. Станция Кливины, что на западной границе Зоны находится, сейчас есть не что иное, как элемент Стены, через который фанатикам поставляются продукты, медикаменты и боеприпасы. Хорошая такая артерия, транзит до станции Янов, откуда до Припяти рукой подать. Правда, поезд здесь не пустишь, поля «электродов» моментом провода жгут, и на крупные движущиеся металлические объекты бросаются стаями, как волкопсы на кабанов. Монументовцы как-то попытались бронированный тепловоз пустить по ветке, так на следующий день от их бронепоезда одни головешки остались. Потому движение тут исключительно на дрезинах. Ну, мы с ребятами вчера монументовскую дрезину расстреляли и пути заблокировали. – Партизаните, значит, – кивнул я. – Понятно теперь, с чего облава в лесу. – Приходится, – сказал Валерьич, прикуривая от трофейной пиндосской зажигалки политкорректную «Приму». – Война есть война. Они сталкеров по всей Зоне отстреливают, мы – их. – И всё же, этот бешбармак зачем собрали? – кивнул я на кучу останков. – Пропагандистский ход, – сказал Валерьич, слегка прищурив глаза от сигаретного дыма. – Акция, можно сказать. Чтоб знали. Сейчас загрузим мясо на их мотодрезину, заведем мотор и пошлем посылку с уведомлением на монументовские КПК. Мол, кто с LR 300 к нам придет, от «калаша» и погибнет. До станции Красница она точно своим ходом доедет. – Красница, – задумчиво протянул Шрам. – Это, по-моему, рядом с поселком Толстый Лес? – Точно, – кивнул Валерьич. – Там до этой войны борговцы обосноваться пытались, да фанатики их вышибли, а на месте поселка свой форпост организовали. Вот туда мы им и отправим вместо реквизированных припасов кучу радиоактивного мяса. – Злой ты, Валерьич, – сказал я, наблюдая, как его сталкеры, надрываясь, тащат из кустов практически целый экзоскелет достаточно пожилой модели WEAR 2Z с рукой, оторванной по локоть. Из разрыва брони свешивался кусок почерневшей плоти. – А это тоже в дрезину? Починить же можно. – Не получится, – сказал Шрам. – Монументовцы раньше под скальп своим отморозкам какую-то хрень вживляли, оттого и трупы с поля боя утаскивали, чтоб она врагам не досталась. Из-за нее и выбросы их не брали, и к радиации они устойчивее становились – типа, обмен веществ ускорялся. – А теперь? – спросил я. – Теперь они, как ты уже знаешь, напрямую в автоклавах народ в биомассу разлагают и штампуют что хотят, особо не заморачиваясь. И если что у них в башку и вживлено, то в момент насильственной смерти оно автоматически разлагается. «Интересно, – подумал я. – Может, потому Выдра и предупредил Шрама о грузовике, в котором меня везли, что год назад у «Монумента» еще не было таких технологий и в голове Выдры осталось немного человеческого?» – Потому активизировать монументовский экзоскелет может только живой и здоровый член группировки, – добавил Валерьич. – Электроника распознает, кто свой, а кто чужой. Конечно, автогеном броню вскрыть не проблема, но тогда толку от нее немного будет. Разве что на металлолом сдать… – Электроника, говоришь, распознает, – пробормотал я про себя. Запыхавшиеся сталкеры как раз свалили груду металла в пяти шагах от нас. Один из них утер пот со лба и взмолился: – Валерьич, может, ну ее на хрен, эту твою психологическую войну? Они ж вроде как не люди, им, небось, все эти фокусы по фигу. – Жить каждая тварь хочет, – наставительно произнес главарь смешанного партизанского отряда. – И когда видит, что ее ждет, то воюет хуже в разы… Тут я бы с Валерьичем поспорил, но мне сейчас было не до этого. Просто в глубине бронированного шлема истекшего кровью монументовца мерцала слабая красная точка, сигнализирующая о том, что хозяин экзоскелета мертв, но электроника бронкостюма всё еще работает. И в такт мерцанию кровавого индикатора в моей голове возникала достаточно безумная идея. – Слышь, Валерьич, а ведь нам со Шрамом в Припять надо, – сказал я. – А на Луну тебе не надо? – поинтересовался сталкер. Его прищуренные глаза округлились. – Все выходы из Толстого леса перекрыты фанатиками. Напомню – уже почти вся Зона под ними, так что… – Говоришь, у тебя «огонь» есть в заначке? – перебил я его, доставая из нарукавного кармана сувенир, подобранный мной возле РЛС. – Шрам, ты как, еще не разучился снимать скальпы? * * * Это было больно. Чертовски больно, несмотря на то, что мне помимо двойной порции радиопротекторов вкололи нехилую дозу морфина. Двумя круговыми движениями ножа Шрам взрезал кожу на моей голове вдоль границы роста волос и не менее ловко отодрал кожу от черепа. В общем, эйфории от трофейной анестезии я не почувствовал, со всей силы сжимая зубами кусок деревяшки, а коленями – пень, на котором сидел. Еще хуже было то, что я ни черта не видел – Валерьич словно висельнику предусмотрительно завязал мне глаза и нижнюю часть лица. Чисто для того, чтоб кровища не заливала глаза, – на коже головы слишком много кровеносных сосудов. При этом я прекрасно осознавал, что происходит. Сейчас Шрам стоит рядом, ухмыляясь и рассматривая мой скальп, а Валерьич аккуратно размещает невесомую сеточку на моем окровавленном черепе. Черт, и ведь нет никакой гарантии, что всё задуманное получится! Вполне могло быть, что сетка потеряла свои свойства от удара о землю, от времени либо от слабокислотных дождей Зоны, круглый год льющихся с неба. Но я просто не представлял, как еще я смогу пробиться через вражьи позиции к цели, которую мне обозначила сама Зона. Нет, я не был до конца уверен, что мое виде?ние в Чернобыле-два и есть Зона, персонифицировавшаяся в образе древней старухи. Но при этом я и сам понимал, что лишь в Припяти смогу решить обе проблемы, ради которых я, собственно, и проник за Периметр… на этот раз по собственной воле. Наконец я почувствовал, как на мой череп легла мокрая плоть, остывшая на осеннем ветру. По оголенным нервам понеслись новые импульсы страшной, непереносимой боли. Я почувствовал, как под моими зубами, словно под прессом, трещат древесные волокна. Один из зубов треснул и, похоже, развалился, не выдержав давления челюстей – но боли я не почувствовал, лишь вкус крови во рту усилился. Она всё-таки проникала между губ через насквозь промокшую повязку, а боль от осколков зуба, разодравших десну, просто растворилась в миллионе опоясавших мою голову терновых венцов, как растворяется капля воды в бушующем океане. Но и это было еще не всё. Я точно знал – это твердые, словно гвозди, пальцы Шрама сейчас совмещают края разреза на моей голове, а Валерьич, надев оранжевые перчатки от научного противорадиационного костюма, прокатывает огненным шаром длинную открытую рану. Артефакт действительно был – огонь! Сейчас мне казалось, что к моей голове приложили паяльную лампу и неторопливо прожаривают содержимое черепа. Но оно того стоило. «Огонь» заживлял неглубокие раны мгновенно. Я сам видел однажды, как сталкеру, чью стопу смахнуло своим мечеобразным костным наростом квазимясо, просто прижгли на пару секунд «огнем» кровоточащую рану. Когда же артефакт отлепили от мяса, то на месте обрубка была уже вполне сформировавшаяся культя, покрытая розовой кожей. Видимо, нечто похожее сейчас происходило и с моей головой. Правда, было одно «но» – «огонь» достаточно быстро разряжался. Потому желания у меня было два: чтобы заряда артефакта хватило на всю операцию и чтобы я по возможности не сдох от болевого шока до ее окончания. – Всё, – выдохнул Валерьич. С моего лица упала повязка. Я вздохнул полной грудью, открыл глаза… и чуть не свалился с пенька, на котором сидел. Напряжение отпустило, и слабость накатила на меня омерзительной, липкой волной. Но неимоверным усилием воли и измученных мышц я заставил себя сидеть на месте, лишь выплюнул деревяшку с осколком зуба, застрявшего в ней. – Как оно? – хрипло выдохнул я. – Ничего, нормалек, – сказал Шрам, с видом профессионального парикмахера-садиста осматривая свою работу – только ожерелья из отстриженных ушей на шее не хватает. – Если не присматриваться, то с первого взгляда голова как голова. Такая же, как и у всех других людей, страдающих дефектами мозга. Валерьич стоял рядом, с сожалением катая в ладони абсолютно черный шар величиной с большое яблоко. Заряженный «огонь» напоминает маленькое солнце, разряженный – кусок каменного угля необычной правильной формы… чем, собственно, и является на самом деле. Видно было, что Валерьичу жаль выбрасывать даже разряженный артефакт, наверно, давно берег его на крайний случай. И кто ж знал, что «крайний случай» представится в виде заваривания шва на голове сталкера, решившегося на сумасшедшую операцию. – А ты молоток, – заметил Шрам, протирая белой салфеткой окровавленный разделочный нож. – Я бы, наверно, отрубился. До тебя все отрубались, с кого я скальп снимал. Даже под наркотой. Бывало, что и коньки отбрасывали – сердце не выдерживало. Я не стал уточнять, кто такие «все». Догадывался, судя по тому, как ловко наемник провел операцию. И не исключено, что именно его жутковатое искусство подарило ему прозвище – шрамы после скальпирования и вправду остаются весьма запоминающиеся. – Теперь проверить бы надо, что получилось, – сказал Валерьич. В его бесстрастном взгляде я рассмотрел искру сочувствия, хотя, скорее всего, переживал он не за меня, а за артефакт, потерявший свою силу. Это нормально. Я не красна девица, чтоб меня жалеть. Вот только бы с пенька встать и не грохнуться от слабости… В плечо мне впилась игла. – Щас отпустит, – сказал наемник, выбрасывая в траву одноразовый инъектор. А я разозлился не на шутку. – Слушай, хирург, а ты не много на себя берешь? – процедил я сквозь зубы. – Как хирург – немного, – спокойно ответил Шрам. – Я ж в прошлой жизни на Большой земле как раз им и был. И, в отличие от некоторых, помню о своем прошлом абсолютно всё. И навыков не растерял, в чем ты только что убедился. Так что, пациент, коль решились на операцию, так и не выпендривайтесь. Я больше и не выпендривался – не до того было. Только что я чисто машинально провел языком по зубам. Дырки меж ними не было. «Огонь» полностью восстановил не только кожу на голове, но и сломанный зуб, так что в исходе операции можно было не сомневаться. Сомневался я только в одном: сработает ли теперь экзоскелет, приняв меня за «своего»? А до этого разборки с наглым наемником можно отложить – дело прежде всего. То ли злость на Шрама, то ли его препарат, то ли и то и другое вместе помогло мне быстрее прийти в себя, но до валяющегося на траве WEAR 2Z я дошел без посторонней помощи. Броня приняла в себя две гранаты – одна оторвала руку, вторая отбросила «живой танк» в кусты, не причинив экзоскелету заметных повреждений. Разве что его хозяина оглушила, который тихо-мирно, не приходя в сознание истек кровью и отошел в монументовский рай. Я присел на корточки, соображая, как бандит из старого советского фильма, «где же у него кнопка». Последующая, третья модель экзоскелета модели WEAR после смерти хозяина открывалась согласно заложенной в нее программе – могла как гостеприимно раскрыться, так и самоуничтожиться. Эта же должна быть попроще, судя по схеме, виденной мной в лаборатории Захарова. Я одновременно нажал на два выступа по краям грудной бронеплиты, и она отъехала вверх, обнажив простейший датчик-присоску. Понятно. Хозяин при желании открывает сейф на ножках командой изнутри, а в случае чего вскрыть его броню могут только свои. Только вот куда датчик-то лепить? – На лоб лепи, – подсказал подошедший Шрам, словно услышав мои мысли. И пояснил: – Я как-то видел в прицел, как один монументовец с трупа товарища снарягу снимал. «Монументовец, – подумал я, прилепляя на лоб присоску. – Интересно, на сколько процентов я теперь монументовец». Оказалось, что на все сто. Внутри экзоскелета что-то щелкнуло, и его верхняя часть слегка приподнялась, словно крышка тяжелого старинного чемодана, у которого отбросили язычки замков. – О! – сказал Шрам. – Надо же, первый раз снял скальп с пользой для его владельца. – Интересно, зачем ты это делал раньше? – поинтересовался Валерьич. – Да понимаешь, заказ как-то был – принести шкуру с башки одного урода. Ну, я выполнил. Потом второй, аналогичный. А потом в привычку вошло… Я не стал дослушивать обоснования странных привычек наемника. Вытащив труп из экзоскелета, я скинул с плеч рюкзак и влез в чужую броню, которая немедленно захлопнулась. – Идентификация владельца окончена. Выбран язык: русский, – хриплым механическим голосом сообщил мне динамик над ухом, и я тут же пожалел, что монументовцы не шатаются по Зоне в экзоскелетах продвинутой третьей модели. Всяко приятнее читать зеленые надписи на прозрачном бронестекле, чем слушать этот рев над ухом. Но выбирать не приходилось. Я поднялся на ноги и прошелся туда-сюда. Получилось неплохо, только левая нога немного замыкала. – Незначительное повреждение гидравлического поршня левой нижней конечности, – сообщил голос. – Утрата защиты левой конечности на сорок шесть процентов. Система не может обеспечить полную защиту биологического объекта. – И хрен с ней, – сказал я. – Открыть забрало. Динамик недовольно хрюкнул, но вякнуть не посмел. Бронестекло шлема неожиданно мягко поднялось вверх. – Может, теперь ты объяснишь, что задумал? – поинтересовался Шрам. – Запросто, – сказал я, поигрывая уцелевшими механическими мускулами левой руки. – Валерьич, ты уже сообщил вражьей силе насчет посылки? – Ага, – кивнул командир «партизан». – Слышал бы ты, что началось в эфире. Правда, потом их командир приказал всем подчиненным заткнуться и пообещал, что за это наши трупы не станет скармливать цепным снаркам, а похоронит достойно. – Вот и хорошо, – сказал я. – Значит, поступаем следующим образом… * * *