Рэдрик хмыкнул. – Кабы ты не сомлел, как барышня кисейная – узнал бы, что это значит, не сомневайся. Хоть у вас в Бункере и не принято. Кирилл не сразу понял. А поняв, обескураженно пробормотал: – Я… Ты… Ты меня побить хотел? – Угу. Аж руки чесались. И сейчас чешутся. Кирилл невольно покосился на могучие кулаки, сложенные под подбородком. Вспомнил, как Любовь Леонидовна, рассердившись на питомцев, рассказывала, что до того, как все случилось, некоторые родители применяли к детям телесные наказания. И что Герман, воспитывая адаптов, этой мерой тоже не брезгует. Он представил, какая это, должно быть, унизительная процедура. Тебя бьют – а ты не имеешь права ни защищаться, ни сопротивляться. Как раб в Древнем Египте. Или при крепостном праве… Даже зажмурился на секунду. А потом решительно сказал: – Ну, бей. Рэд заинтересованно приподнялся на локте. Недоверчиво оскалил зубы: – Че, прямо щас? – Сейчас тебе лежать надо, ты ведь ранен… Но можно и сейчас, – торопливо добавил Кирилл, увидев в глазах адапта мгновенную усмешку и поняв, что его слова приняты за трусость. Рэдрик медленно сел. Не поморщился, хотя Кирилл заметил, что порез на спине, из-за движения, открылся и снова набухает кровью. Долго изучающе смотрел – но теперь, приняв решение, Кирилл уже не смущался и взгляд не отводил. Наконец, уточнил: – Ты это – серьезно? Кирилл удивился – казалось бы, куда серьезнее. Все-таки чувство юмора у него и у адаптов сильно различалось. – Конечно. Ты ведь пострадал из-за меня. И ты спас мне жизнь. Если ты считаешь, что так будет справедливо, я согласен. В глазах у Рэда мелькнуло… ну, отдаленно, конечно… но все же это впервые было что-то, похожее на уважение. Спросил он, однако, тем же пренебрежительным тоном: – Ты же боли боишься? Сам сказал, что ни разу пальцем не трогали? – До тебя – никто и никогда. Однако, увидев возмущение в глазах Рэда, Кирилл вспомнил, что хватания за плечо, рывки и пинки адапт совершенно искренне «троганием» не считает. Он вдруг почувствовал, что устал. Объяснять и спорить не осталось ни сил, ни желания. – Послушай. Мы с тобой оба… неважно себя чувствуем. Если ты собрался меня бить – бей. И закончим с этим. Рэд снова надолго замолчал, приглядываясь к Кириллу. А тот понял, что так вымотался – и физически, и морально, таким сильным было напряжение сегодняшней ночи, что никакие разглядывания его уже не трогают. Что спокойно может, не стесняясь, раздеться и лечь в постель. И, оказывается, ничего не жаждет так, как этого простого действия. – Я ложусь, – объявил Кирилл. – Уже почти светло. Рэд молчал. Кирилл задул фонарь и, отвернувшись к своей койке, разделся. Когда повернулся назад, Рэд лежал в прежней позе – на животе. – Хорошего отдыха, – машинально, давно перестав рассчитывать на ответ, пробормотал Кирилл. И неожиданно услышал: – Тебе тоже… великомученик. * * * Проснувшись вечером, Кирилл понял, что все, что у него болело до сих пор, не болело вовсе. Раненное плечо жгло, и что-то в нем пульсировало мерзкими толчками. Ноги гудели. А еще раскалывалась голова, и страшно хотелось пить. – Хорош дрыхнуть! – будто сквозь вату долетел голос Рэда. Кирилл с трудом разлепил веки. Командир был уже одет. – Шевелись давай! – Даю, – покорно согласился Кирилл. То есть, попытался согласиться. Горло вместо слов издало невнятный, еле квакнувший звук. Кирилл попробовал подняться – и, не сдержавшись, застонал. – Ты чего? Рэд обернулся к нему. Сдвинул брови. Бросил одеяло, которое складывал, и положил руку Кириллу на лоб – так быстро, что тот не успел отвернуться. А ладонь у Рэда оказалась неожиданно приятной. Широкая и прохладная, она закрыла всю Кириллову многострадальную голову, и веки сами собой опустились. – Я встаю, – пообещал Кирилл. – Еще одну минуточку, ладно? – Твою мать, – прорычал Рэд – услышавший вместо слов неразборчивое бормотание. Отнял ладонь и быстро вышел в коридор. – …Даже думать не смей! Куда ты его потащишь? Такая температура у мальчика шпарит! – Положу в телегу и потащу. Ни хрена ему не будет. Какая разница, где валяться? – Рэд! Прекрати! Угробишь парня. – А здесь оставлю – все угробимся. Знаешь ведь прекрасно – у нас каждая ночь на счету! – Недельку отлежится, потом дальше поедете. Ничего страшного, нагонишь по дороге. – Две ночи, не больше! Потом уже смысла не будет идти. – Рэд! Хотя бы три! – Нет. – Рэдрик! – Теть Ань. Две ночи. – Нет, три! И не сверли меня глазищами, не на ту напал! Три ночи, а раньше я тебе, извергу, парня не отдам! И все тут. Ну, по рукам? – Развели, блин, богадельню… – Не ворчи. По рукам? – А куда мне деваться? – Ну, вот и славно, вот и умница моя. Пойдем, позавтракаешь, молочка налью парного. Девочки твои поели, сейчас я Олеську или Лару за пацанами отправлю. Не торчать же им на дороге… Идем, детка. Диалог происходил прямо у Кирилла над головой, но он ничего не слышал. Ему вкололи антибиотик, накормили жаропонижающим и обезболивающим. На лоб положили влажную салфетку. Впервые за эти ночи Кириллу было хорошо. Сознание гуляло далеко – в родном, уютном и таком понятном Бункере. – Отчего его скрутило-то так? Ларка смотрела – говорит, порез чистый, воспаления нет. – Да тут все вместе, я думаю. И рана, и стресс, и акклиматизация… Ох, надо было мне, старой дуре, сообразить – сразу ему анальгетик вколоть! Я-то к вам, твердошкурым, привыкла, что все нипочем. А он другой. Им Люба, по детству, занозы вынимала – и то с ледокаином. – А сколько их, теть Ань? И откуда они вообще в Бункере нарисовались? Герман говорил, что этот – не один, но без подробностей. – Трое их. Еще один мальчик и девочка. Рядом с Институтом частный детский сад был, до того, как все случилось. Для одаренных детей богатых родителей. Группа раннего развития «Солнышко»… Они мимо Института каждый день на прогулку ходили. Сергей рассказывал, забавно так ходили – за канат разноцветный держались, чтобы не растеряться. Малыши совсем, по два-три годика. У Сергея окна лаборатории на ту сторону выходят, они с коллегами детишкам всегда рукой махали. И когда все случилось, он про этих ребят вспомнил. Побежал спасать… Только трех и спас, выживших. Остальные погибли. – То есть… Получается, они в Бункере живут столько же, сколько мы у Германа? – Выходит, так. – А на фига их от нас прятали? Почему мы не видали ни одного?