И несет в себе она Слезы, горе и тоску… Мгновение – и мы снова слышали только вой ветра. – Это был голос нашей матери, – прошептал Уильям. – Может быть, ее дух поможет нам… – За этим мы и пришли? Чтобы она наставила нас? – Вы здесь, потому что не хотите умирать, – произнес голос, который я слышал в соборе. – Ты слышал это? – спросил Уильям. – Я не могу дать вам то, о чем вы просите, – продолжал голос. – Я не в силах даровать смертным долгую жизнь. После этой ночи вы проживете еще шесть дней. Этого не изменить. Но ты доверился мне, Джон из Реймента, и пришел сюда. И я тоже доверюсь тебе. Ты увидишь то, чего не видел ни один из живущих. – Ради всего святого, – прошептал Уильям, – кто это? – Выбор за тобой, – произнес голос. – Ты можешь остаться здесь, вернуться домой и провести последние шесть дней с женой и детьми. А можешь отдаться в мои руки. Я сотру шрамы с твоего лица и нарывы с твоего тела. Я избавлю тебя от лихорадки. Я позволю тебе провести последние шесть дней твоей жизни в далеком будущем. Девяносто девять лет пройдет, прежде чем ты сможешь прожить первый из оставшихся тебе шести дней. Еще девяносто девять пройдет перед вторым. Пятьсот девяносто пять лет пройдет перед твоим шестым и последним днем, когда я приду за тобой. Неожиданно время показалось мне пустым и ненужным. Вся жизнь уподобилась бутону на розовом кусте. Я видел, как многие жизни расцветали и лепестки их вяли и опадали. И неважно, быстро или медленно они увядали, неожиданно или ожидаемо. Важно лишь то, что они были. – Я останусь здесь, – сказал Уильям. – Я не страшусь своей судьбы. Я умру здесь, в своем мире. – Шесть дней, – пробормотал я, не в силах перестать думать о Кэтрин и сыновьях. – Шесть дней… А если я вернусь домой, то принесу с собой болезнь. Я медленно поднялся на ноги. Меня била крупная дрожь. – Прощай, Уильям, – сказал я, наклоняясь к нему. Я опустился на колени и обнял его. Я крепко прижал его к себе – не как брата, но как последнего друга в этой жизни. Скорбь терзала меня сильнее чумы. Слезы текли по щекам и замерзали на ветру. – Вот же незадача, – вздохнул Уильям. – Я не могу этого сделать. Я не могу расстаться с тобой, Джон. Пойдем вместе. Я помог ему подняться. Ветер стих. Над нами горели звезды. На ночном небе осталось всего несколько тучек. – Где луна? – спросил я. – Наверное, она уже зашла. – Так неожиданно? – Как ты себя чувствуешь? Я пощупал рукава плаща. – Моя одежда просохла, а ноги зябнут, но лихорадки больше нет. – Что же случилось? – Это был голос… Он назвал меня по имени… – Ты думаешь, что мы все еще… – Больны? Я не знаю. Наступила долгая пауза. – Думаешь, это действительно был голос нашей матери? Это она пела? – спросил Уильям. – Похоже на нее. – Может быть, ее дух пришел спасти нас… – Или смутить нас… Тот голос, что говорил с нами, звучал как мой собственный. – Это странно… Мне показалось, что он звучал как мой… – Пошли… Я нашел свою дорожную суму на том камне, где оставил ее, и мы вернулись назад по той же дороге. В Истоне мы сошли с дороги, по тропинке пробрались в Крэнбрук и спрятались в одном из амбаров Саймона на мельнице. Зарывшись в сено, я вспомнил голос в каменном круге. Я не понимал, что с нами произошло, но понимал, что искупление необходимо мне больше, чем когда бы то ни было. Но я не знал, каким станет это искупление. И не знал я, что случится, если я не смогу его обрести. Я лежал в темноте и постепенно погружался в сон. Последней моей мыслью стал очень простой вопрос: что я знаю про ад? III Когда первые лучи солнца пробились сквозь щели в крыше амбара, я сразу понял: что-то не так. Я с детства помнил гнилое пятно на большой балке, поддерживающей крышу. Мне достаточно было подумать о нашей мельнице, как я сразу же видел свисающую с балки густую паутину, присыпанную древесной гнилью. Отец говорил, что балка только кажется гнилой, но дуб, из которого она сделана, тверд как камень. Пройдет еще лет пятьдесят, прежде чем ее нужно будет менять. Но даже в тусклом утреннем свете я видел, что крышу поддерживает совершенно новая балка. Я потряс Уильяма за плечо. Он перестал храпеть, открыл глаза и уставился в потолок. – Где это мы – у шотландцев или у самого дьявола? – В амбаре в Крэнбруке. – Все изменилось… Мы услышали, как на дворе лает собака, потом раздался мужской голос. Я его не узнал. Это явно был не наш брат. – Что ты там унюхал, чертово отродье? Из-за чего этот шум? Что-то в амбаре, верно? Через мгновение дверь распахнулась, и в амбаре стало светло. В дверях стоял крепкий мужик с редеющими седыми волосами. На нем были длинные брюки и колет длиной до бедер. На груди я разглядел деревянные застежки, которые скрепляли полы колета. На голове мужчины был не капюшон, а что-то вроде шапки, но какой-то странной формы. Колет был подпоясан толстым кожаным ремнем, за которым торчал нож. – Ради всего святого, – воскликнул он, – что это за бедолаги? Я смотрел на него, а он на нас. И было понятно, что, по его мнению, странно одет не он, а мы. Обувь моя прохудилась, серые штаны порваны в дюжине мест, и в дырах виднелись голые ноги. Коричневая туника тоже порвалась, а дорожный плащ был покрыт грязью. Уильям выглядел не лучше. Складчатый капюшон, который он обычно накидывал на голову с таким шиком, слипся от влаги. Серебряную цепь он потерял. От нищих его отличала только пряжка на поясе и кольцо с гранатом. – Мы – братья Саймона из Крэнбрука, – объяснил я. – Наш отец, мельник Саймон, умер. А наша мать, Мэри, была дочерью мельника Уильяма, который держал эту мельницу раньше. – Вы не наши родственники, – ответил мужчина. – Я – мельник Саймон, сын Саймона. И мне не нравится, что в моем амбаре устроились какие-то бродяги. – Нам нужно поблагодарить этого доброго человека за гостеприимство и оставить его в покое, – сказал Уильям, поднимаясь с груды сена. – Саймон-мельник умер. Да здравствует Саймон-мельник. – Он поклонился мужчине, который только сейчас разглядел его золотое кольцо и серебряную пряжку на ремне. – Благодарим тебя, добрый мельник, за приют. Меня зовут Уильям Берд, а это мой брат, Джон из Реймента. Если мы можем чем-то отплатить тебе за этот кров, скажи, и мы все исполним. Уильям снова поклонился и вышел из амбара. Я поклонился мельнику и последовал за братом. На улице было морозно. Мы шагали вперед. Мельничный пруд справа от нас был покрыт льдом, вся трава заиндевела. Лужи на дорожке тоже замерзли. Дул легкий ветерок, птицы распелись вовсю. Но за прудом, где раньше не было никаких изгородей и стен и где сеяли зерно, теперь мы увидели стены, канавы, деревянные изгороди и ворота. Все холмы были поделены на маленькие, огражденные со всех сторон поля. – Где мы? – спросил я. – Ты не помнишь? Голос ведь сказал… – Ты веришь, что прошло девяносто девять лет? Уильям огляделся вокруг. – А у тебя есть другое объяснение? Вот так Крэнбрук выглядит спустя девяносто девять лет после 17 декабря двадцать второго года правления короля Эдуарда Третьего, упокой, Господи, его душу. «Упокой, Господи…» Я поразился тому, что Уильям говорит о добром короле Эдуарде как об умершем. Но если мы действительно перенеслись на девяносто девять лет вперед, то именно так и должно быть. – Какой же сейчас год? Уильям пожал плечами. – Все зависит от того, кто сейчас король. – Наверное, даже Эдуард Вудсток умер… Уильям указал вперед на низкие стены, наполовину скрытые папоротником.