– Расскажи, какое качество во мне тебе больше всего нравится! Афанасий задумался, перебирая лучшие черты Гули. – Мне нравится, что ты смелая. А еще, что ты не отличаешь машин, – сказал он. – Почему это не отличаю?! – возмутилась Гуля. Она даже ухо оторвала от его плеча, но сразу вернула его на прежнее место. – В смысле отличаешь, конечно, но по цвету. Если тебя спросить какая это машина, ты ответишь «синенькая» или «красненькая». Если допытываться дальше, ты уточнишь – «джип» или «легковушка». И все. Никаких дальнейших рассуждений о стоимости, престижности, марке. Ты не притворяешься, а действительно не замечаешь. Тебя можно посадить в «Жигули» тридцатилетней давности – и ты будешь ехать как царица! Это самое ценное в тебе! Ты искренняя и живешь не напоказ. Когда ты вместе со мной, ты во мне словно растворяешься… – Как в тебе можно не раствориться? Я тебя обожаю! – шепнула Гуля, и Афанасий, смутившись, насыпал себе в чашку лишние две ложечки сахара. В кафе они сидели у окна. К тому времени уже стемнело, и лишь изредка из темноты выплывал кто-нибудь в светлом свитере или яркой куртке со светоотражателями. Гуля опять оживилась и непрерывно болтала. Афанасий терпеливо слушал. Его сердило, что, разговаривая с ним, Гуля непрерывно пасется пальчиком в смартфоне. Вроде бы только что растворялась в нем – а теперь занырнула в телефон и сидит там. – Ты можешь смотреть на меня, а не туда вот? – спросил Афанасий. – Конечно, котик! – Гуля сделала явное усилие, чтобы так и поступить, но смартфон издал призывный звук. Позабыв обещание, Гуля опять уткнулась в телефон. – Ой, мне написали! Как смешно! – Что тебе написали? Гуля нахмурила лоб, пытаясь ответить на этот вопрос: – Ты так сразу не поймешь… Короче, Нина добавила меня в беседу, а там у нас всякое-разное… Хочешь я тебя тоже добавлю? Кстати, а шныровская беседа существует? – Вряд ли, – сказал Афанасий. – Про младших шныров не знаю, но у старших беседы точно нет. – Слушай, а если создать общую беседу «шныры и ведьмари»? – загорелась Гуля. – Там можно обсуждать… ну не знаю что… какие-то общие вопросы. Как думаешь, хорошая идея? – Прямо так и назовешь беседу – «шныры и ведьмари»? – невинно поинтересовался Афанасий. Гуля захлопала ресницами: – Ты лукавишь, мой принц! Ну без слова «ведьмари», конечно. Допустим, «шныры и три форта». Можно обговорить в правилах, чтобы писали только по делу и никаких оскорблений. Хотя, конечно, все быстро скатятся на треп. Или кого-нибудь переклинит и он будет писать по четыреста сообщений за ночь! – Гуля торопливо стала печатать, видимо делясь этой мыслью с Ниной. Афанасий забрал у Гули смартфон и зашвырнул его в ящик для грязной одноразовой посуды. – Что ты наделал?! – воскликнула Гуля. – Он не разбился. Поспоришь – и тебе его вернут за шоколадку. И кстати, когда ты вызванивала меня сегодня, то сказала, что хочешь сообщить что-то важное! – Правда? Я хотела сказать, что люблю тебя! Разве не это? Гуля придвинулась к Афанасию, и маленькое ее лицо стало жалобным и испытующим. – Ты вообще меня любишь? Давай начистоту: да или нет! Ну! Говори! Я все вынесу! Афанасий говорить ничего не стал, а просто придвинулся и, ощущая под локтем мешающую ему солонку, поцеловал Гулю. Гуля благодарно засопела ему в воротник куртки. – Это было «да»? – уточнила она. – Стоп, не отвечай! Ты соврешь! Лучше я сама с собой поспорю, что это было «да!». – Так что ты хотела сказать? Что-то другое! – Береги себя, котик! Берсерки и ведьмы сейчас все очень злые. Раньше они были сытые и относительно добрые – я имею в виду среднего берсерка, который получает свой псиос, на что-то его меняет, копит, комбинирует, и больше ему ничего не надо, а сейчас все озлобленные, потому что могут все потерять… Пожалуйста, будь осторожен! – Буду, – пообещал Афанасий. – Но что они могут предпринять? – Не знаю… ничего я не знаю… – сказала Гуля изменившимся голосом и вдруг как-то забеспокоилась, заметалась. Даже вскочила, точно желая куда-то побежать, но переборола себя и села. Афанасий, успевший изучить Гулю, безошибочно определил, что личинка эля внутри у нее корчится, испытывая беспокойство и страх. Связанный одной судьбой с Гулей, Афанасий болезненно ощущал все движения личинки и исходивший от нее темный жар. Это была уже вторая личинка, сменившая первую, которую ему удалось уничтожить. Этот эль был осторожнее, умнее, но и он нес Гуле смерть. А что самое скверное – Афанасий не чувствовал в Гуле решимости избавиться от личинки. Нет, Гуля, конечно, порой проклинала эля и не обманывала себя, видя, что происходит с другими инкубаторами, но не хотела отказываться от легкости своей теперешней жизни. Порой Афанасий осторожно заговаривал с Гулей, просил: «Дай мне руку! Просто доверься мне, и я сделаю все сам… Я знаю, как от него избавиться!» Но тут обычно уступчивую Гулю перемыкало. Лицо у нее становилось злым. Она начинала нести какую-то чушь. Ругала то шныров, то Афанасия, то почему-то свою маму, плакала, и Афанасий понимал только, что Гуля смертельно напугана, сама себя не понимает и только просит, буквально умоляет его отстать и не возвращаться к этому разговору. Много раз Афанасий пытался подвести Гулю к закладке, чтобы она сама этого не подозревала, но хитрый эль издали ощущал ловушку. Гуля начинала волноваться, кидалась в первые попавшиеся магазины, вскакивала в проезжающие троллейбусы и вела себя как безумная. И бесполезно было доказывать ей, что вся эта суетливость – не ее собственные желания, а метания эля. «Ты хочешь сказать, что перебежала дорогу и едва не попала под машину только для того, чтобы украсть в спортивном магазине ложечку для обуви?» – спрашивал Афанасий. Гуля моргала, разглядывая ложечку в своих руках. «Да, – говорила она озадаченно. – Странно как-то». Однажды Афанасий захватил одну из охранных закладок с собой, но сделал только хуже. Гуля, спускавшаяся к нему на эскалаторе, бросилась бежать по эскалатору вверх, сшибая людей. Потом перекатилась на другой эскалатор, разбила плафон. Афанасий не осмелился ее догонять. В следующий раз они встретились только через десять дней. Афанасий беспокоился, что Гуля не захочет его видеть, но, как оказалось, она ничего не помнила. Все эти дни ей было очень плохо. Переносивший ее боль как свою, Афанасий почти не спал, а, ныряя на двушку, начинал потеть еще у границы мира, где прочие шныры стучали зубами от холода. Больше Афанасий таких экспериментов не ставил. – Что с тобой? Тебе плохо? – спросил Афанасий. – А что, заметно? – напряглась Гуля. – Я не нуждаюсь в ответе, чтобы это знать. Гуля нервно сглотнула: – Да. Я… боюсь. – Чего? – Того, что уйду в Подземье и не вернусь! Многие наши ушли и не вернулись. – Кто ушел? – не понял Афанасий. – Почему? Когда? Гуля мучительно задумалась. На сложные вопросы она отвечала быстро, а простые ее почему-то озадачивали. – Сегодня, вчера… Не знаю зачем. Просто ушли, и все. И я тоже должна. – Почему должна? Гуля провела рукой по лицу: – Разве я сказала «должна»? – Ну да. – Странно. Ты меня запутал! Я не помню, что это говорила! Я должна, потому что… просто мне это зачем-то нужно! На лице у Гули появилось то упрямое и дикое выражение, какое бывало у нее, когда, спасаясь от закладки, она кидалась через дорогу. Афанасий ласково взял ее за руку и стал дуть ей на пальцы. Рука у Гули дрожала и была очень холодной. Пытаясь развеселить Гулю, Афанасий предложил ей выкинуть из головы печальные мысли и поиграть в Буратино. – Это как? – спросила Гуля. – Представь, что Буратино существует на самом деле. Давай опишем его с биологической точки зрения. Что у него внутри? Древесина? А как он питается? Каким образом ему удается разговаривать? Голосовые связки есть или нет? А с дыханием что? Фотосинтез? Откуда получает энергию для движения? Солнце? Воздушные корни, замаскированные под волосы? Тогда пить он должен, окуная голову в речку. Игра Гулю не увлекла: – Не знаю. Я уже забыла эту книгу. Помню только, что в Буратино влюблена Мальвина – девушка с голубыми волосами, фарфоровой головой и телом, набитым ватой. – Точно влюблена? Что-то я такого не помню… – Влюблена. Я лучше знаю. И ему для жизни этого достаточно. Без фотосинтеза и воздушных корней. Постепенно Гуля успокаивалась. Ее рука потеплела, но Афанасий не был уверен, что желание бежать в Подземье не сохранилось. Внезапно вспомнив о чем-то, Гуля потерла согнутым пальцем лоб: – Слушай… А попросить тебя можно? Афанасий напрягся. Он предпочитал, когда просят без предисловий. – Ты же не откажешь? Ты же меня любишь? – продолжала Гуля. Афанасий напрягся уже сильнее. Опасно отвечать на вопрос «Ты меня любишь?», если в соседней фразе таится просьба. Да еще и небольшая. Небольшие просьбы от девушек чаще всего гораздо опаснее больших. У девушек несколько смещена оценка. Вынести мусор у них обычно «огромная просьба, на коленях тебя умоляю». А завоевать мир – обычно просьба небольшая, от которой и отказаться вроде как неловко. – Порой слегка люблю, – осторожно ответил Афанасий. – Так что за просьба? – Ты можешь покатать меня на пегасе? Огромном коне с огромными крыльями? Афанасий моргнул. Огромный пег с огромными крыльями – это, интересно, кто? Аскольд? Цезарь? Гуля смотрела на Афанасия так просительно, с такой мольбой в глазах, что Афанасий не смог ответить «нет». – Ну, допустим, могу, – признал он осторожно. – С кучей отговорок, но могу. Значит, прилететь и покатать? Ты серьезно? – Ну да. Ты же мне не откажешь? Я буду тебя слушаться! – Хорошо. Я прилечу за тобой, если ты обещаешь не ходить в Подземье! Афанасий сказал – и пожалел о своих словах. Глаза у Гули опять стали бараньими. Эль затаился и прекратил шевеление. Афанасий ощущал этого эля так, словно тот засел в нем самом: трусливая, вслушивающаяся не столько в слова, сколько в намерения личинка. Она была как хитрый, капризный ребенок. Могла посылать Гуле не мысли, а волны желаний или паники. Могла поощрять ее радостью или опьянением счастья, а могла заставить Гулю с хохотом корчиться на полу. – В какое Подземье? – спросила Гуля непонимающе. – Ты о чем? – Да ни о чем… Я просто так! – произнес Афанасий таким искренним и чистым голосом, что даже сам испугался легкости, с которой соврал. – Хорошо, на пеге покатаю! Только обещай, что будешь крепко за меня держаться! А то, знаешь ли, парашют не предусмотрен!