Последние же два дня отец с сыном вообще не разговаривали. Все темы, даже самые невинные, стали взрывоопасны. И так в воздухе висит, что сын считает отца безвольным алкоголиком, а отец сына – бездельником. И что бы они ни обсуждали, все утыкается в это. Настроение у Сашки было скверное. Видеть никого не хотелось. Он то снимал нерпь и прятал ее в ящик стола, то вновь надевал, чувствуя, что не может с ней расстаться – так привыкла рука за годы в ШНыре. Радовало, что нерпь продолжала заряжаться. Чтобы в очередной раз убедиться в этом, Сашка намеренно расходовал русалку, подходил к зарядке на «Белорусской», спрятанной в постаменте могучего бородатого партизана, за которым стояли двое молодых партизан, парень и девушка, – и русалка сразу вспыхивала, да так ярко, что даже рукав не мог скрыть ее сияния. Сашкина пчела тоже была жива. Изредка она куда-то исчезала, как Сашка подозревал – улетала в шныровский улей, но проходило несколько часов – и он опять видел ее то вяло копошащейся в закрытой банке с вареньем, то в холодильнике на куске холодной курятины, то просто на стене. Сашку сердило, что его пчела может бывать в ШНыре, а он нет. Порой его так и тянуло поставить над пчелой какой-нибудь опасный эксперимент. Посадить в духовку или коснуться крыла докрасна раскаленным ножом, чтобы проверить, свернется оно или нет. Но почему-то он не делал этого, а лишь досадливо восклицал: «Да отвали ты от меня! Чего прилетела?» – и небрежно смахивал пчелу на диванную подушку, да и то всякий раз смотрел краем глаза, удачно ли она упала. Не меньше чем по ШНыру Сашка скучал по Рине. Постоянно думал о ней. Открывал ее соцсеть, которую Рина вела под вымышленным именем «Сонечка Немармеладова». Реальных фотографий у Рины там не было, на стене – рассказы и поэмы собственного сочинения, порожденные слишком близким знакомством с осликом Фантомом, и Родион Раскольников с топором, до того похожий в профиль на Родю из ШНыра, что стоило задуматься, не был ли Достоевский шныром. Среди множества прошлогодних записей, в основном касавшихся похождений маркиза дю Граца, Сашка случайно обнаружил запись и про себя: «…он очень веселый, но при этом зануда. Когда мы с ним что-то готовили, по рецепту нужно было положить 22 грамма соли и 12 граммов черного перца. Так я чуть в окно не выпрыгнула, пока С. размышлял, как их взвесить. Порой он донимает меня гиперточностью. Например, заявляет, что будет ждать у главного входа ВВЦ через 12,5 минуты. А сам приходит только через полчаса. Когда же я напоминаю ему про эти 12,5 минуты, он утверждает, что и не думал опаздывать, а просто считал, что я все равно опоздаю, и оценивал мое опоздание в 25 минут». – Не в двадцать пять, а в двадцать семь с половиной, если я пришел через полчаса… И вообще она вечно опаздывает! – пробормотал Сашка. Как же он хотел опять в ШНыр! Просто до боли. Стоило ему закрыть глаза, как он представлял себе ШНыр целиком, до последнего уголка. Сашка устал лежать на диване и смотреть на полоску подъезда. Закрыл глаза и уснул. А утром пельмени, которые Сашка сварил и собирался полить их кетчупом, внезапно пришли в движение. Из них сложился небольшой пельменный человек. Был он не очень красив, но к красоте не стремился. Опираясь на вилку, служившую ему тростью, человечек отобрал у Сашки кетчуп и написал на столе: «Жду тебя у подъезда! Умоляю: поспеши! Фиа». Написав это, пельменный человечек исчерпал свое земное предназначение и развалился на тесто и фарш. Сашка торопливо оделся и спустился в лифте. У подъезда он никого не нашел, кроме двух соседей. Один был художник, а другой преподавал вокальное искусство в Гнесинке и одновременно был солистом группы, побывав на концерте которой его музыкальное начальство упало бы в обморок. Художник выгуливал старую спокойную собаку, а музыкант – маленького ребенка. Ребенок бросал на собаку сорванную траву и всякий случайный мусор. Собака брезгливо отряхивалась и смотрела на него с укором. Потом задрала лапу и поставила отметину на автомобильное колесо. Должно быть, мечтала, что вот машина уедет на другой конец города и там далекие, неведомые собаки понюхают и сильно задумаются, что за новый зверь появился на их территории. – Вот! – говорил художник с возмущением, хватая певца за карман рубашки и притягивая к себе, чтобы он никуда не убежал. – Жена говорит мне: «Мысли! Чего ты все время на кухне торчишь? Мысли!» Ну рисовать – ладно, я худо-бедно умею, а мыслить? Как я должен мыслить? Сидя, лежа или вот так вот? Может, у меня на кухне лучше мыслить получается? – И, отпустив карман, художник живописно подпер лоб рукой, приняв позу роденовского мыслителя. Солист сочувственно вздохнул. – Мне проще, – сказал он. – С тех пор как мы выбросили роутер, моя жизнь приобрела размеренность. По мне, как по Канту, можно теперь сверять городские часы! Моя фишка в том, что я искренний и фиксирую состояния, которые приходят, в режиме, так сказать акына! Что вижу – то пою! Мне больно – я пою о том, что больно! Радуюсь – и пою о том, как радуюсь. Ты, главное, отпусти свою фантазию! – Да? – спросил художник с интересом. – А мне вот серию новогодних открыток нарисовать надо. Двадцать штук. Снеговички там, все такое. Если я отпущу свою фантазию, то детишкам сидеть без каши. – А ты работай утром! – горячо продолжал солист. – Утро – лучшее время! Лови состояния незамутненного сознания. Это как горы, свободные от тумана! Я поднимаюсь на вершину горы из тумана суеты и нулевой видимости. Там замечаю направление к следующей горе и опять спускаюсь в туман. Для Сашки слушать все это было сложновато. Он хотел уже вернуться в подъезд, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся. Перед ним стояла девушка, одна половина головы которой была выкрашена в оранжевый цвет, а другая – в зеленый. Местами в волосы были вплетены полоски фольги. Фольга была нужна, чтобы не материализовались кошмары. – Привет, Фиа! – поздоровался Сашка. – Привет! – отозвалась девушка. – Как тебе мой пельменный человек? Надеюсь, ты смог его потом съесть? – Нет, вилка не поднялась, – сказал Сашка. – Так я и думала, – огорчилась девушка и взяла его под руку. – Пойдем пройдемся вокруг дома! Поговорить надо! Дом у Сашки был размером в квартал – бесконечная такая коробка. Когда Сашка был маленьким, он вечно боялся, что не найдет свой подъезд – такой это был домищщщще. Каждое «щ» – отдельный корпус, похожий на кривую расческу. И вот теперь между зубьями этой расчески они и петляли. Сашка заметил, что Фиа озирается, словно чего-то опасаясь. Наконец Фиа нашла уголок поукромнее. Это был старый доминошный стол, со всех сторон окруженный сиренью. – В общем, слушай! – сказала Фиа. – Начну с самого необычного места: с начала! У нас проблемы. С появлением вашей новой закладки болото перестало выдавать псиос. – Почему? – спросил Сашка. – Не знаю, – пожала плечами Фиа. – Инкубаторам их эли кое-что еще выдают, но ведь все это капли! – А что Гай? – Озабочен. Тилль, с тех пор как лишился кабана, злее собаки. Всех подозревает, чуть что – стреляет: боится, как бы его не убили. Защиты-то нет. Белдо так много врет, что когда говорит правду, ужасно удивляется и вот так вот делает бровками, – Фиа умело передразнила. – Долбушин… ну про этого не знаю, не видела. – Но ведь у Гая есть запасы псиоса? – спросил Сашка. – Думаю, да, – признала Фиа. – Но и они не безграничны. И если Гай ими с кем-то и делится, то только с теми, кто оказывает услуги непосредственно ему. В фортах сейчас бесконечные свары. Фиа подбежала к сирени и выглянула, проверяя, не стоит ли кто за ней. Когда она вернулась, Сашка увидел, что Фиа дрожит. – В форте Белдо есть боевая ведьма, – зашептала она. – Ее зовут Чернава. Всегда ходит с закрытым лицом. Стоит ей скинуть капюшон, как любой, кто встретится с ней взглядом, умирает. Недавно Чернава позвала меня и еще нескольких и сообщила, что у нее поручение от Гая и что мы должны немедленно отправляться в Подземье искать какой-то проход. И что если мы его не найдем, то можем считать себя мертвецами. Это не шутка! Чернава, если угрожает, всегда выполняет. Я не видела, как она снимает капюшон, но видела, что стало с теми, кто это видел. Сашка почувствовал в голосе Фиа искренний ужас. – А проход куда? – спросил он. – Гай ищет какое-то первошныровское хранилище! Он примерно представляет, где оно, но не знает, как туда пробраться! В Подземье за последние века все изменилось – завалы, затопления. И вот нужно, чтобы мы нашли проход… – Фиа опять оглянулась. Ее беспокойство передалось и Сашке. И он тоже оглянулся. – А что в хранилище? – спросил он. – Нам никто не говорил. Требовали просто найти туда дорогу. Чернава – с ней были еще берсерки! – привезла нас в переулок у Китай-города. Там старые дома, а между ними невзрачное бетонное строение. Очень маленькое. – Вентиляция метро? – предположил Сашка. – Вроде того. На самом деле это древний лаз в Подземье. Его просто замаскировали под вентиляцию. Сама Чернава осталась сверху. Нас отправили вниз втроем: Нину, у которой дар все искать, еще одну девчонку, тоже с даром, и меня. Фиа случайно коснулась Сашки. Руки у нее были ледяными. – А тебя почему? – спросил Сашка. – Так уж случилось, что я Подземье хорошо знаю… Однажды во сне у меня из волос выплелась фольга. И в ту же ночь по закону подлости я материализовала чудовище, которое стало за мной охотиться. Укрыться от него можно было только в Подземье. И я там чуть ли не две недели провела, а оно все бродило и меня искало. Зато даже Белдо меня потом зауважал. Он, кстати, тоже хорошо знает Подземье, хотя и притворяется, что терпеть его не может. – Может, не притворяется? Фиа подышала на руки. – Он всегда притворяется! – угрюмо сказала она. – Короче, нас отправили в Подземье! Мы спустились, и у Нины вдруг началась паника. Она бегала, кричала, плакала. Мы поначалу подумали, что она придуривается, чтобы не оставаться здесь, но нет… такого не подделаешь. Тогда берсерки спустились и подняли ее наверх, а мы стали искать вдвоем: я и вторая девчонка. – А у девчонки дар какой? – Логический. Ее послушаешь – так Шерлок Холмс рядом с ней просто младенец. А еще она все время ест. Ее мозг потребляет очень много калорий. У нее с собой всегда рюкзак, а в нем арахисовое масло, шоколад и тому подобное. Сашка кивнул. Для него не было тайной, что всякий ведьмарский дар имеет побочные действия. – И вы нашли хранилище? – Не знаю. – Как не знаешь? – Я натолкнулась на первошныровскую защиту – и дальше никак. – «Я»? Ты была одна? – Тогда уже да. Девушка с логическим даром отстала, потому что рюкзак у нее не протискивался, а без своего арахисового масла она совсем дурочка становится. Два плюс два у нее выходит двадцать два. И вот я не знаю, что мне делать. Подниматься наверх боюсь, потому что у Чернавы на меня зуб. Другим она еще простит, но мне никогда. – И? – ускорил Сашка, видя, что Фиа замялась. – Я долго петляла, а потом вдруг наткнулась на стену! Прямо посреди коридора. А на стене предупреждающие знаки. Я на всякий случай придумала пару глиняных человечков и послала их перед собой. Едва прикоснувшись к стене, они разлетелись в куски. – А почему ты думаешь, что защита первошныровская? – Знаки ваши. И еще там на стене было изображение нерпи. Не рисунок, а словно кто-то прикоснулся раскаленной нерпью к камням и нерпь в них оттиснулась. – И Фиа как-то быстро, с непонятным смущением взглянула на Сашку. – Думаешь, если коснуться стены нерпью, защита снимется? – спросил Сашка. – Да. Но коснуться ее должен кто-то из шныров. Потому что просто нерпь, без хозяина, берсерки и сами нашли бы. Это Сашка понимал и сам. Раздобыть нерпь для ведьмарей сложности не представляло. – И ты хочешь, чтобы я помог Гаю и открыл проход к этому хранилищу? – уточнил он. Фиа стиснула ему запястье: – Я хочу, чтобы ты помог мне! Я не хочу умирать! Чернава дала мне всего один день! – А если спрятаться от нее? – предложил Сашка. Фиа горько усмехнулась: – Куда? Я одна из них. Да и без псиоса я уже не смогу.