– Я вам напеку скоро. И напеку, и настряпаю. Вот сойду в могилу. – Наталья всхлипнула. – Скоро уж вгоните… – Чего опять стряслось? – А ничего. Что меня спрашивать. Ты – отец, сам должен знать! – Ну, разошлась, – примиряюще протянул Семен и, зевая, отошел от печи. Он еще хотел что-то сказать, но в это время в широко распахнутую дверь с Витенькой на руках осторожно вошла Юлька и, вытирая о половичок ноги, сердито начала: – Я говорила вам, вчера надо было идти. А сейчас они не принимают перед праздником. Наталья злобно грохнула кастрюлей. – Зря только ходила, – капризно, словно виноваты родители, протянула Юлька. Потом за ней в дверь въехала коляска, ее катил Сергей. Он снял шапку, поставил толстый кожаный портфель на пол, спокойно поздоровался. – Каждый день повадился, – неожиданно брякнула Наталья, – и в будни… будто дома работы нет. – И в праздник приду, – раздеваясь, равнодушно ответил Сергей. – Как живете-то? – Отсюда не выводишься, а как живем, не знаешь, – не останавливалась мать. – Лучше-то не живем. Сергей, старший ее, первенец, похож на отца. Как все мальчики в доме, он белобрысый и рослый. Мать помнит, что у него, как и у Семена, всегда холодные острые пальцы. – Лида-то здорова? – с подвохом спросила Наталья. – Здорова, мать, – хорошо понял ее сын. – Молода, здорова. Привет шлет тебе. Вопросов нет? – Что ж ты ее с собой не берешь! Ей, поди, обидно? Сергей нехотя поморщился, не желая больше говорить об этом, и перевел разговор на другую тему: – Карапуз-то ваш как? – А чего ему сделается? Юльке вон делать нечего, так она прет его по больницам. Мучает мальчишечку только. Простудит, тогда повоет. Не спит, видишь ли. Да ему и положено не спать. Он же не такой, как Семен, тот сутки дрыхнет, а мальчонка разве сможет всю ночь? Он же нежный, слабенький. Смотрела бы я, как вы спите, да не спите. Только бы по больницам таскала. Одна забота. – Большого вреда не принесет, – холодно поддержал Сергей сестру и забарабанил пальцем по колену. Наталья подозрительно посмотрела на колено и твердо поджала губы. – Когда свой-то будет? – глухо осведомилась она. – Будет, – оборвал мать Сергей и отвернулся к окну. – Жениться еще не успел, а уж на сторону косишь. Думаешь, все с рук сходит. Вот, мол, мы какие умные, как хотим, так и воротим – оглянешься, поздно будет. – Она хотела зло бросить: не нагулялся еще, кобель. Но Сергей резко повернулся, коротко и холодно предупредил: – Мама… Слова застряли у нее в горле. Наталья словно за долгие годы вновь увидела сына. Сергей высоко, небрежно облокотившись, сидел на стуле, легко, по-городскому закинув ногу на ногу. На нем был дорогой черный костюм. По-модному острый, хорошо отглаженный ворот привычно отлагался наверху. Кисти рук длинные, ухоженные, умело сцепились у колен. Он сильно напомнил ей молодого мужа, но зрелая молодая сила, сытость, уверенность, что-то сильное, холодное, чуть свысока, чего никогда не было в Семене, различало их. «Мужик уже совсем, – мелькнуло у Натальи в голове. – Тыркай его не тыркай. Они уже нас не понимают». – Юлька! – крикнула она дочери. – Не разбирай мальчишку, погуляю я с ним по теплу чуток. Промнусь пойду. Он у тебя совсем воздуху не видит. Юлька, готовя мать к прогулке, терлась об нее, как кошка, ластилась, стараясь угодить, застегивала пальто и оправляла шаль, ребячливо прижималась. – Погуляй, мамочка, побольше. А я посплю, ладно? – Поспи, поспи. Да отвяжись ты, репей. Что я тебе, мужик, цепляешься. И рожают же такие еще. Сопля зеленая. 6 Когда Наталья с коляской скрылась из виду, Сергей, наблюдавший за матерью, закрыл ворота, встал, задумчиво глядя в огород. День не разгорелся, стоял сумрачный, но для ноября теплый. Снеговые разбухшие тучи ползли по небу. Болото таяло, темнело, только лесок вдали еще молочно и нежно светился. Он протоптал ногой ясной желтизны лист под зеленой жижицей снега, вдохнул влажный, крепко отдающий арбузом воздух. Потом подобрал палку, пошел к стайке. Раньше, до войны, здесь был их дом. Тесный, темный, здесь они с матерью переживали войну. Сейчас стайка покорежилась, ушла в землю, свиней давно уже не держат, и двери в стайку не открываются. На чердаке устроен сеновал. Сергей постучал палкой по темной трухе бревен. – Женька, – негромко позвал он, – вылазь, я тебя видел. Он подождал немного и спокойно повторил: – Женя, я влезу – хуже будет. Матери нет дома. Давай… Женька вынырнул над ним и спрыгнул с чердака. Отворачиваясь от брата, он стряхивал с телогрейки сено. – Кто это тебя так разукрасил? – Упал, – буркнул Женька. – М-да, – задумчиво покачал головой Сергей. – Ну, иди в дом. – А батя? – Иди, иди… Пока Женька, приплясывая, отогревался у печи, Сергей, словно выжидая чего-то, водил пальцем по стеклу окна. Потом подошел к зеркалу над умывальником, потрогал себе виски и, глядя на Женьку через зеркало, спросил: – Ты у Андреевых бываешь? – Что мне там делать? – насторожился Женька. – Сходи, – трогая «сосок» умывальника, приказал Сергей, – узнай, Ольга одна, нет. – Зачем ты к ней ходишь? – резко выпалил Женька и прижался к стене. Сергей обернулся. Испытывая, долго и молча смотрел в потемневшие Женькины глаза. – Давай без вопросов, мальчик, – холодно ответил он, похлопал ладонью по карману, достал пачку сигарет. 7 – Степановна! Где ты там, Степа, – нараспевку протянула Наталья, одной рукой тарабаня в невысокую калитку, другой она придерживала тугой, уже зимний, сверток с Витенькой. Иваниха вывалилась из двери, подслеповато щурясь от яркого дневного света, приглядываясь, подвалила к калитке. – Здорово, подружка, – радостно приветствовала Наталья. – Господи, батюшка, Талька! Каким ветром нанесло? Иваниха быстро открыла калитку, приняла ребенка, пошутила: – Да ты опять с приплодом. – Опять, матушка. Мне этого добра видеть до самой смерти хватит. Степановна, или Степа, как по отцу с молодости звали Иваниху, жила теперь одна, единственный сын ее летал где-то по Северу, муж после войны умер. Они были землячки, вместе росли, вместе уехали. Степановна, пока не потеряла форму, была похожа на мальчишку, бойкая, задиристая, она всегда хороводила вокруг себя молодежь. На родине она и получила за это кличку – Степа. Подруги поселились неподалеку друг от друга и замуж выходили в одно время. Только с годами виделись все реже. – Оденься, Степа, постоим чуток. – Ты гуляешь или дело есть? – И гуляю, и дело. Когда Степа, уже одетая, вышла за калитку, они присели на лавочку у ограды. – Задохнется мальчонка-то. Укутала. Чай, не зима еще… – Не задохнется, – думая о своем, отмахнулась Наталья. – Глянула бы ты на него. Может, испуган парень. – А чего?